С Машей, матерью моего старшего сына Изи, мы познакомились в Москве, где я в это время учился в университете, в то время как мои родители оставались в Киеве. Я жил в университетском общежитии, моя жизнь была полна интересных встреч и впечатлений, а будущее казалось радужным и полным вполне исполнимых ожиданий и надежд. Сейчас, оглядываясь на уже немалый отрезок моего пути, я часто думаю, что представление о жизни, как о боках африканской зебры - полоса белая, полоса черная - образно, но не полно. Временами жизненный путь или ее пространство, действительно, чем-то походит на зебру, но чаще, я бы сказал, на леопарда: в ней белые и черные полосы не чередуются, не следуют одна за другой, как по намеченному стандартному плану, а разбросаны как попало, причем, кроме черной и белой краски, в обилии наляпано серой, и вот эти-то серые полосы и пятна противнее всех. С годами как-то со всеми этими чередованиями и мельканиями свыкаешься и научаешься радоваться белым, терпеть серые и по возможности перепрыгивать через черные пятна, не забывая при этом, что, как в детской игре в классики, выбора нет и пройти приходится все клетки.
До знакомства с Машей я был буквально озарен первой любовью к студентке нашего факультета Ане, которая была так прекрасна, как прекрасны бывают только по настоящему любимые девушки, даже если они некрасивы и глупы, как пробки, но это я написал так, чтобы поумничать и покрасоваться, а Аня - эта таки была идеальной во всех отношениях, и такой она осталась в моей памяти на всю жизнь. Когда я застреваю на черном или сером пятне, я зарываюсь поглубже в себя, выаукиваю из серебряных пятен моей памяти мою Аню и кладу к ее ногам все свои жалобы и заботы.
Никакой трагедии не было, а просто я был не ее принцем, и, встретившись со мной несколько раз, она сказала, что нет, завтра ей некогда, а послезавтра - тем более. Разве я хоть раз намекнул вам, что я тот принц, о котором мечтают такие девушки, как Аня? А о том, что за любовь следует бороться и сердце красавицы следует завоевать, я слышал, конечно, но как это делается? Впрочем, я вам однажды уже говорил, что терпеть не могу соревнований. Не хочу быть ни победителем, ни побежденным, ни на щите, ни со щитом, и вообще, не шли бы вы подальше с вашими щитами, мечами, копьями и прочей литературной трескотней, потому что я за всем этим вижу только кровь, уловки и грязь, и больше абсолютно ничего.
Однако же я в этот момент стоял обеими ногами на одном из своих самых темных пятен, тоскливые мысли обручами сжимали меня, как пивную бочку, и даже весеннее небо было неприветливым. Впрочем, квадратики неба виднелись только в окнах библиотеки, и я смотрел не на них, а в очень толстый и невероятно скучный трактат по не помню какой именно науке. А Маша сидела за соседним столом, по ту сторону прохода, и рукой подпирала лоб, а ее каштановые волосы рассыпались по лежавшей перед нею книге, и сразу было видно, что ей не до того, что в книге было написано, и сразу стало понятно, что мы с нею примерно на том же пятне, того же цвета.В смысле полной беспросветности. И оказалось, что нам есть, о чем поговорить, и нужно многое сказать друг другу.
Даю вам честное слово, что вплоть до момента, когда мы с Машей решили, что нам срочно нужно пожениться, я ничего не знал о ее родителях, тем более о том, что ее отец важный медицинский профессор и что они втроем, Маша, профессор и его жена живут в старомодной четырехкомнатной квартире с дореволюционной мебелью в стиле рококо. Я это на тот случай, если вы уже подумали, что я женился не на Маше, а на профессоре, квартире, прописке и прочих благах, к которым обычно стремится не имеющий постоянной прописки бедный студент. Мы поженились, потому что оба оказались на серой территории, и нам казалось, что, поскольку оба мы симпатичны и подходящи, то это лучший выход из положения.
Я вдруг стал таким многословным и подробно все это описываю, потому что пытаюсь убедить вас, что я, как и вы, я уверен, тоже, часто делал неисправимые глупости, которые тем опаснее, что потом о содеянном даже пожалеть невозможно. Например, об этой. Иначе пришлось бы пожалеть, что вскоре у нас родился сын, и по просьбе очень, кстати, доброй и любящей тещи его назвали по имени ее покойного отца Исааком, и с тех пор прошло много лет, и Бог послал мне двоих самых замечательных на свете внучек. Как же после этого я могу пожалеть о том, что мы с Машей поженились?
