"Аня!.." - начал я свое первое письмо, не зная еще, как и о чем я собираюсь ей писать. Прикоснуться к этому имени, к одному из моих эдельвейсов, одному из тех fatamorgana, которые - не исключено - и есть действительность, в отличие от всего остального, быстротечного, о чем потом, наверняка, будет сказано, что это могло иметь место, а могло и вовсе не состояться. "Аня!" - написал я в тетради, которую зачем-то купил в киоске, в аэропорту.
Вероятнее всего, я собирался поговорить с нею о том, что произошло между нами. Я бы не задал идиотского вопроса типа: правильно ли мы поступили, дав волю тому, что на нас накатилось. А, учитывая характер ее бизнеса, это было бы уж совсем смешно. Но я понимал и чувствовал, что это не было - по крайней мере, для меня - мимолетным эпизодом.
Любой скажет, что ничего особенного, о чем стоит рассказать, не произошло. Просто шел, шел, шел, смотрю, а между серыми, липкими, покрытыми змеями лишайников камнями - эдельвейс.
Тоже мне, ботаник нашелся! А может это вовсе даже не эдельвейс?Сидя в Боинге 747, увидеть ничем не примечательный цветок и сказать, что это эдельвейс - как это похоже на нас всех, но особенно на меня!
Я закрыл тетрадь и положил ее в сумку.
В соседнем кресле штрих-пунктиром посапывал Семен, а за окном было бледно-фиолетовое утро, поперек которого облачными пушинками были написаны буквы. При наличии достаточного воображения из них можно было сложить слово "Аня". У меня такого воображения не было, иначе я занимался бы журналистикой или писал бы картины и стихи.
Нет, я не художник, но если бы Малевич не нарисовал Черный квадрат, то я, а я был художником, то, опять же при наличии творческого воображения, я нарисовал бы Черный треугольник, и никто бы моей картины тоже не понял, и каждый, как в случае с Малевичем, описывал бы мой Треугольник по своему, но правильное объяснение знал бы только я один: на одном углу один эдельвейс, на другом - другой, на третьем я, а посредине - черная дыра моей жизни. И постоянное предчувствие, что вот-вот произойдет что-нибудь нежелательное и неприятное.
Когда-то, еще в Москве, у меня был приятель... Заметьте, как мы нуждаемся в том, чтобы каждую вещь и каждого человека, и каждое событие, и, вообще, все на свете непременно оценить и произвести в соответствующий его качеству и значению ранг. Например, у каждого из нас есть знакомые, приятели, друзья и близкие (включая разного рода родственников). Их чины и звания нельзя путать, но жизнь создает свои комбинации. Возьмем, к примеру, меня. Моими самыми близкими родственниками были чужие родители, точнее говоря, родители жены, которая бросила меня с ребенком и ушла к другому, а ее родители были чем-то даже роднее собственных. Близких друзей у меня вообще никогда не было, а было несколько приятелей, вроде Роберта.
Роберт Аронович - это звучало немного странно и даже смешно, но он привык, и дети, которых он в школе с преподаванием на немецком языке, обучал немецкому с идишистским акцентом - тоже привыкли. Немецкий у него был из института, а идишистский акцент от бабушки, которая его вырастила и вывела, если не совсем в люди, то, по крайней мере, в учителя средней школы. Кстати, он работал в той же школе, где моя Роза преподавала русскую литературу, а мой Изя учился у него немецкому. Если бы не Роберт, то скажите на милость, от кого бы еще он приобрел акцент наших с ним предков, мой Изя. Он не научился говорить ни по-немецки, ни на идише, но акцент Роберта Ароновича насмерть приклеился к нему, и в этом было что-то мистическое. Как такое возможно, вы не знаете?
Нас с Робертом роднила одна черта: мы оба все переиначивали по-своему, но потом, не будучи способны противостоять общественному мнению и нажимам сверху, не настаивали и перевернутое опять ставили с ног на голову и возвращали на прежнее место.
Иногда он приходил ко мне, и мы втроем (Третьим был профессор) на кухне пили зубровку, накалывая вилками кружочки поджаренной с яичками колбасы. Его бабушкин акцент вносил в нашу мужскую компанию атмосферу штетла, в самом теплом и, я бы сказал, интимном смысле этого слова, которое в нынешнее время, к большому моему сожалению, обесценивается и вовсе забывается.
Я вспомнил о Роберте в связи с мыслями о рангах, ранжирах и аранжировках, о чинах и чинопочитании и о нашей манере перед употреблением все отвешивать, отмеривать и сортировать по уровню и качеству. Этот человек, которого все, кроме разве что нас с профессором, считали странным, однажды восстал против того, что ученику, в зависимости от того, как он выучил урок или написал контрольную, непременно нужно по пятибалльной системе поставить отметку.
