В девятом классе к нам пришла новая ученица. У нее были раскосые глаза и собранные на затылке ослепительной черноты волосы. То есть не совсем китаянка, но очень похожа. А может и в самом деле китаянка. Легкие, спортивного типа, туфельки почти бех каблучков еще более подчеркивали ее восточность. Вся мужская половина нашего класса ужасно возбудилась и немедлеенно окружила новенькую.
- И как же тебя зовут? - спросил Витька, который был самым нахальным.
- Сяо, - сказала она, резко подбросив вверх кругленький, потрясающего изящества подбородочек.
Мы сразу поняли: она вовсе не считает, что быть китаянкой в компании, где китайство не общепринятая черта внешности, это некоторым образом провокация, а носить китайское имя в каком-то смысле даже предосудительно. Вызов обществу.
Например, я объявлен Аркадием, а не Ароном, как это записал мне в метрике мой более чем странный папа.
Человек может быть шофером такси или, например, чемпионом по пинг-понгу, а может быть китайцем. В конце концов, это его личное дело, но среди людей будь более или менее, как другие.
В то дремучеее время, когда я перешел в девятый класс, китайцы были еще довольно таки редки в наших широтах. Сегодня удивить мог бы разве что инопланетянин, да и то не всякого. Мы знали, что "русский с китайцем братья навек", но этих родственников видели только по телевизору, причем в черно-белом варианте и поэтому наивно верили, будто бы у представителей желтой расы и впрямь желтая кожа. Это уже потом мы поняли, что все путешественники либо страдали дальтонизмом, либо были отчаянными брехунами, а желтыми бывают только страдающие недугом Боткина, причем, негры от этой болезни тоже гарантии не имеют.
- Будешь - Ся, - твердо сказал Витька. Возможно, он решил, что "Сяо" - это черезчур длинно и экзотично. Впрочем, не исключено также, что он это сказал из желания выбрыкнуть перед восточной красавицей и показать, кто тут хозяин и задает тон.
- Меня зовут Сяо, - повторила Сяо, но Витька внимательно посмотрел в ее китайские глаза и сделал окончательный вывод, что она Ся, и точка.
Мой друг Оська Рабинович однажды по секрету сказал мне, что не понимает, почему и в каком смысле русско-китайское братство или хинди-руси-бхай-бхай, его, Оську, к чему-то обязывает. Если они братья, то причем тут он, Оська, тем более - Рабинович? Я согласился, что тоже не вижу оснований считать людей с раскосыми глазами своими братьями. Тем более, что нас с Оськой никто не считает братьями. Ни руси, ни хинди, ни, тем более, китайцы. По крайней мере разговоров на эту тему что-то не слышно. Хотя, поскольку речь зашла об этой конкретной китаянке дальневосточного происхождения, то я бы не прочь, чтобы вместо Оськи моей соседкой по парте была эта пацанка. Ему я об этом, естественно, не сказал.
Витька предложил ей занять место рядом с ним, но она своими китайскими глазами стрельнула в суть его характера и натуры, увидела и поняла, и он тоже понял, что этот номер ему не обломится. Она подождала, пока все рассядутся и заняла самое неудачное место, то есть в последнем ряду и в дальнем углу.
- Не выйдет, - сказал Витька. - Прийдет Пуздрич, и выгонит тебя оттуда. Это место Пуздрича.
Он был прав: на этом месте всегда сидел Пуздрич, и пересадить его невозможно было бы даже портовым краном. Учителя уже пробовали, но сдались. Легче баобаб из Экваториальной Африки пересадить в наш школьный двор.
Вошла Ангелина Павловна, наш классный руководитель и учитель химии. Яркая блондинка, стройная и крепкая, она, начиная с пятого класса, сильной рукой и железной волей управляла нашей ватагой, причем, иногда ей это даже удавалось. Чтобы не делать переклички и всякий раз не искать глазами того, кто ей был нужен, она требовала, чтобы каждый сидел на том месте, которое она для него определила, мы пересаживались, она опять возвращала нас на указанное место, и это было своего рода игрой, и все были довольны. Мы два месяца не виделись и были рады встрече.