Между прочим, профессор тоже оказался очень милым человеком. В отличие от других профессоров, которые мне потом встречались, Машин отец армянскому коньяку предпочитал дешевую перцовку. Он зазывал меня на кухню, доставал из холодильника краковскую колбасу и огурцы, и мы с ним чокались старомодными гранеными рюмками, а не теми хрустальными, что были выставлены в буфете (стиль Людовика, если не ошибаюсь, пятнадцатого). Во время этих выпивончиков я полюбил профессора за мысли, а он меня за уваженье к ним.
Например, я впервые услышал от него, что медицина безусловно великолепная наука, но только как наука, а практическая, лечебная - ты знаешь, он говорил, она столько же спасает и продляет жизней, сколько убивает тех, что могли бы еще пожить. За спасенных мы ее благодарим, а по поводу безвременно ушедших в мир иной говорим: ну, что тут поделаешь? Доктор не Бог. "Я, он мне сказал однажды, до этих дней не доживу, а ты еще увидишь революцию в этой самой консервативной из всех областей интеллектуального поиска".
- Медицина консервативна?!
- Не техника и не фармакология. И не генетика, которая сделает гигантские шаги. Консервативно мировоззрение, на котором зиждется эта наука. Сейчас тебе еще трудно это понять, но лет через тридцать ты об этом задумаешься. Тогда будет самое время начать заботиться о своем здоровье и не позволять медикам это здоровье подорвать своими рекомендациями и рецептами.
Чудной был старик! Впрочем, "старик" был не старше, чем я сейчас. Но его уже давно нет. Незадолго до смерти он сказал мне, что он "жертва медицинского консерватизма и ее болезненной амбиции".
Мы с Машей жили не хуже и не лучше других семейных пар. Тем более, что быт был отлично устроен, а тесть и теща очень благожелательны. Правда с некоторых пор Маша начала где-то задерживаться и приходить домой на час-другой позже того времени, когда ее ждали.
До сих пор удивляюсь, но почему-то меня это не очень волновало. То есть, я понимал, что это дурно пахнет, и к тому же ее холодность ко мне распространялась на нашего сына, что было уже совсем, как тогда говорили, не в дугу. Маша нас больше не любит, говорил я себе. Возможно, она полюбила другого, добавлял я, опять же только себе, а Таисия Наумовна, теща, смотрела на меня, и у нее были такие грустные глаза, какие бывают у человека, который проходит черную полосу своей зебры. У меня даже промелькнула такая мысль: как хорошо, что хотя бы эта женщина печалится по поводу Машиных поступков. Вместо меня. А Изя тем более ничего не замечал. Он был папиным сынком. Такое бывает. Машу называл не мамой, а Машей. Ей было все равно. И мне было все равно, и я не спрашивал, где и с кем она бывает, а ее не волновало мое безразличие.
Мне не с кем было поделиться. Кроме Ани, которая жила внутри меня и была верным другом. С Аней я всю жизнь вел мысленные диалоги, и мне казалось, что ее реплики и ответы на мои вопросы, в самом деле - от нее. "Я думаю, ее равнодушие к тебе распространяется на вашего сына. С женщинами такое редко, но случается", сказала мне Аня.
Кроме грусти, в глазах Таисии Наумовны просматривалось сочувствие ко мне. Или соболезнование? Эта женщина так тепло относилась ко мне и к Изеньке, что комочки ее тепла навсегда остались во мне, и я их постоянно чувствую. Где-то по соседству от Ани.
Однажды Маша сказала, что нам нужно серьезно поговорить, я понял, о чем будет разговор, и не ошибся, и вот, она развернула перед моими глазами панораму своей романтической истории, и жизнь, как это бывает, сделала крутой поворот.
Оказывается, у нее до меня тоже была трагическая любовь, и эту любовь звали Володей.
- Мы оба с тобой виноваты, Фима, - сказала она.
Очень по-женски. Если мужчина совершает такое, то очень виноват только он. Правда, его вина смягчается, если он дает повод и метод смягчения его вины великодушным прощением. Если же виновата женщина, а он на этот раз абсолютно чист, то нужно придумать формулу, по которой виноваты оба. Я эту игру понял и принял. Ну, конечно же, я виноват. Еще как!
- Нам обоим нужен был этот брак, чтобы спрятать в песок свои головы.
