Глава Б. В разных гнездах
Человека тянет все вверх да вверх, пока, не достигнув в/b>определенной для него книге судьбы вершины, он то плавно скользит, то круто стремится вниз и вот - его уже нет, и как же ему повезло, если кто-то, хотя бы один, вставил в рамку его фотографию и еще какое-то время хранит в своей комнате. Пока его помнят, он еще здесь, на этой Земле, а когда забудут...
Примерно с таких строк начинаются мои размышления о жизни, когда я сижу в самолете, и поступает указание пристегнуть ремни, а за бортом начинается угрожающее ворчание моторов. Летать и плавать - это не по моей части. Я таурус, иначе говоря, телец, и нам, таурусам, противопоказано отрываться от твердой почвы под ногами.
Купил себе поездку (тиуль) в Грецию. Не потому, что Греция привлекла меня больше, чем другие места на планете, а потому что цена оказалась более привлекательной. И, конечно же, хотелось, задрав голову, постоять у подножия уникальной колоннады храма Афины Паллады. Чтобы потом сказать себе: я там был, и сделать мир своего пребывания немного более просторным.
Я здесь живу. На Акрополе, на Елисейских полях, на Трафальгарской площади, в Альгамбре и на Бэттери парк, откуда видна статуя Свободы. На улице имени летчика Валерия Чкалова я, Барух а-Шем, больше уже не живу. Пусть там живут другие, и пусть им хорошо живется, и пусть у них будет самая дешевая краковская колбаса на свете, и самая таинственная и непостижимая душа, и пусть рухнет и рассыплется плотина, и дедушки-с-бабушкина речка пусть потечет, как она текла при царице Капусте (Пардон, при царе Горохе: я начал уже забывать что и при какой династии у них там текло), и пусть они постоят на берегу, и пусть посмотрят на то, что осталось от дедушкиного с бабушкой дома, и пусть хотя бы один раз скажут, не громко, не так, чтобы все услышали, а шепотом, для самих себя, что, дескать, зачем же мы так поступили с этими людьми, которые ничего плохого нам не сделали, а если кто и поступил некрасиво, так все равно же убили не тех, кто плохо поступил, а других, которые к этому делу никакого отношения не имели...
- Слушаю я тебя и в очередной раз думаю, что в ту минуту, когда решила: нет, этот парень мне не подходит, то была таки права.
Я повернул голову направо и увидел, что Аня сидит возле меня, на соседнем кресле, и она все так же красива, и у нее самые серо-голубые и умные глаза, какие ни в какой Греции не встретишь, и в дебрях ее особенного голоса слышатся голоса самых таинственных птиц, а в разрезе ее платья в голубой горошек подрагивает ее грудь. В такт биению ее сердца, того, которому не захотелось биться в унисон с моим.
- Не отвечаешь, - сказала она, хотя зачем бы я стал ей отвечать, если мой, немолодой уже, голос мог только испортить мелодию, которая доносилась до моих ушей. - Не отвечаешь, потому что тебе нечего сказать в ответ. Мы не просто разные. Если мужчина и женщина разные, то именно поэтому они, скорее всего, подходят друг другу, а одинаковыми бывают и подходят друг другу только гомосексуалисты. Мы не разные, а из разных миров. Нас с тобой снесли и высидели в разных гнездах.
- В каком смысле?
- Прослушай еще раз речь, которую ты только что произнес. Не знаю, что ты слышишь, а я слышу ненависть к нам. Ты родом из наших мест, ты ел с нами из одной миски, и мы учились у одних и тех же учителей... За что ты нас так не любишь?
- Я? Тебя?
- Я не сказала, что меня. Я сказала: нас.
- Я не говорил о нелюбви. Я вообще ни о чем таком не говорил.
- Верно, ты ни о чем таком не говорил, но это слышится в твоем голосе и в твоих упреках.
- Я никого ни в чем не упрекаю.
- Но требуешь покаяния за то, что якобы совершили наши предки.
- Во-первых, не "якобы", а таки совершили...
