Она родилась 22 июня 1941 года, в Киеве. В четыре утра.
Вся ее жизнь прошла под этим знаком. По ее адресу отпускали сомнительные шуточки типа: 22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что родилася она. На мотив одного из радио-шлягеров военного времени.
Хотя в этом не было ничего особенного и наверняка многие граждане страны не к добру родились в это же самое время.
Рассказывают, что грохот взрывов испугал акушерку, и она уронила новорожденную, а когда врач напустился на растяпу, то та не нашла ничего лучшего, как сказать в свое оправдание, что, выйдя на свет Божий, чертова девка заорала благим матом, причем, не в переносном смысле этого некрасивого слова, а буквально матерными словами, что материалистически мыслящий персонал воспринял идеологически правильно в том смысле, что акушерке это почудилось с перепугу.
Влетевший откуда-то главврач закричал: "Что тут творится"? на что акушерка пожала плечами: "Рожаем".
- Вижу, что рожаете. Я не об этом, - продолжал возмущаться главврач. - Что это такое?
Он показал на ворону, сидевшую на белоснежном шкафу с инструментарием. Ворона была более чем неуместна, но она же об этом не знала. Дело в том, что вороны, так же как колдуны, шаманы и маги, от которых никому не бывает никакого вреда, понятия не имеют о том, почему людям их появление внушает мрачные мысли. Птица просто нечаянно влетела в окно. Даже мысль о том, что она попадет в этот рассказ, в ее воронью голову не приходила.
Впоследствии специалист по детским скелетам объяснял Галине, что к проблемам ее дочери эти инциденты - падение ребенка на пол и появление вороны - ни малейшего отношения не имеют, хотя все может быть... После этого даже не спрашивайте меня, почему я ни по каким поводам не обращаюсь к врачам: пусть они сами едят свои многоточия.
Может быть что-то еще удалось бы исправить, но на протяжении ближайших после первой бомбежки столицы Украины и появления на свет Галиной дочки недель обе они, мать и Сусанна, сперва в ритме трагических событий, как и вся страна, дрожали от страха, а потом все время находились в непрерывном движении на восток. Галин муж, Михаил Петрович, выдающийся хозяйственник своего времени, о котором известно было, что под его началом были не только все городские грузовики и подводы вместе с водителями и извозчиками, но и все остальное хозяйство тоже, зашвырнул жену вместе с дочкой в кузов на груду мешков, рядом с ними положил большой баул с тем, что успел натолкать в него из одежды и продуктов и махнул рукой шоферу Шурику, снабдив его деньгами и для избежания вопросов всевозможными бумагами. В кабину он посадить их не мог, так как в ней сидела беременная женщина и, судя по размерам ее живота, ясно было, что раньше судьбоносной битвы под Москвой она не разродится. Галина с дочкой залезла под брезент, которым были накрыты ящики и мешки, и расстегнув кофту, помогла дочери найти сосок.
По дороге познакомилась с беременной, которая, закутавшись в платок, металась в кабине рядом с Шуриком и при этом вскрикивала на каждом подскоке. Шурик был сознательным парнем и прекрасно понимал, что далеко не всякой беременной женщине по силам всемирно известные традиционные дороги империи и он изо всех сил старался вести поаккуратнее, но даже с его искусством водителя самого первого класса, новенький ЗИС-5 беспощадно трясло.
Беременную звали Натальей, она была типичной полтавчанкой (здоровая полнота, сноп волос идеального пшеничного цвета и стыдливо девичий румянец), а ее муж был партийным боссом на две ступени выше могущественного Михаила Петровича. Его звали Борисом Андреевичем и это имя произносилось в городе вполголоса и с оглядкой. Босс поручил Галиному мужу отправить его Наталью на восток, обеспечив ее всем необходимым с гарантией доставки в безопасное место.
Прежде чем экипаж Шурика был подан Галине и Наталье, кузов был где-то загружен мешками и ящиками неизвестного назначения и содержания, после чего тщательно укутан армейским брезентом темнозащитного цвета.
Тряска соответствовала воспетого классиками рельефу дорог Великой империи, а большой привал был сделан только в Харькове, где водитель загнал машину во двор своего шурина Степана. Неопрятная женщина, оказавшаяся сестрой Шурика, встретила их доброжелательным: "Какого черта ты привез это бабье?" в ответ на что Шурик протянул Степану пару денежных знаков, и все они, кроме Сусанны, получили по эмалированной миске горячего борща с желтым салом и сметаной, гору картошек в мундире и бутылку "Московской". Словом, все чин-чинарем и даже спали на перине.
- Надолго? - спросил Степан.
- Не, - сказал Шурик. - Мы тут не задержимся. Степан же добавил, что судя по тому, как наши драпают, а фрицы наступают, в сентябре они возьмут Харьков, а дальше один Бог знает, что станется. И добавил:
- Мне с ранья - в военкомат. Как ты с этим делом? Повестки не получал?
- Не знаю. Покелева у меня проездной документ аж до Перми. Там надо сдать товар, - объяснил Шурик и показал на грузовик и на двух женщин.
- Что деется! Что деется! - запричитала Шурикина сестра, но Степан на нее цыкнул, и она принесла еще одну бутылку.
Под Энгельсом их не пропустили через мост. Там что-то происходило, а что - иди пойми. Если война, так вроде не с той стороны.
На самом деле срочно ликвидировалась Республика немцев Поволжья. Обрусевших немцев гнали в Сибирь, абсолютно лояльных к советской власти граждан превращая в ее ненавистников. Шурик плевался и ругался, но повернул назад и, въехав в какой-то полупустой городок, выключил мотор и пошел на разведку.