Она права: именно так это и было. Она любила Володю, но он ушел к другой, а я - вы знаете. А что теперь? Володя разлюбил ту, другую?
- Послушай, - сказал я ей. - Чего только не случается, но, во-первых, ты знаешь, как я люблю нашего сына, а во-вторых, мне не хочется играть роль в каком-то не смешном водевиле.
- Я его люблю, - сказала она.
- Такое бывает, - согласился я. - Со мной тоже такое случилось. Однажды.
- Но это была не я. Признайся, что ты тоже не любишь меня. И ты женился на мне не по любви.
- Допустим. Но, по крайней мере, до сих пор я хорошо к тебе относился. И потом - Изя.
После чего мы говорили и говорили, повторяя одно и то же, и этому не видно было конца, и наконец она сказала:
- Вчера был суд. Его судили. Приговор на удивление мягкий: ссылка. На восток. В Сибирь.
- Он что, вор? - ляпнул я сходу.
Она оскорбилась. Ну, в самом деле, как я мог подумать, что она, Маша, у которой папа профессор, а мама Таисия Наумовна?..
Оказывается, Володя известный диссидент. Правозащитник. Его знают во всем мире. И - по всем радиостанциям. Он удивительный человек. Она непременно меня с ним познакомит. Правда, как это сделать, если он должен прямо из тюрьмы ехать к месту ссылки?
- Прямо, как Владимир Ильич.
- Ты будешь смеяться, но его таки зовут Владимир Ильич. Все шутят по этому поводу.
- Ну, и что же дальше?
- Я еду к нему.
- Как Крупская? Или как декабристка?
- Кроме шуток.
- Да уж! Какие тут могут быть шутки? Кстати, я слышал, мне рассказывали об этом человеке. Если не ошибаюсь, он женат.
- Не совсем. Они жили вместе, но официально мужем и женой не были. Они разошлись.
- Это тоже форма диссидентва? А теперь он во глубине сибирских руд будет неофициально жить с тобой? А твой сын неофициально без тебя? Что касается меня, то я же "прыймак", и с твоим отъездом мое место на улице. Мне пойти в бомжи?
Она таки уехала.
Таисия Наумовна много плакала, Изя ничего не понял, а профессор пригласил меня на кухню и выставил на стол две граненых рюмки, перцовку и кружок краковской колбасы.
- Перебесится, - сказал он, после того, что выпил, по мужицки крякнул и закусил бутербродиком. -Мы все живем не так, как надо, и делаем не то, что надо. Например, я ем копченую колбасу, хотя знаю, что это смертельный яд, и это очередной раз доказывает, что не должен был становиться врачом. Меня в медицинский послала мама, хотя я мечтал стать актером. Потому, видишь ли, что профессором медицины был мой папа, и это он чуть ли ни у самого Людовика Пятнадцатого купил эту бессмертную мебель. А ты женился на моей дочери - спрашивается: зачем? Запомни: делать нужно только то, что любишь и жениться тоже только по любви, а не по расчету, потому что брак по любви, это и есть самый расчетливый союз мужчины и женщины.
Жизнь не остановилась, а продолжала ползти, как усталый поезд, который выбился из расписания, а машинист не знает точно, по каким рельсам и в какую сторону рулить. Мы с Изей оставались с профессором, Таисией Наумовной и Людовиком Пятнадцатым, а Маша писала родителям письма, в конце которых неизменно присутствовала просьба поцеловать от ее имени Мишу и Изю. Таисия Наумовна послушно исполняла ее просьбу, а профессор по этому случаю разливал в рюмки свою любимую перцовку.
Срок ссылки Владимира Ильича давно уже кончился, и оба, он и Маша, растворились где-то на Дальнем востоке. Она так ни разу и не приехала. Похоже на то, что там была как раз настоящая любовь. Такая сильная, что Маше ни разу не захотелось встретиться с сыном. А Изя закончил школу и поступил учиться, и познакомил нас со Светой, а Таисия Наумовна сказала, что нечего по углам прятаться, живите уже тут, и бабушке будет веселее. А может еще правнука с Божьей помощью сподобится повидать.
Оба мои родственника и благодетеля умерли один за другим, сначала Таисия Наумовна, потом профессор, оба от инфаркта, и обоих я похоронил рядом. Кое-что из драгоценностей Таисии Наумовны продал и поставил достойный их земного пути памятник в стиле, приближенном ко всем семнадцати Людовикам.