|
|
У моего внука черные глаза, черные, курчавые волосы и типично касриловский нос. Ему шесть лет и с тех пор, как он приехал в Израиль, он успел приобрести легкий сабровский акцент и сменить удобное там имя Григорий на удобное здесь имя Цви. Григорием называли моего отца, хотя его настоящее имя было Герш и перестановка Герш-Григорий была произведена по какой-то неопубликованной, но всем известной таблице: Мойше - Михаил, Пинхас-Петр, Арон-Аркадий, Барух-Борис и т.д. Таким образом считалось, что мой внук унаследовал имя моего отца. Таков ашкеназийский обычай и шесть лет тому назад мой сын сказал, что он сторонник соблюдения традиций. Я было заикнулся, что у евреев есть и другие традиции, но он резонно заметил, что всем традициям он следовать не может.
Таким образом получилось, что мой дедушка Элиягу назвал своего сына, иначе говоря, моего отца, Гершем, что было прямым переводом на идыш ивритского слова "цви", моего внука обозвали Григорием, имея в виду, что Григорий это Гирш, а потом, уже в Израиле, он таки стал Цвикой, что, надо полагать, и имел в виду мой дедушка Элиягу. Впрочем, дома его все равно называют Гришей и получается: "Гриша, в скобках - Цвика".
Я, как и был, остался Леонидом, хотя при моем рождении это звучало: "Лейб" (При чем тут, как говорится, папины галоши?), но на моем "тлуше" это, к счастью, не отражается. А Грише в этом году идти в школу.
- Привычка к мимикрии, - заметила моя жена. Она по специальности лингвист и имеет профессиональную привычку употреблять слова иностранного происхождения. У меня такое впечатление, что она таким образом пытается утвердить себя, как личность. "Мимикрия", "трансценденция", "обскурантизм"...- почему не сказать просто, что у евреев противная привычка приспосабливаться?
Кроме того пришлось сделать Грише обрезание. Моего мнения никто не спрашивал и я несколько ехидно заметил сыну, что, когда Гриша вырастет, он тоже, следуя дурному примеру, не будет советоваться с отцом, на что мой сын ответил, что конечно, так и будет и это естественно. Впрочем, сам Гриша уже был наслышан об этой странной операции и отнесся к процедуре довольно спокойно. Раз надо, значит надо.
Не то, чтобы я был против, но мне казалось, что просто сделать чик-чирик нехорошо, что в этом акте должно быть что-то более серьезное, чем социальная гигиена. Тем более - "мимикрия".
Чтобы подсластить горькую, но необходимую пилюлю, каждый взрослый член семьи принес дорогому Гришеньке по сувениру. Родители купили очередной набор "лего". Бабушка считает эту всемирно-известную игру "антинтеллектуальной", но у нее никто не спрашивает. Сама же она купила папку для нот с набором нот-
ных тетрадей и что-то такое то ли Гайдна, то ли Дебюсси. Надо
отдать должное такту моего внука, который поблагодарил бабушку за ноты, поцеловал ее в щеку и по-кавалерийски, вразвалку пошел собирать из "лего" космический корабль.
Что касается меня, то я потихоньку достал из заброшенного на антресоли старого чемодана серебрянный кидушный бокал, тшательно вымыл его синтетической пастой, отчего он засиял, как новенький и, когда все уселись за стол, поставил его перед Гришей-Цви.
- Что это, дедушка? - спросил он и посмотрел на меня такими черными глазами, что по-настоящему их могла бы оценить только такая женщина, как Софи Лорен.
***
До войны мы жили в маленьком местечке, где-то там, в правобережной Украине, где еще не все евреи научились ходить без ермолки, где во многих окнах еще можно было видеть огоньки субботних свечей, а старую, деревянную микву еще не успели превратить в овощной склад. Мне запомнилась большая, сумрачная комната, длинный, накрытый белой скатертью стол, старые вперемежку с табуретами стулья и пузатая, на бронзовых цепях керосиновая лампа, убогие электрические имитации которой вы теперь покупаете в магазинах электротоваров.
