Черн.набр.дороги. Гл.21
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ.
Пока из того, что сказала Дина, я мало что понял и предпочитал, чтобы она рассказывала сама, а не отвечала на мои вопросы.
Можно сказать, что я привык не думать о Маше, и наверняка не только потому, что со времени ее ухода из семьи прошло много лет. Я старался не думать об этой женщине хотя бы уж потому, что ее поведение по отношению к сыну и к родителям вызывали у меня ... Что это у меня вызывало? Пожалуй, брезгливость.
- После того, как я узнала о мамином прошлом, о тебе, об Изе, о дедушке и бабушке, я подумала, что ты должен был ее презирать.
- Ну, не то чтобы... - начал я, но она меня перебила:
- Скорее всего, так оно и было. Я не ищу ей оправданий, но стараюсь понять.
- Когда и почему тебе пришло в голову, что Володя не твой отец?
- Это было перед самым нашим отъездом. Мы вчетвером собирались в Израиль. Все уже было практически готово: документы получены, вещи собраны, и билеты до Вены куплены. Мне в это время было двадцать лет, а Сереже шестнадцать. Я была медсестрой и работала в нашей районной поликлинике. Там же на учете были мы все. Когда я уже увольнялась, один наш врач посоветовал мне сделать выписки из медицинских карточек. На случай, если в Израиле нам эти данные пригодятся. Там я прочла, что у Володи не только были больные почки - это я знала и знала даже, что он простудил их, занимаясь альпинизмом, на леднике, но у него в связи с эти были проблемы с предстательной железой. Там не было сказано, что он бесплоден, но я спросила у того врача, что посоветовал мне сделать выписки и он объяснил мне, что Володя не мог иметь детей. Я спросила у мамы, как такое может быть. Мама сказала, что это все чепуха, я объяснила ей то, что объяснили мне, и тогда она предложила: поговорим об этом на той стороне. Однако моих медицинских знаний было достаточно, чтобы не сомневаться в том, что мама боится сказать мне правду.
- Послушай, Дина, отложим на минутку в сторону то, что мы знаем сейчас. Объясни мне, почему тебе так уж важно было знать, из какого сперматозоида ты произошла, если у тебя был, скажем так, неплохой отец? Со странностями, непоследовательный, суровый по отношению к маме - я понимаю, но все мы не без изъянов и странностей. Безотносительно к нашей сегодняшней встрече.
- Объективно, ты прав, но что можно с собой поделать, если вот здесь, внутри, я чувствовала, что он мне чужой.
- Как же вы с Сережей оказались в Америке?
- Одновременно с нами уезжали наши соседи, очень славные люди. Они собирались в Штаты и, когда мы уже были в Вене, мне вдруг пришло в голову поехать с ними. Почему? Трудно сказать. Просто я посмотрела на Володю, а он в это время за что-то отчитывал маму, и он в очередной раз показался мне ужасно чужим, настолько чужим, что даже называть его "папой"... Я понимаю, что была не права, но как спорить с тем, что у тебя внутри решает за тебя? Я подумала, а не пора ли мне начать самостоятельную жизнь? Совсем самостоятельную, и подальше от них обоих. Они бурно протестовали, но я была взрослой и сделала по- своему.
- Зачем же ты сделала анализ на ДНК? Мне об этом сказала твоя мама.
- Не знаю. Глупо, наверное. Человеку зачем-то хочется определенности. Чтобы не оставалось никаких сомнений. Ну, в самом деле, интересно же знать, кто твой настоящий отец. Или хотя бы убедиться в том, что этот тип - не твой предок. Именно так: мне важно было убедиться на все сто, что я не его дочь. Это шло не от внутренних голосов, которые шептали мне: как было бы хорошо, если бы у меня были основания не считать себя его дочерью.
- А Сережа?
- Вначале он поехал с ними, а полтора года спустя, когда я устроилась, то позвала его к себе. Сначала он приехал в гости, а потом остался и сейчас тоже живет в Нью-Йорке.
