Черновой набросок дороги. Гл.3
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
ЧЕРНОВОЙ НАБРОСОК ДОРОГИ
Глава третья.
При выходе из здания аэропорта я увидел своего дедушку, того, что жил в давно уже утопленном с целью поголовной электрификации социализма Конотопске. При нем была его широко раздвоенная борода и слегка пришлепнутая ермолкой розовая лысина. С тех пор, как его убили, прошло без малого сорок лет, но его улыбка ничуть не изменилась, а походка, вопреки преклонному возрасту, была все такой же твердой.
Крепкий был старик - у него этого силой не отнять. Для меня его крепость - свидетельство предписанного национальной традицией здорового образа жизни моих предков. Не в пример его детям, особенно младшим, которые после Гражданской войны тут же включились в "социалистическое строительство" и - вперед с красным флагом на демонстрацию и в очередь за свиными мослами. К сожалению, я мало его знал и ничему от него не научился. И не те книжки читал. И детям рассказать было нечего.
Он жил и умер в Конотопске, и яму, в которую его бросили, размыли мутные воды водохранилища. Что я об этом думаю? Мыслей много, но самая простая та, что мир - весь, тот, что справа, и тот, что слева, устроен крайне неуютно. Если вы ищете ад, где жарят на сковородке, так найти такое место не трудно, а если рай, то, боюсь, это на другой планете. Понимаю, что вам это не нравится и что я испортил вам настроение, но зато будете знать, что я пишу то, что думаю.
Бабушке Дворе, его жене, я считаю, повезло: она до этого дня не дожила, папа успел на ее похороны, и у ее могилы ему пришлось вспомнить текст Кадыша, а дедушке - он же был таким здоровым - пришлось дожить до того дня, в сорок первом, когда его сосед Устин вышиб сапогом его дверь, вошел и сказал:
- Так-то, Пиня. Власть опять переменилась. Твоя советская власть усралась и сбёгла. Немцы нашу власть возвернули. Давай документы.
- Какие тебе еще документы? - удивился дед.
- Как так какие? Пачпорт давай.
- Зачем? - удивился дед, который еще ничего не понял. Он вообще в политике был не силен, а к войнам относился как другие к землетрясению или к разводу с женой. Ему бы в голову не пришло бежать на восток по такому пустяковому поводу, как приход в город немецких, советских или петлюровских. То есть это, конечно, большая неприятность и, кто бы ни пришел, а Дворину перину непременно вспорют и пустят пух вдоль по улице. Возможно, улицу переименуют. Но ради этого лететь куда-то, к черту на кулички, где, возможно, даже еще не построили синагогу?
- Чтоб знать, кто ты есть такой и какой веры.
- Так ты ж меня и так знаешь.
- Ну, знаю. Что с того? Все одно пачпорт давай... Ну, ладно, пусть будет без пачпорта. Давай все деньги и все золото.
- Устин, ты что сдурел? Откуда у меня деньги и золото?
- Пиня, не суши мозги. У вас, жидов, денег и золота полно. Все знают. Так что будь человеком и все, что есть, сдай власти. Тем более что все одно завтра всех вас кончать приказано. Немцы приказали всех жидов пострелять. Ты свое добро в могилу все одно не унесешь.
Деду нечего было ему дать, и Устин бил его с такой жестокостью, что сам император Калигула пришел бы в ужас, и с такой силой, что сам Али Мухаммед давно бы дух испустил. Дед выдержал, и на другой день его вместе с другими живым бросили в яму.
Когда он подошел, я увидел, что, несмотря на бороду с проседью и лысину с ермолкой, он выглядел намного моложе меня. Он протянул мне руку, сказал, что его зовут Шмуэлем (рав Шмуэль), а протянутой руки моей жены не заметил.
- У вас направление в наш мерказ клита, - сказал он. - Я был в Тель-Авиве, и директор попросил меня вас встретить. Мы погрузим ваши чемоданы в такси, и туда же посадим четверых из вас, а троих я возьму в свою машину.
- Очень любезно с вашей стороны, - сказала Роза, - но почему...
- Что тебя беспокоит? - прервал ее я. - Вы работаете в центре абсорбции? Или - как вы сказали?
- Мерказ клита.
- Ну, да, - неохотно согласился я. - Мерказ клита. Да, у нас направление.
- Вы хорошо говорите по-русски, - похвалил я его, когда мы катили по шоссе, удивляясь тому, что в этой стране пальмы высаживают вдоль дороги, как какие-нибудь акации или клены. Честно говоря, я, конечно же знал, что в тропиках растут пальмы, но до приезда в Израиля видел пальмы только в кадках, которыми украшали рестораны, и эти растения казались мне предметами роскоши.
- Так я же из Москвы. Оле образца 73-го года.
- И раввин?
- Раввин.
- А кем вы, если не секрет, были в Москве?
- Чем я занимался в СССР? Я физик. Точнее, физик-теоретик.
- Я вас не понимаю, - призналась Роза.
- А я вас хорошо понимаю.
- Я не понимаю, как физик может быть раввином.
- Я знаю, почему вы не понимаете.
- А как это можно понять?
- Я думаю, для этого нужно изучить физику и иудаизм.
- А, не изучив эти дисциплины глубоко, никак нельзя...
- Если изучить не глубоко, то и понимание будет мелким. Вы не обижайтесь на меня, Роза, но, поскольку вы задали мне этот вопрос, то я... Видите ли, я сужу об этих вещах, находясь внутри этих проблем. Я не люблю навязывать свои мнения, но, когда у меня спрашивают такие вещи и когда спрашивает интеллигентный человек, то я напоминаю, что проблема настолько сложна, что однозначного ответа она не допускает.
- Вы хотите сказать, что иудаизм - это очень сложно, - вмешался в разговор Абрам, который два часа назад еще был Алешей. - Я читал Тору.
- Ты читал Библию? - удивилась Роза. - Где ты взял?
- Ленька дал почитать. Чему ты удивляешься, мама? Я, наоборот, удивляюсь тому, как человек, считающий себя культурным, может преподавать литературу, не изучив Библию.
- Не хами матери, - на всякий случай поправил его я.
- Я никому не хамлю, но я считаю, что читать русских писателей девятнадцатого века, не зная текста Библии, это все равно что учить высшую математику, не владея четырьмя арифметическими действиями.
- Ты все таки продолжаешь хамить, - строго сказал я.
Шмуэль рулил, не вступая в разговор, и только чему-то улыбался в бороду.
Центр абсорбции или мерказ клита оказался не слишком ухоженным городком из маленьких двухэтажных домиков с микроскопическими квартирками для приема и временного проживания олим, то есть нас, репатриантов. Где-то поблизости угадывалось море, а вдалеке маячило неопределенное будущее. На столе стояла голубая пластмассовая тарелка с печеньем и конфетами.
Так или примерно так принимали олим в наше время. Дело в том, что в восьмидесятых годах мы притекали в Израиль тонким ручейком, и для нас хватало места в мерказухах, как мы их называли. На первые год-два это было решением проблемы.
Изю с семьей пометили в соседнем домике.
Связаться с программистом сайта