Дедушка Элиягу садился во главе стола и перед ним клали две накрытые белыми салфетками халы и ставили серебрянный кидушный бокал, а я смотрел и смотрел, как бокал медленно поднимался вверх и только много лет спустя на экране теле-
визора увидел, что так же вот, неторопливо, поднимается в небо космическая ракета. Я смотрел на серебристый изгиб бокала и видел в его зеркале огоньки субботних свечей. Огоньки - так мне казалось - разделялись и рассыпались, образуя многие тысячи звезд и за ту минуту, что бокал висел над столом, я успевал побывать на небе и прогуляться по Луне, на холмах которой, как я выяснил, цвели миндалевые сады. Я нисколько не удивлялся, потому что то же - я был уверен - происходило со всеми. Поставьте себя на мое место и согласитесь, что, если не ради небесных звезд и не ради цветущего на Луне миндаля, то зачем еще существуют кидушные бокалы? От меня до бокала было примерно так же далеко, как от нашего местечка до, например, Херсона и о том, чтобы потрогать дедушкин бокал пальцем, не могло быть и речи. А мне тогда все хотелось потрогать и подержать в руках. Однажды, когда дома никого не было, я взобрался на табурет и снял с гвоздика дедушкин кожаный мешочек, в котором он держал твилн и доставал по утрам, чтобы привязать один на руку, а другой на лоб. В это время в комнату вошел дедушка Элиягу и я испугался, но он не заругался, а посадил меня рядом с собой и рассказал много-много интересных вещей.
Я хорошо помню все, что рассказывал дедушка и очень хотел бы рассказать это Грише-Цви, но где же мне взять для этого дедушкину белую бороду, и дедушкин талес, и точно такой голос, как у пророка Элиягу, и точно такие руки, какими Моше Рабейну принимал на Синае Скрижали с Десятью заповедями?
В сорок первом году мне было, как сейчас Грише, шесть лет и я помню, как в первые дни войны все спорили и рассказывали друг другу были и небылицы, и прибегали соседи, и появились слова, которых не было прежде: "интервенция", "эвакуация"...А один наш сосед, носивший зимой буденовку сказал: "геноцид", но по-моему этого слова никто так и не понял.
А потом дедушка позвал к себе сыновей и невесток и сказал:
- Киндер, пора собирать котомки, потому что об эвакуации уже не может быть и речи, а о том, чтобы оставаться - тем более.
Кто-то было попытался открыть рот, но дедушка посмотрел на него такими черными глазами, что рот немедленно закрылся и все принялись за выполнение дедушкиного приказа. Он, как главнокомандующий, ходил между котомками, проверял, делал замечания и то тут, то там что-нибудь подкладывал. Потом сказал какие-то слова на своем молитвенном языке, накинул талес и пошел в синагогу, а мы, каждый со своим узелком, остались сидеть, и все молчали и смотрели в окно, и на улице было так тихо, как только бывает в доме, где кто-нибудь собирается умереть.
Через час он вернулся и сказал:
- Ой, гевалт! Мишугинер, вы все еще здесь?
- Папа, ты что, хочешь, чтобы мы ушли без тебя? - спросил кто-то из его сыновей.
- "Чтобы ушли" - это было час назад, а сейчас нужно не "чтобы ушли", а чтобы скакали, как лошади, - закричал он громким голосом и замахнулся палкой, и у него была такая страшная, растрепанная борода, что нам уже ничего не оставалось и мы только слышали, как он вдогонку нам кричал свои "брахот", как будто это были не "брахот", а "проваливайте и чтобы я вас больше не видел!"
Оглянувшись, я еще успел увидеть, как он, опираясь на палку, шел по направлению к синагоге, и вспомнил спину Моше Рабейну, когда, разбив Скрижали Завета, самый главный пророк в истории человечества поднимался на гору Синай просить Господа, чтобы Тот написал ему другие.
Больше никто из нас не видел дедушку Элиягу. Что с нами было дальше - это долго рассказывать и не по этому случаю. После войны папа ездил в наше местечко и узнал, что спаслись только те, что убежали. А те, которые собрались в синагоге, все сгорели.
- Как сгорели?! - закричал мой папа, который потерял на войне правую руку, но такого даже он не видел и не знал, что сгореть можно не только в танке, но что в синагогах люди тоже иногда сгорают. И тоже заживо.
- Ну, что вы так убиваетесь? Вы же понимаете, что ваш отец не мог бежать с вами. Он же хромал, это все знают. Если бы он не остался, то вы все могли бы...
- Кто это сделал?
Он еще хотел, чтобы ему точно сказали, кто привалил тяжелую колоду к двери синагоги, кто плеснул керосином и кто бросил горящую спичку!
...И только когда мы добежали до сибирского города со странным названием Караганда, моя мама обнаружила, что в моем узелке был дедушкин кидушный бокал, который мне всегда так хотелось потрогать пальцем.
***
Я знаю, что вы хотите сказать. Вы хотите сказать, что в моем рассказе, как это часто бывает у рассказчиков, трудно отделить правду от вымысла. Но я же и не спорю. Например, откуда я мог знать, что на Луне цвел именно миндаль, если я никогда до этого не видел цветов миндаля? Скорее всего это был не миндаль, а вишни или яблони. А что моего внука зовут Цви, так это я тоже придумал, чтобы он не догадался, что речь идет о нем.