- А он знает?
- Нет, я ему ничего не говорила. Какое я имею право?
Мне впервые захотелось поближе узнать Машу, чужую женщину. Она была мне еще более чужой, чем Дине был чужим Володя.
Маша была когда-то моей женой и, как оказалось, родила нашу дочь, и Дина давно уже стала взрослой, и вот она здесь, а Маши нет, и уже поздно пытаться заглянуть в душу той, что ушла и не вернется ...
- Когда мама узнала о своей болезни, она написала мне письмо, в котором рассказала обо всем и попросила, когда ее уже не пудет, дать тебе прочесть.
- Понятно. Ты хочешь, чтобы я его прочел?
- А ты не хочешь?
- У меня такое чувство, что я собираюсь заглянуть в замочную скважину.
- В замочную скважину? Не думаю. Скорее войти в дверь, которую мама тебе открыла.
Вот, что было в письме:
... Володя знал о своей проблеме, а мне не сказал, и когда я приехала к нему и узнала, что беременна, то думала, что - от него, а он молчал. Он не сказал мне, что от него я не могла родить. Прошло немало времени, пока я поняла, что ты не можешь быть его дочерью. Я проверила и убедилась в этом. Но ты же понимаешь, что я ничего Володе не говорила, а он тоже вида не подавал. И так мы жили. Он не знал, что я знаю, а я, ты понимаешь, я всю жизнь так его любила, и люблю сейчас, что для меня вся моя жизнь была в нем. И сейчас тоже, как в первый день.
Володя, конечно же, знал, что ты не его дочь, но прямо ни разу этого не сказал. Хотя двусмысленные намеки были. Особенно во время ссор.
Я хочу, чтобы ты поняла, как я себя чувствовала. Я снова и снова проверяла, чтобы убедиться, но не знала, что он это сам знает и мне не говорит. И тогда я сделала страшную глупость. Только теперь могу тебе в этом признаться. Только тебе, а ты сама реши, как поступить и как объяснить (Или ничего не объяснять) Сереже.
Назвать биологического отца твоего брата я не могу. Тому есть серьезные причины. Его уже нет в живых. Он был хорошим человеком, и у него хорошая семья, а я не имею права как-нибудь нечаянно обидеть этих людей. Я бы и тебе ничего об этом не сказала, но ты сама стала бы спрашивать и выяснять. Не надо. Пусть останется, как есть.
Хотя, может быть, когда пройдут годы, и ты сама решишь, что стоит рассказать об этом Сереже, то я на это запрета не накладываю.
Почему я это сделала? Повторяю, что не знала, что он знает о том, что бесплоден, но думала, что подозревает, что твоим отцом является мой первыймуж. Я хотела сделать ему подарок. Думала так: на этот раз у него уж никаких сомнений быть не может. И будет думать, что это его сын. Учти, что к тому времени, когда родился Сережа, тебе было пять лет. Володя этого не видел, но я-то видела, что ты как две капли воды похожа на Мишу.
А если второй ребенок тоже будет похож на биологического отца, а не на меня? До сих пор не могу понять, почему, когда Володя узнал, что я беременна, принял это спокойно и не устроил разбирательство со скандалом. Иногда мне кажется, что он предпочитал смириться с моей изменой, чем признаться в своем дефекте.
Дина, я глупая, окончательно запутавшаяся женщина. Все потому, что я его так любила. И люблю сейчас. Ты себе не представляешь, как я его люблю...
- Ну, что ты об этом думаешь? - спросила Дина.
Я не знал, что ей сказать. В молодости, когда мы встречались с Машей, а потом были мужем и женой, она была - или казалась? - прагматичным человеком, без скачков, выбрыков и непредсказуемых прыжков. Правда, ее внезапная страсть к Володе и отъезд в Сибирь были неординарными, но то, что я прочел... Изменить любимому мужу и родить ему байстрюка для того чтобы он почувствовал себя полноценным отцом семейства - этого я от нее не ожидал.
