- Ну, так что у вас тут произошло? - Спросил я, когда чемодан был в багажнике, и мы с Изей катили по шоссе.
- Случилось многое, - не сразу пробасил он в ответ.
У моего сына скверная привычка медлить с ответом, как бы придавая больший вес тому, что он собирался сказать. Он это делает не только в общении со мной, но меня это всегда нервирует. Бывает, задашь ему простой вопрос - Куда ты положил то-то и то-то? - так он не отвечает, а раздумывает. О чем он при этом думает? О том, стоит ли отвечать? Наконец он выдавил из себя:
- Маша умерла.
- Как умерла?
Дурацкий вопрос. Как умирают люди? Был человек живым, а становится мертвым.
- Покончила с собой.
Все. И замолчал. Он всегда так. Неужели он это делает нарочно?
- Ну! Рассказывай. Твоя мать покончила с собой, и это все, что ты можешь мне сказать?
- Ее дочь приехала, похоронила Машу. Она сейчас у нас.
И опять замолчал.
- Изя, не действуй на нервы. Расскажи все, что случилось. Почему Дина у тебя, а не у своего отца?
- Когда ты ее увидишь, то все поймешь.
- То есть?
- Посмотришь. И поговоришь с Диной. Она твоя дочь, ты ее отец, вот и поговорите обо всем этом.
- А ты не хочешь объяснить, что произошло? Ты же что-то знаешь. Твоя мать покончила с собой.
- Ты это уже говорил. Мы с тобой поговорим об этом потом. Сейчас ты встретишься и поговоришь с Диной. Глупо мне сейчас говорить тебе о том, что она через двадцать минут сама тебе расскажет. А пока приготовь все свои чувства к тому, что это твоя дочь. Сто процентов.
Он повернул ко мне голову, проверяя реакцию.
Я об этом уже слышал, и единственное, что почувствовал, когда он мне сказал... Стыдно признаться, но это было раздражение, которое люди моего склада характера испытывают в ожидании новых сложностей и необходимости принимать неожиданные решения. Хотелось сказать: Кому все это нужно?
Не было даже любопытства, хотя... не каждый день человеку на голову сваливается дочь.
Насколько она моложе Изи? Сколько лет было Изе, когда Маша уехала?
Когда мы вошли - Изя впереди, с чемоданом - она поднялась нам навстречу с дивана, положила газету на чайный столик и сняла очки.
Я понял, что имел в виду Изя, когда сказал мне: сам увидишь и все поймешь. Она была очень похожа на меня. Анализ на ДНК был ни к чему.
Дина подошла ко мне, и на расстоянии, отделявшем диван от входной двери, я успел увидеть девочку, неловко переставляющую негнущиеся в коленях ноги, и это было похоже на то, как подходит к отцу маленькая дочка, которая не знает, как сказать то, что она должна сказать. Она, покачиваясь из стороны в сторону, неловко двигалась ко мне, а я быстро-быстро по шкале ее возрастов поднимался от ее рождения к этой тридцатилетней и так неожиданно похожей на меня женщине. Комочек тепла шевельнулся где-то в районе моей диафрагмы и пополз к горлу. Я попытался сказать: Здравствуй, Дина, но закашлялся.
Со мной такое бывает, что капля слюны, проскользнув мимо язычка, перекрывающего вход в трахею, вызывает сильнейший кашель и его невозможно остановить. Изя с Диной усадили меня на Диван, после чего Дина сказала, что при этом лучше встать, и я послушно встал, а они поили меня водой и оба колотили кулаками по спине, а когда кашель прошел, необходимость в том, чтобы каким-то образом проиграть нашу первую встречу потеряла смысл, и вместо этого оба они спросили, не хочу ли я есть или хотя бы выпить чашку чая.
- Может кофе? - спросила Дина и мы заглянули в глаза друг другу.
- Да, пожалуй, лучше кофе. Растворимый. С молоком, но без сахара, - говорил я, глядя ей в глаза.
- А где все? - спросил я.
- Папа, сейчас десять утра. Все на своих местах, Света на работе, дети в школе. Я тоже должен вернуться на работу. Оставлю вас вдвоем. Часов до шести. Абрам тоже обещал приехать. Так что будет большой обед.
- Почему Маша умерла? - спросил я, когда мы остались вдвоем.
- У меня нет определенного ответа. Все это выглядит странно. Но точно утверждать не могу.
- Утверждать - что?
- Что она покончила с собой. Она умерла от передозировки наркотиком, который ей был прописан. У нее был рак. Метастазы и все такое.
- Это случилось дома?
- Да. Временами она забывалась и не соображала, что делала. Возможно, она приняла таблетку, а потом забыла и приняла другую. Такое могло случиться. Но вскрытие показало, что она приняла целый блок.
- Как ты это объясняешь?
- Все возможно. Может быть, она решила покончить со всем этим по принципу: днем раньше, днем позже, так не лучше ли избавить себя от страданий?
- Тогда в чем ты сомневаешься?
Она замолчала и только медленно помешивала ложечкой в чашке.
- Ты не положила сахар, - напомнил я ей.
- Да, верно. Я не хочу кофе, - сказала и резко отодвинула от себя чашку, отчего чашка опрокинулась и залила скатерть.
- Какой кошмар, - вскрикнула Дина, встала и принялась наводить порядок на столе.
- Дина, пожалуйста, оставь это все. Расскажи мне...
Я опять увидел ее не тридцатилетней женщиной, а ребенком, каким я никогда ее не знал. Я вообще не знал о ее существовании. У нее был взгляд ребенка, который ждет от меня помощи и защиты, а чем я мог ей помочь?