- Леонида, конечно же, нет, - вместо приветствия сказала Ангелина Павловна.
Леонидом, если официально, звали Пуздрича. Все оглянулись назад: на его месте сидела Ся.
- Ладно, здравствуйте. Садитесь. С новенькой вы уже познакомились? Постарайтесь произвести на нее хорошее впечатление. Нет, Сяо, там ты сидеть не будешь. Подумаем... Так, ты сядешь здесь, с Олей Полтинниковой.
- Почему именно со мной? - возразила Олька. - Вы забыли, что это Надино место? Она с родителями в Крыму и приедет через три дня. Или сегодня.
- Сяо будет сидеть с тобой.
- Но почему именно со мной? Я не хочу.
- Я буду сидеть здесь. Одна, - сказала Сяо.
- Да, но... - удивилась Ангелина Павловна. - Ты хочешь? Ну, ладно. Как хочешь.
Вошел Пуздрич и сказал "Здрасте".
- Позравляю! - приветствовала его Ангелина Павловна. - Новый год ничем не отличается от старого. Леонид...
... Почему всех вы называете нормально, а его Леонидом? - однажды кто-то спросил ее.
- А ты хотел бы, чтобы я называла его Леонидом Ильичом?
Нет, ну не до такой же степени! Вообще, Ангелина Павловна - что-то такое было в ее характере - имела привычку держать собеседников на грани неожиданности. В самом деле, причем тут Леонид Ильич, после которого могло выпрыгнуть и завертеться в кругу что-нибудь такое, от чего потом пожалеешь.
- Извините, я опоздал.
- Вижу, Леонид Ильич, что опоздали.
На секунду все затаили дух, а Пуздрич, потоптавшись, пошел на свое место, где, увидев Сяо, обалдел.
- Садись, - сказала Сяо. - Будь, как дома.
- Но вы все-таки скажите, почему "Леонид Ильич", а не "Иванович"? - спросил Жорка, который был самым настырным.
- Потому же, почему я "Павловна", а не Борисовна". Его папу зовут Ильей.
- А-а-а, - ответил Жорка, и все засмеялись, хотя что в этом было смешного?
Он сел возле Сяо и до самого конца урока косил на соседку глазами, а его губы шевелились, не решаясь выпустить накопившиеся звуки и слова, которые, толпясь и толкая друг друга, пытались вырваться на свободу. По звонку он первым вскочил, пропуская ее на выход, и все тоже уставились на Сяо, следя за каждым ее движением в сторону двери.
Во время перемены она уставилась в окно, а все наши пацаны плюс несколько из соседних классов столпились вокруг, я же, как обычно, долго чухался, к началу митинга опоздал, и стоял в стороне, мало что улавливая из происходящего.
До меня донеслось, как Витька объяснял китаянке, что именно в нашей школе не принято, чтобы девчонки дружили с пацанами из других школ, а она ему в ответ, что в их дворе не принято, чтобы девчонки дружили с пацанами из других дворов, тем более с такими обормотами, как Витька, что было уже оскорблением, и на нее посыпалось со всех сторон, что:
- Кто плохо начинает, тот очень плохо кончит!
- Тут тебе не Китайская республика!
- Тут правила наши, а не китайские!
- Откуда ты такая взялась?
И так дальше, а у меня из задних рядов вырвалось:
- Чего вы привязались к пацанке?
На что получил от Вовки:
- Арончик, охрипни! - Причем, "Арончиком" меня называли, когда считали очень виноватым, а "охрипни!" было лично изобретенным Вовкиным выпадом.
Подошла Надька, которая у нас была бессменным старостой класса, потому что управляла пацанвой лучше Ангелины Павловны. (Есть такие женщины в русских селениях.) Она опоздала на целый урок, потому что поздно вечером вернулась с родителями из Крыма, но ей никто ничего не скажет, потому что это была Надька. Разметав стоящих, она быстро разобралась в ситуации.
Ткнув себя в грудь большим пальцем повышенной убедительности, она сказала, строго глядя на девчонку Ся:
- Если что - ко мне.