- Зачем тебе нужно знать, что я думаю? По правде говоря, не знаю, что об этом думать. Скажи, а почему ты считаешь, что версия о самоубийстве...
- Врачи в этой версии не сомневаются. Другая версия имеется только у меня и еще у одной женщины, которая лежала в больнице на соседней койке, но она ничего не сказала. Только мне. Честно говоря, эта женщина мне не понравилась. Поэтому у меня нет уверенности. Только, как ты говоришь, версия.
- Что же она тебе сказала?
- Мне не понравилось, что она сама меня разыскала, чтобы это сказать. Зачем это ей было нужно?
- Встречаются такие правдоискатели. У них иногда бывают не совсем приятные лица.
- Пожалуй.
- Так что же она тебе сказала?
- Она сказала, что последние дни, перед смертью, мама оставалась в полубессознательном состоянии. Володя все свободное от работы время проводил возле нее. Часто он плакал. А в тот вечер эта женщина видела, как он давал ей буквально одна за другой какие-то таблетки. Одну за другой, много раз одно и то же. А она не осознавала того, что делает. Выходит, она не могла покончить с собой. Это он.
Еще одна драма!
Трудно судить о человеке по отдельным замечаниям о нем.
Возможно, он решил избавить ее от страданий?
Я его не видел и не знал. Он все время оставался за кулисами моей жизни, а теперь вторгся в нее, непрошенный, со своей простуженной железой и корявым, извилистым, как дорожка между скал, характером. Увез Машу от ее сына, зная, что других детей этой женщине не даст. Держал ее на привязи и растил мою дочь, делая вид, что так и надо... А что, собственно, такого уж страшного в том, что человек провел ночь на леднике и простудил предстательную железу?
- Дина, может быть, так это и было. Он не хотел, чтобы она страдала. Он тоже ее любил и не хотел видеть страданий любимой женщины. Я бы понял это не как преступление, а как мужественный поступок. Кто из шекспировских героев был бы способен на такое? Они только и умели, что прокалывать друг друга шпагами и душить ни в чем не повинных венецианских жен.
По крайней мере, в тот момент, когда я это говорил, я, действительно, так и думал, хотя потом много раз перекатывал в мозгу шары и шарики этих событий, и мне начинало казаться, что любовь и ненависть этого человека могли быть близнецами, и эти два близнеца выступали в одной и той же роли, и мне в этой связи почему-то вспомнились две девочки-близнятки, Вера и Наташа, которые учились в нашем классе.
... Однажды у нас в школе был вечер интернациональной дружбы, и приехало много гостей из других годов. Наша классная руководительница придумала такую шутку: она сочинила сценарий вечера, в ходе которого Наташа и Вера выходили по очереди. Они объявляли номера и сами что-то там декламировали и пели. А потом вышли вдвоем, и все увидели, что это не одна девочка, а две. Зрителям это понравилось, и все бурно аплодировали...
Размышляя о Володе, я вспомнил Веру и Наташу.
Теперь, когда я пишу эти страницы повести о себе самом, я начинаю думать, что уж если писать, то не о себе, а о том, что по-настоящему интересно и поучительно, о Маше и Володе, об этих двоих и их, глубоко спрятанных в глубине и незаметных для других людей, трагедий.
Никто не скажет о них: ах, не было еще повести печальнее на свете, чем повесть о Марии и Владимире! Их повесть не сценична, и о ней не создашь кассовый сериал. Ее перипетии глубоко спрятаны в глубине их самих, так глубоко, что эти два так любивших друг друга человека ни разу так и не сказали друг другу, как было дело, почему они поступили так, а не иначе, короче говоря, они, как это делают нормальные влюбленные, ни разу не смогли поделиться друг с другом самым сокровенным.
Так-то. Я марал одну за другой страницы этой повести, мечтал о своих малозначительных эдельвейсах, которые скорее всего были известными любому ботанику замухрышками, вроде луговых ромашек, не зная, что настоящая драма - за кулисами моего рассказа.
Связаться с программистом сайта