- То есть, все-таки упрекаешь. Но ведь ты же сам сказал, что они, то есть, мои предки, дурно поступили не с теми, кто когда-то дурно обошелся с ними, а наказали невиновных. А сам ты?
- Я никого не собираюсь наказывать. Я просто уехал от них.
- От моих. К своим. Ты подтверждаешь мои слова, что нас с тобою снесли и высидели в разных гнездах. Тогда, давным-давно, я этого не знала, но вот здесь (Она показала на вырез в платье, откуда, напоминая о том, чего не опишешь словами, выглядывала ее грудь), в глубине, я чувствовала, что мы не должны быть вместе.
Нет, я вовсе не так глуп, как вам могло показаться. Я все понимал, и даже готов был согласиться с ее доводами, но, скажите на совесть, мне нужны были ее доводы?
Поговорить бы с дедушкой, который, я на сто процентов уверен, гораздо лучше нас с Аней понимал эти вещи. В нем угадывалась определенность и доказательность суждений. У меня этого не было и неоткуда было взяться.
- Да, конечно, - сказала Аня, - но почему ты думаешь, что ты понял бы его? Ты сейчас похож на скверного птенца, который из родного гнезда выскочил, а в чужом не прижился.
Неужели же, я, в самом деле, похож на такого птенца?
Мне даже не приходилось переводить свои мысли в речь, она их слышала.
- Конечно. Очень похож. Но все-таки видно, что ты из того, а не из нашего гнезда.
Если бы ты тогда полюбила меня, то я прижился бы к вашему гнезду и стал бы таким, как ты бы этого хотела, - подумал я.
- Невозможно, ответила она. - Недавно я читала записки на эту тему одного православного священника. Он пишет о евреях, принявших православие. Если он прав, то это ужасно. Православные евреи изо всех сил стараются, чтобы не быть похожими на своих соплеменников, их национальность нигде не записана, и внешне они тоже не очень похожи на евреев. Единоверцы тоже делают вид, что все в порядке. Тем более, что христианство не национальная религия, и каждый может быть или стать христианином. С происхождением это никак не связано.
Так что же мешает им раствориться?- подумал я.
- Необъяснимо, - согласилась она. - Поверь, я очень далека от мистики, но рационального объяснения не вижу. Честно говорю, что не знаю. Вы как капля растительного масла в горшке, наполненном водой. Сколько ни болтай и ни кипяти, каплю можно раздробить на маленькие капельки, но смеси не происходит. Ты почитай французского писателя Пейреффита. Ты же знаешь французский. Пейреффит подробно анализирует все социальные аспекты этих процессов.
- Я слышал, некоторые евреи становятся священниками и даже делают карьеру.
- Да. Один даже стал кардиналом. а другой был в Испании великим инквизитором и жег на кострах своих бывших единоверцев.
- Ты имеешь в виду Торквемаду? Это сплетня.
- Может быть, и сплетня, но уж очень похоже на правду. Православный писатель, о котором я говорю, утверждает, что это похоже на то, как если бы ворон стал во главе журавлиной стаи.
- Ишь ты! Мы, значит, вороны, а они журавли.
- Ну, уж это ты ему извини. Ты же знаешь, что каждый кулик...
- Свое болото хвалит. Но тогда выходит, что я прав был, когда улетел подальше от...
- Давай оставим эти метафоры. Тем более, что первый шаг сделала все таки я. Когда не захотела с тобой встречаться. Мне жаль, что твоя жизнь не сложилась. У меня такое впечатление, что вы с таким же энтузиазмом разбегаетесь друг от друга, как ты из Москвы в Израиль.
Нет! - хотел я оборвать этот новый выпад и посмотрел на нее...
... но рядом со мной сидела молодая и красивая, женщина, однако не Аня.
- Вы разговаривали во сне, - сказала она.
- Вы слышали, что я говорил?
- Нет, вы говорили очень тихо, - сказала она, засмеялась и показала мне свои до блеска начищенные зубы.