- Кстати, не по пятибалльной, а по четырехбалльной системе, так как единицу фактически уже давно отменили, - поправил он нас с профессором.-Кто-то решил, что единица - источник психических комплексов. А двойку, хотя бы иногда, очень редко, разрешали ставить, но фактически, от нее у учителей начинались головные боли, так что...
Так что вся игра сводилась к сумме трех слагаемых, типа комбинации из трех пальцев, определявших взаимоотношения между учителем, учениками и администрацией школы. Наскучив этой неумной игрой и необходимостью впутывать в нее еще и детей, Роберт либо вообще не ставил отметки, либо только для вида вписывал их в журнал, но детям не объявлял.
Однажды, когда четверть подходила к концу, ученики спросили:
- Роберт Аронович, четверть кончается, а как же будет с отметками в табеле?
- А зачем они вам? - наивно уточнил он.
- Что значит: зачем? В табеле должна быть отметка за четверть.
- Но зачем? Вам это важно?
Дети не знали, что сказать, но напомнили, что так заведено со времен какого-то царя, чуть ли ни Гороха, и положено делать то, что положено..
- Я понимаю, что заведено и положено, но нужно ли это нам с вами?
Он понимал смысл взаимоотношений между ним и детьми, между ним и коллегами, если хотите, взаимоотношений с женой, с друзьями и со всем человечеством в целом, но причем тут эта идиотская комбинация из трех членов?
- Если пятерки, то нужно, а если двойки, то - я не знаю, - пытался объяснить Вова, которому пятерки ставили только за прыжки в высоту, да и то потому, что у него были очень длинные ноги, и он, не подпрыгивая, просто перешагивал через планку. Будь он ростом поменьше, то вряд ли взял бы на себя труд подпрыгнуть.
- Знаете что? - предложил Роберт. - Давайте четвертные оценки поставим вместе. Вы диктуйте, а я буду выставлять. Начнем со Светы. Какую отметку, по-вашему, она заслуживает?
Света была хронически круглой отличницей, и с нею все было ясно. Леня сказал, что на пятерку он не претендует, и предпочитает четверку, но зато твердую, Дима сам согласился, что выше тройки не тянет, но в следующей четверти обязательно постарается. Относительно Оли возник небольшой конфликт. Училась она лениво, но в классе ее не любили не за это, и поэтому все проголосовали за тройку. Она же не согласилась и потребовала, чтобы ее спросили еще раз. Роберт кивком выразил согласие, заранее представляя, чем это кончится. Когда очередь дошла до Вовы, то он встал, по орангутаньи оперся костяшками пальцев о стол и сказал:
- Ладно, я спорить не буду. Ставьте двойку.
Однако этого никто, включая Роберта, не хотел, и произошло чудо: вопреки желанию неисправимого двоечника, ему была поставлена тройка. Все, включая администрацию, остались довольны.
- Не знаю, выполнимо ли это, но определенный резон в этом есть, - сказал профессор.
Теперь я думаю, что именно резона в этом, к сожалению, нет, потому что все везде и всюду так устроено, что без оценки ничто не обходится. Общество людей, все или почти все, без конца карабкается по лесенкам отметок, разрядов, чинов, показателей благосостояния... Это хорошо или плохо?Это высший класс или ни к черту не годится? Это вершина или непрочный уступ на склоне горы? А в конце пути - какова суммарная отметка? Удалась ли жизнь или ничего хорошего не получилось? Вокруг все пыхтят от натуги: все выше и выше. А стоит ли?
- Не переживай! - услышал я голос Ани, моей Ани, той, что говорила со мной из студенческой молодости. - Почитай серию "Жизнь замечательных людей" и убедись в том, что все они, которые служили нам образцами настоящих и достойных подражания, оглянувшись назад, могли увидеть только сплошные неудачи и катастрофы. А кто ты? Персонаж для ЖЗЛ? Твоя жизнь есть всего лишь экзистенция и не более того. К тому же каждый живет только свою жизнь, и никто не живет чужую.
Прильнув к окну, я еще успел заметить ее таящий в облаке силуэт, тот самый, что удалялся от меня, когда Аня отказалась снова встретиться. Потом, на фоне того же облака возникло, расплылось бледным фотографическим отпечатком и растаяло лицо моего второго эдельвейса. Закрыв глаза, я слышал только волнообразное гудение двигателей и посапывание Семена.