Генриха Алтуняна невозможно ни вспомнить, ни вообразить в отдельности, не в окружении множества людей, а умер он в полном одиночестве и неспособности общаться и что-либо сказать на прощанье, как бывает при коме или других подобных состояниях. Такова природа смерти, мы это понимаем, но как она могла сотворить этот парадокс именно с ним?
Я зажег поминальную свечу, хотя он и был полуармянином, потому что не только мне, еврею, он был близок настолько, что я мог бы сказать: он наш, но то же самое о нем могут, и с полным правом, сказать все, кто, его знал, русские, украинцы, татары...И уверен, что все, кто его знал, в эти дни поминают его, как своего и очень близкого.
Почему именно татары? Многие ли в стране и на всей планете даже заметили, что в одну ненастную ночь целый народ погрузили в вагоны, издевательски называемые теплушками, отправили на восток и при перевозке выморили половину? А потом на протяжении десятилетий отказывались вернуть на родину оставшихся в живых. Мы с вами думали о татарах или о том, как изловчиться насчет бутылки молока для детей? Алтунян же выступал в защиту народа, с которым у него не было ни кровной, ни культурно-религиозной, ни территориальной связи.
Я не стану сейчас описывать ни его зековских "этапов", ни этапов его жизни на "свободе", о которых наверняка на этой неделе написано и сказано много. Я пишу о его борьбе против несправедливости в отношении крымских татар, потому что против несправедливости вообще сражаются только болтуны, а настоящий человек, рискуя собой, один бросает перчатку людожеру в защиту несправедливости по отношению к реальному человеку или маленькому народу, о котором мало кто даже помнит, но который имеет такое же право на мирную жизнь, на своей земле, как вы в вашей Украине, Америке или России имеете право на вашу. Только так можно что-то сделать для защиты справедливости в стране и на всей планете. К тому же в те годы бесчеловечно обошлись не только с татарами. Одних везли в теплушках, других на месте морили голодом, третьих - рабским трудом, а рабами были все, не рабов не было.
Вспоминая о его диссидентском прошлом, я подумал, что, если декабристы "разбудили Герцена", а тот еще кому-то спать не дал, пока не пронулись самые черные силы Империи, то Генрих сделал все, чтобы разбудить в этой стране силы добра и света. Таким я вижу отличие декабристского диссидентства 1825 года от того, настоящего 60-х - 80-х.
Сегодня вспоминают о том, что в нестройном и нескладном потоке этого движения было всякое, в том числе споры-раздоры, и не все было таким чистеньким, каким хотелось бы видеть движение за права людей и справедливость. Так вот я свидетельствую и присягаю, что Генрих Ованесович Алтунян был примером искренности и чистоты и призываю вас сохранить этот пример Настоящего человека и по-настоящему прожитой жизни в вашей памяти и в ваших сердцах.
С тех пор прошло четверть века. Я мало знаю о его безусловно замечательных делах в постсоветское время, а то, что знаю - это было не при мне, и будет лучше, если об этом не я вам, а вы мне расскажете, а заодно вспомните и расскажете друг другу.
Не мне писать харьковчанам из Иерусалима о смыслах и значениях Оранжевой революции, но когда я увидел на телеэкране своего друга на трибуне перед стотысячной толпой, украшенной оранжевыми стягами, то первое, что я подумал: вот он, как прежде, как всю жизнь, вроде бы сражается за права народа Украины, как когда-то за права крымских татар, но это оранжевое море на площади Свободы выглядит, как поле сражения за чистоту на планете. Вне зависимости от того, что вы скажете мне, о конкретных событиях в Украине, сама идея ненасильственной борьбы до победы над злом - пример для человечества. Вот как надо вести борьбу в XXIвеке!
Теперь у нас, в Израиле, противники размежевания ведут борьбу с его сторонниками. О смысле этого противостояния - в другой раз. И вот повсюду, на машинах, на одежде людей, на дамских сумочках и на рюкзачках школьников я вижу оранжевые ленты - символы сопротивления, но думаю при этом не о сути событий, а о том, что в известном смысле это продолжение той борьбы, одним из виднейших лидеров которой несомненно был Алтунян. Незадолго до его смерти, в одну из редких минут просветления, я рассказал ему об этом: Генрих, твой оранжевый огонь, который ты зажег в нашем с тобой Харькове, перекинулся в наш с тобой Израиль.
Эти "наш Харьков" и "наш Израиль" - не такое уж и преувеличение. Однажды он сказал мне: "Ты знаешь, для меня антисемитизм - лакмус, которым я проверяю степень порядочности человека". Борьба с антисемитизмом, это многовековая борьба еврейского народа. Она тоже, как видишь, Генрих, оранжевая, сказал бы я ему в эту минуту. Все это, и борьба за права крымских татар, и борьба за достойную жизнь украинского народа, и борьба евреев за право жить на своей земле без войн и несправедливостей, все это одного цвета, и все это - память о нем и его духовное наследие.
И еще одну вещь я успел ему сказать, пытаясь как-то поддержать его, хотя в принципе, сказал то, что при этом думал: ты, Генрих, не имеешь права уходить от сотен тысяч людей, которым ты вот как нужен. Ты настоящий и сильный человек, который обязан остаться. Борись.
Поэтому я уверен, что когда, в день смерти настоящего человека Генриха Ованесовича Алтуняна, я зажег еврейскую поминальную свечу и прочел (слиха, что без миньяна) еврейский Кадиш, то Господь, я уверен, понял меня и принял мою молитву.