Нам с Сяо оказалось по дороге, и, чтобы что-то сказать, я выразил удивление, что раньше ее не встречал, а она объяснила, что они недавно переехали, потому что поменяли квартиру. Хотелось бы задать пару вопросов относительно ее нестандартного для наших краев происхождения, однако было как-то неудобно, но она поняла мое замешательство и вдруг сказала:
- Я сама не знаю, китаянка я или не китаянка. Своих настоящих родителей я не знаю. Меня вырастили русские, а наша фамилия Ким, но не потому, что папины предки с Дальнего востока, а потому что дедушка был Климов, но работал в Коммунистическом Союзе молодежи, сокращенно КИМ, и решил, что Ким будет красивее, чем Климов.
- Но ведь...
- У моих родителей не было детей и они взяли меня из детприемника. Им сказали, что я Сяо, и так осталось. Недавно я узнала, что это имя мне досталось не от настоящей матери. В детдоме посмотрели на ребенка и дали мне то единственное китайское имя, которое смогли вспомнить. Поэтому я Сяо. Мне это нравится. Но ты никому об этом не рассказывай.
Я был дико польщен ее доверием и тем, что уже являюсь хранителем ее секретов.
Мы каждый день возвращались из школы домой и, договорившись, перед школой тоже встречались на углу.
В наше время школьные рюкзаки еще не были изобретены и мы носили книги и тетрадки в портфелях. При этом, нести портфель подруги считалось чем-то вроде указания на близость что ли, это, я видел, раздражало нашу классную элиту и щекотало мое самолюбие. Витька, тот вообще смотрел на меня волком, а Оська делал большие глаза и ждал объяснений. А объяснять было нечего.
Дважды, в одну и другую сторону, мы проходили мимо полуразрушенного двухэтажного дома с крепко заколоченными толстыми досками и горбылями окнами. Там был еще полуподвал, над узкими, на уровне улицы окнами которого болталась вывеска "Швейная мастерская". Сяо однажды заметила, что дом еще такой крепкий, и почему его не восстанавливают: людям же негде жить.
- Интересно, в других странах тоже, как у нас, людям негде жить? - задумчиво сказала она, а я автоматически оглянулся, вспомнив, что я комсомолец, и говорить о других странах надо бы с осторожностью.
- Я думаю, в других странах хуже.
- Ты думаешь?
- Не знаю. В других я не бывал, но уверен, что в Китае, например, хуже.
- Ты так сказал, потому что считаешь меня китаянкой?
- Ну, наверное. Ты много знаешь о Китае?
- Я думаю, не больше твоего.
- Если бы я был китайцем, то постарался бы прочесть много книг о Китае.
- Но я же не знаю, кто я. Мои родители тоже не знают. Может быть мои настоящие отец и мать были китайцами, а может вьетнамцами. Или корейцами. А что если моя мама была тувинкой, а отец, например, киргизом?
- Я читал, что жители Дальнего востока, прекрасно отличают друг друга по внешности. Мы же в любой толпе сходу отличаем армянина от грузина, русского от еврея и всякое такое.
- Если бы я там выросла, то тоже отличала бы.
Дверь в мастерскую была чуть приоткрыта. Она оказалась тяжелющей и громко скрипнула на ржавых петлях. Сквозь узкие щели между досками в помещение проникал свет.
Сяо оглянулась по сторонам.
- Если бы нам с тобой отдали это помещение, мы могли бы оборудовать прекрасную квартиру. Получше той, в которой мы с родителями живем.
- Мы с тобой?
- А почему бы нет? И тут бы жили. В своем доме.
В углу стоял огромный, грубо сколоченный стол, а рядом с ним большая груда тряпья.
С улицы донесся шум и чей-то крик. Мы вышли и увидели очень типичную для наших мест сценку. Трое ребят, по виду примерно нашего с Сяо возраста били ногами лежавшего на тротуаре. Других людей поблизости не было, тем более, что в этом переулке одноэтажных, намертво отгороженных высокими заборами домов жила не такая публика, чтобы отвлекаться от своих дел бездельничаньем за пределами своих "усадеб".
