Глава пятая. Начало скандала.
Придя с работы, я застал всех, включая Изиных детей, в сборе.
Как, прошло всего четыре месяца со дня алии, а я уже работаю? - Представьте себе. Причем пошел уже второй месяц с тех пор, как учебу в ульпане я совместил с работой по охране различных объектов города. Тогда, в восьмидесятом году прошлого века, оле хадаш, в смысле "новый репатриант, усвоив самые обиходные обороты иврита, с легкостью устраивался в одну из компаний по охране (хеврат шмира), в которых был хронический дефицит кадров сторожей и уборщиков. Это было задолго до "интифад" и попыток достичь мира путем поднятия рук и сдачи позиций. В то короткое время отношения между нами и арабами были относительно спокойными, причем, спокойствие базировалось на взаимовыгоде: мы давали им работу, а они делали то, чего мы сами делать не хотели. Жаль, что это не продолжилось. Более целесообразный путь решения конфликта существует, и большинство авторитетов планеты знают, как это сделать, но так уж устроены люди: из всех вариантов они всегда выбирают наихудший. То, что мы наблюдали в восьмидесятых было не самым изящным решением задачи, но, как считают не умные, а мудрые, если не знаешь, как быть, то лучше ничего не делай, а подожди других вариантов.
Так вот, ввиду дефицита сторожей, на эту работу брали арабов и новых репатриантов-евреев.
Когда моя Роза увидела меня в рубашке с темно-синими погончиками, она заплакала такими горькими слезами, каких вы не увидите на ее щеках даже в день моих похорон - уверяю вас. Не то, чтобы она меня не любила - любила, конечно, - но себя она любила все-таки крепче, а во мне - те черты, таланты и успехи, которые украшали ее, Розочкину, корону, и я играл в этом убранстве ее головы и сердца предназначенную мне роль одного из камешков, граненых и обрамленных по ее вкусу.
- Что случилось, Роза? Почему ты плачешь?
- Эта рубашка...
- Что в ней плохого?
- В принципе, ничего, но только не на тебе... Как низко мы пали!
- Наоборот, анахну алину (Мы возвысились). Мы теперь в своей стране.
- Это твоя?..
- И твоя тоже.
- Своей была страна, в которой мы занимали положение.
- Но я рад своему положению. Я уже пожилой человек, и я не знаю языка страны. Тем не менее, я работаю.
- Это ты называешь работой? Тебя не унижает положение ночного сторожа?
- Но как ты не понимаешь, что это НАША страна и это НАШ дом.
- Наш?.. Наша?..
Роза упала на диван и на этот раз по настоящему разрыдалась, а я сидел рядом с нею, и гладил ее по вздрагивающей спине, и не находил слов, чтобы утешить, и не мог понять ее горя. Это очень тяжело, когда хочешь помочь в беде и не можешь, потому что не понимаешь, в чем, собственно, беда.
Мы были по обе стороны какой-то границы, а я не понимал этого по-разные-стороны-стояния.
Немного успокоившись, она повернула ко мне зареванное и ставшее ужасно некрасивым лицо.
- Мое я оставила там, на родине. Неужели ты не понимаешь, что здесь все, что вокруг, эти улицы и дома, и люди, и овощи, и язык... Это все чужое. Я хочу домой.
Она колотила обеими руками по подушке казенного дивана и повторяла свое "хочу домой", а я был в полной растерянности.
"Домой" было нельзя. Это кино, как я однажды сказал опекавшему меня гебисту, назад не крутится. Уехал - и тебя отрезали. Безвозвратно. Тебя, между прочим, об этом предупреждали. Так называемая "родина" была жутко обидчивой. Ошибки, оплошности и зигзаги генерального пути она прощала только себе самой. Ее подданным не было дано, признав ошибку, вернуться назад.
Я сидел возле Розы, гладил ее по спине и изо всех сил старался не впустить мысль, которая уже приоткрыла дверь в мое сознание: граница не только там, где стоят на страже храбрый пограничник Карацупа и стойкий большевик Джульбарс, граница - она здесь, между моей ладонью и спиной плачущей Розы, и кошмар еще в том, что во мне нет сочувствия ее горю. Только пустота и растущее раздражение.
***
В этот день, придя домой, я застал всю свою семью в сборе. Мой старший сын Изя, сидя на хромоногом стуле, раскачивал этот убогий предмет мерказ-клитовской мебели. Мой младший сын, которого мы уже почти привыкли называть Абрамом, стоял возле окна и что-то малевал пальцем на стекле. Изина жена Света, поставив локти на стол, зажала щеки между ладонями и внимательно смотрела на Розу, которая ходила по комнате. Дети влезли с ногами на диван. В комнате чувствовалось напряжение, которое вероятно наполняет трансформаторную будку.
- Что происходит? - спросил я, и тогда все заметили мое появление.
Изя перестал доламывать хромоногий стул и, повернувшись ко мне, сказал:
- Твоя жена хочет уехать.
Вообще-то, Изя - мой сын от первой жены. Его мать ребенком оставила его бабушке, своей матери, и умчалась на Дальний восток, откуда не вернулась. Это особая история. Весьма романтическая. Даже не знаю, рассказать ее вам сейчас или отложить на другой раз, а пока остаться там, где вы меня сейчас видите?
Пожалуй, расскажу сейчас, чтобы не забыть и чтобы было понятнее. Только, с вашего разрешения, выделю этот рассказ в отдельную главу.