Вы меня уже немного знаете и догадываетесь, что я, не то, чтобы был уж таким беспомощным, но в трудных ситуациях я теряюсь и оглядываюсь по сторонам в поисках того, кто бы меня самого вызволил и избавил от необходимости принимать решение.
- Тебе сейчас трудно говорить об этом? Тогда, может быть,..
- Нет, нет, не в этом дело. А может быть,это тебе нужно отдохнуть с дороги? Приляжешь здесь?
Мне не нужно было отдыхать. Я хотел послушать Дину, и это выглядело так, как если бы передо мной был старый забор и в нем калитка, а я хотел и не хотел, чтобы ее открыли.
Мы все идем и идем, и по обе стороны разноцветные заборы, новые и старые, и в них разноцветные калитки, одни открыты, в смысле, если хочешь, можешь войти, а другие наглухо заколочены и записка, что никого нет дома. Кроме злой собаки. А это был забор, который все время был виден, но калитка была, очевидно, с другой стороны. Маша ушла за этот забор, а мне, в принципе все это было не так уж и важно. Но все таки... В ее заборе, за которым прошли годы ее жизни, возможно, и не было калитки, и не было ни входа, ни выхода, но вдруг, кто-то ногой высадил доску, чтобы я вошел и посмотрел.
А что там может быть, за этим забором? Еще один неприбранный пустырь с разбросанными там и сям никому не нужными лицами и событиями?
Я встал, и что-то подтолкнуло меня к окну. Там, на другой стороне улицы, возле маколета, стояла Аня, мой первый эдельвейс и делала рукой какие-то знаки. Я показал, что не понимаю, а она подняла руку и движением ладони из стороны в сторону изобразила отрицание. Я понял, что - не надо, но что именно - не надо? Глупости! Как можно остановить неизбежное или отменить то, что произошло?
Аня пожала плечами и вошла в маколет, а над крышами, беспокойно и безуспешно пытаясь обогнать друг друга, к неизвестной цели спешили облака. В них не было ни малейшего толку, так как дождя они не несли, а прочесть их таинственные письмена невозможно было успеть
- Нужно все рассказать с самого начала, - сказала Дина.
- Да, конечно, с начала, - согласился я.
- Мама его очень любила.
- Кого? Ах, да. Мама очень любила Володю. Ну, я это знал. Она сама мне сказала. А иначе, как же она могла бросить все и всех, включая сына и родителей и помчаться за ним в глухомань? Кстати, мы с Володей никогда прежде не встречались.
- Да, я знаю, что вы с ним никогда не виделись. Твоих фотографий у нас тоже не было.
- Я понимаю. Зачем твоей маме могли понадобиться мои фотографии. Разве я что-нибудь значил в ее жизни. Так, пустяки. Отец ее детей. Кому это нужно, помнить, как выглядел отец твоих детей?
- Не нужно так. Ведь она умерла. Считай, что расплатилась.
- Хорошо, ты права. Рассказывай дальше.
- Мы потом жили в Иркутске. Они работали, и у нас была квартира, и, вообще, все, как у людей, но, ты знаешь, он был таким суровым. Особенно с нею.
- Почему "был"? Он же еще существует.
- Он-то существует, но ее уже нет.
- Ты хочешь сказать, что она не была счастлива с ним?
- Мне трудно сказать, была ли у нас счастливая семья.
- Ты сказала, что она его очень любила. А он?
- А черт его поймет! Если любил, то почему так сурово обращался? Он ей все запрещал. Она никуда не могла пойти без него. Я много раз слышала, как она плакала и просила отпустить ее в Москву повидаться с сыном и родителями, а он так твердо говорил свое "нет!", что я вздрагивала, а мама только плакала. Она смотрела на него такими глазами, ее взгляд бы таким собачьим, что, мне кажется, если бы он ее ударил, она бы поцеловала его руку.
- Прежде она такой не была.
- А она и при мне не была такой. Такой она была только с ним.
- А он?
- Ты знаешь, он такой закрытый, что я не берусь судить о том, каков он на самом деле. Недавно, в Нью-Йорке я случайно встретилась с одним человеком, который был в курсе обстоятельств суда над ним. Владимир взял на себя вину другого человека. Об этом все знали и молчали, потому что у того, что должны были бы судить, было четверо детей. А он был абсолютно одинок. Ни родителей, ни братьев, ни сестер. Да и в чем вина-то? Книжки-бумажки да встречи с иностранными журналистами, да что кто-то кому-то сказал. Курам на смех! Он так решил, что ему ничего не стоит на пару лет поехать проветриться в Сибири. Я не уверена, но у меня такое впечатление, точнее сказать, не только у меня, а так говорят другие, что следователь тоже был в курсе. Но все пожалели детей и восхищались благородством Володи.
- Очень трогательно! Хотя верится с трудом, чтобы следователь - тоже.
- Возможно. Будучи в ссылке, он работал на шахте. Не шахтером, нет. Вроде учетчика. Спускался в шахту и производил замеры. Я точно не знаю, что это была за работа, но однажды там была авария, и человек двенадцать рабочих пробивались к главному стволу. Так вот он в суматохе одного шахтера оттолкнул, и тот упал в яму. А сам первым пробился к подъемнику. Шахтеры того парня вытащили, и вообще обошлось без жертв, но потомрабочие подловили и так избили Владимира, что он месяц провалялся в больнице. Дело замяли и забыли. У шахтера, которого он столкнул в яму, тоже были дети. Он сказал нам, что дело было не так, и, кроме того, там было темно. Любой мог споткнуться и упасть. Особенно если тебя толкают. Но это я сейчас так подумала.
- Может быть, ты несправедлива к этому человеку?
- Может быть, но с мамой он обращался жестоко. Она же не была виновата в том, что он был бесплоден.
- Что ты такое говоришь? У тебя есть брат. Уж тот-то наверняка его сын.