Мне, честно говоря, в голову не пришло бы, что это имеет отношение к нам с Сяо, но та тут же вмешалась:
- Трое на одного?! - и легкой, восточного типа, туфелькой треснула одного из троих по заднице.
Парни были не из наших. По крайней мере, я ни одного из них не знал.
Тот, которого ударила Сяо, обернулся.
- Ты что? Сдурела? - и замахнулся на нее.
И тут со мной произошло что-то странное, чего прежде не бывало. Размахнувшись портфелем, я с треском огрел этого типа по уху. К счастью, как я потом понял, треснул не его череп, а корпус готовальни. В этот день у нас был урок черчения. Очевидно, это было очень больно, потому что парень с криком отлетел в сторону.
Честное слово, я не хотел, и честное слово, это случилось со мной впервые. Если не хотите, можете не верить, но в мои шестнадцать я не имел никакого опыта уличных драк. А если уж совсем напрямую, то должен сказать, что я и сейчас, когда учиться таким вещам мне уже поздновато, не считаю способность и умение больно бить человека по лицу кулаком, боксерской перчаткой или портфелем с готовальней внутри важным достоинством человека. Вы бы сказали: мужчины. Но это я так, к слову.
Ушибленный, споткнувшись, сел на тротуар, лежавший быстро поднялся, а двое участников сцены слегка подались назад в доказательство того, что в драке, как на войне, иногда один во время и в нужном месте нанесенный удар способен решить исход всей баталии.
- Вы что, сдурели?! - повторил сидевший, держась за ухо.
Тот, которого били, отскочил и быстро скрылся за углом, а один из избивавших сказал:
- Он получил за дело.
- Втроем на одного? Хорошие у вас дела! - снова сказала Сяо.
- А ты кто такая? - спросил сидевший. - Хрущ, посмотри, она китайка.
- Точно, - удивленно сказал тот, которого назвали Хрущем. - Откеда ты взялась?
Отвел ли я руку с портфелем или Хрущу это только показалось, но он повернулся ко мне:
- Ну, ты, жидяра, не очень зарывайся. Эта штука проходит один раз. Если по второму разу, то схватишь.
- Как бы ты у меня сам не схватил, - сказала Сяо. - дуйте отсюда.
- А ты, дуй в свой Пекин! - сказал Хрущ и добавил: А ты - в Израиль.
Удивляюсь, но они ушли, причем, ушибленный продолжал растирать ухо.
- Почему он назвал тебя "жидярой"?
- Потому что я еврей.
- Я понимаю, но откуда он?..
- А откуда они знают, что ты китаянка?
В самом деле.
После урока физкультуры наши "элитные" неожиданно вытолкнули меня за дверь и остались в зале с Сяо, а дверь закрыли, просунув ножку стула в ручку. Я обеими кулаками стучал и требовал, чтобы открыли. После недолгой возни кто-то из них выдернул ножку стула и четверо лбов вывались в коридор, опрокинув меня на пол. Я вскочил на ноги и влетел в зал. Витька, согнувшись втрое, сидел на спортивном мате.
- Что они тебе сделали? Я их убью! - крикнул я, а Сяо отошла к окну и стала смотреть во двор.
- Я их убью!
- Никого ты не убьешь.
- Что они тебе сделали?
- Что этот подонок может сделать? - показала она на Витьку, который в ответ только застонал. - Ему захотелось меня полапать.
- Я его убью.
Витька встал и, согнувшись вышел из зала.
- Никого ты не убьешь. Они, как мухи: сколько их ни убивай, налетят другие, такие же гадкие.
По дороге домой мы, не договариваясь, всякий раз заходили в мастерскую. Это стало ритуалом. Как будто этот пыльный полуподвал и впрямь был нашим домом.
Я уверен, что никто из нынешних молодых этого рассказа не прочтет и не посмеется надо мной или над нами обоими. Подобно тому, как в СССР вся история людей делилась на до и после революции 1917 года, так и для меня сейчас грань, называемая "сексуальной революцией" - скорее всего я очень не точен - разделяется на до нее и на после того, как это все происходит после того, как она совершилась. Как все пожилые люди, как это случалось во все времена, я не очень-то хорошо понимаю, нынешних, и остается надеяться на то, что это мое непонимание само по себе тоже представляет какой-то интерес для читателя.
Когда она обняла меня за шею и поцеловала в губы, я только удивился: как такое может быть, и почему именно я, а она поняла мой вопрос:
- Потому что мы из одной компании.
Мы сидели на столе и болтали о всяком, и вдруг она спросила:
- Ведь вы же из Палестины? Так почему вы здесь, а не там?
- Точно не знаю, - признался я.
- А если не точно? Ну, ты подумай: каждая собака хочет иметь свой дом. Мы с тобой хотели бы, чтобы этот подвал был нашим с тобой домом.
Не совсем так. Это она предложила. А мне бы и в голову не пришло.
- Каждая собака хочет иметь свой дом, а люди живут где попало, и им там плохо, но они этого не понимают. Я не знаю, где мой дом, а ты? Разве ты тоже не знаешь?
Сказать ей правду, что я об этом не думал, а Палестина для меня то же, что Аляска?
- Ты ничего не знаешь о Палестине?
Я не ответил, потому что пришлось бы признаться, что о евреях я знаю меньше, чем она о китайцах.
За дверью послышался шум, и мы не сразу сообразили, что нас закрыли, привязав проволокой ручку двери к чему-то торчавшему из стены. Мы попробовали тарабанить в дверь, но скоро поняли, что бесполезно: наши злоумышленники не вернутся, а разбудить этот сонный переулок? Разве что пушечной пальбой. Выбить одну из досок? Нечем, да если бы и нашелся ломик, то изнутри окна были защиты довольно густой решеткой.
Форменная тюрьма.
В тюрьме хотя бы воды дают попить.
Там оказалась еще смежная комната, и Сяо полушутя сказала, что, в отличие от тюрьмы, у нас отдельный туалет.
Если наши мучители сами нас не выпустят, то родители хватятся только вечером, когда вернутся с работы.
Не удивляйтесь и не смейтесь надо мной и над тем, что ничего "такого" не произошло. Возможно потому, что мы были довольно сильно испуганы неопределенностью ситуации. А может быть еще потому, что я испытывал к этой девочке такую нежность, что всякие там желания внушали скорее стыд, чем желание их удовлетворить.
Стало прохладно и, зарывшись в тряпье, мы обнялись, а я все время отстранялся, чтобы она нечаянно не наткнулась на признаки моих грязных желаний и не подумала, что и я тоже не лучше других.
Мы долго и очевидно до поздней ночи - точно сказать нельзя, так как в те времена еще не было моды покупать часы шестнадцатилетним - разговаривали о том же: о Китае и о Палестине, которые где-то там, главным образом на географической карте мира, и о нас самих, нечаянно закатившихся в этот город и в этот пыльный подвал полуразрушенного дома.
- Слышишь? - спросила она.
- Что?
- Крысы. Пищат. Я вспомнила одну картину под названием "Княгиня Тараканова". Видела где-то. Мы с тобой сейчас, как эта княгиня. Интересно, эта княгиня тоже, как мы, не знала, за что ее заперли? С крысами.
- Сколько на свете людей, которые не знают, за что им достается?
Утром мы услышали, как кто-то за дверью завозился с проволокой, подбежали к двери, но, когда с трудом и со скрипом открыли, там никого не было.
Потом были долгие расспросы с участием наших родителей и Ангелины Павловны, дело дошло до милиции, которая, убедившись в том, что мы оба живы-здоровы, заключила, что никто нас не запирал, но мы по своей охоте провели ночь в подвале, и объяснили родителям, что это не первый случай, когда двое подростков прячутся и проводят ночь в укромном месте, а потом...
Потом Сяо испарилась. Ее папу куда-то перевели, и она исчезла. И ни разу мне не написала.
Индусы убеждены в том, что каждое событие жизни каждого из нас происходит не просто так, а чтобы чему-то нас научить. Я думаю, что индусы правы.