Ничего невозможно было понять, так как редкие встречные отказывались отвечать на вопросы, но он наткнулся на довольно симпатичный, чистенький такой домик с мезонином, незапертой дверью и без хозяев. "Не знаю, чей дом, но нам пригодится", сказал Шурик и на последних граммах бензина загнал грузовик во двор.
- Дорогие женщины, я дико извиняюсь, но вам придется помочь мне перетащить мешки в сарай, а там посмотрим.
Что и было сделано, после чего вошли в дом, где все было на месте, как если бы хозяева только накануне, не заперев дверей, куда-то сбежали, а добрые соседи еще не успели, как это заведено, растащить имущество.
И только здесь, в этом чистеньком немцев-поволжском доме, когда, нагрев в ведерке воды, Галина стала купать ребенка, она впервые увидела и поняла, что позвоночник Сусанночки не просто не в порядке, как сказал киевский доктор, но выпячен наружу, проще говоря, что девочка горбунья.
- Шурик! - жалобно позвала она.
Шурика поблизости не оказалось, а Наталья возилась с продуктами, которые нашла в погребе, а кое-что в огороде, и готовилась заняться стряпней.
Галина растерянно смотрела на дочь, которая в ответ изо всех силенок оглашала дом неистовым криком: сиську!
Галина и Наталья разожгли огонь в плите и сварили, что нашли, а Шурик не возвращался. Наступил вечер, а его все не было, и женщинам оставалось только, осторожно, из под занавески посматривать на улицу.
Утром какие-то мужики в военном затарабанили в дверь, а они не знали, открывать или поостеречься. Тем пришлось взломать.
- Вы что, охренели тут? - вежливо спросил тот, у которого на петлицах были три "шпалы".
Оказывается, Шурик влип в историю.
В поселке расположились остатки стрелкового полка. Остатки, это значит две-три неполных роты и кое-какие транспортные средства. Собирались заняться переформированием, но для этого пока что еще ничего не было, в частности, продуктов аж никаких. Ждали указаний и прибытия дальнейших распоряжений и снабженцев. Собственно, в это время вся страна, включая столицу ждала того же.
Но, как учил нас генерал Бонапарт, первое, что нужно солдату - наполнить желудок, с каковой целью красноармейцы занялись самоснабжением, наткнулись на заколоченный продовольственный склад и коллективно отоварились, включая ликеро-водочные изделия со всеми предсказуемыми последствиями.
Шурик был тут как тут на предмет разжиться банки бензина, а этот самый, который в шпалах, подскочил верхом на лошади, чтобы навести порядок. Неизвестно, что он там накричал солдатам, но те, вдрызг пьяные, стащили его с лошади, а Шурик, будучи трезвым и силы богатырской, раскидал эту рвань и фактически спас командиру жизнь, так как можно себе только представить, каким самосудом все могло закончиться. Однако же во время потасовки тот, что со шпалами, тоже барахтался. Он выхватил наган и давай палить куда попало. Как часто бывает в таких случаях, одна или даже две пули угодила в его спасителя Шурика, и теперь Шурик в санитарной роте, состоявшей из доктора, фельдшера и медсестры, в бессознательном состоянии отчаянно боролся за свою жизнь.
У Шурика было раздроблено бедро и еще кое-что, а у доктора не было ни необходимых в таких случаях материалов, ни лекарств. Остановил кровь и сделал шину из подручных материалов, после чего положился на природное здоровье парня.
Начальник со шпалами взял в руки документы, которые нашлись в кармане Шурика и, поскольку он сам тоже был из Киева, то понял, что Шурик везет жену такого влиятельного человека, что в Киеве не знать его было невозможно. К счастью документов на груз, который они перетащили в сарай, при Шурике не было, он догадался спрятать бумаги подальше. Так что о мешках и ящиках разговора не было.
Многого для Шурика и его женщин начальник со шпалами (подполковник) сделать не мог, но кое-что и, исключительно повинуясь усвоенному рефлексу: старшему начальнику (Чем черт не шутит: а может, хотя и мало вероятно, судьба опять в Киеве сведет) и его близким при всех обстоятельствах нужно угодить, а Натальин муж был очень большим начальником, Галин же не таким большим, но тоже не последним человеком в городе. Кстати, не забудем, что Шурик, возможно, спас подполковнику жизнь, а это кое чего стоит даже там, где жизнь - копейка.
Подполковник выдал Шурику справку с печатью полка, что тот служил во вверенной ему части и был ранен в бою, что сразу же определило парню его статус, а кроме того, он, подполковник, как начальник гарнизона в остро критическое военное время, имел право конфисковывать все движимое и недвижимое, не говоря уже об имуществе высланных в Сибирь представителей вражеского племени. Таким образом немецкий дом с мезонином, хозяйственными постройками и ухоженным участком перешли в законное владение хромого Шурика и его дам. Шурику оставалось только раздобыть старую, выгоревшую гимнастерку с петличками, пилотку и суковатую палку для ходьбы, чтобы выглядеть не только инвалидом, но также ветераном грохотавшей неподалеку войны.
Правда, грузовик ЗИС-5 пришлось сдать.
В сарае, добротно сколоченном их тяжелых плах, был огромный, сухой погреб из двух отделений, в одно из которых, дальнее, Шурик с помощью женщин перетащил все мешки, ящики и картонные коробки, которые они привезли.
- Что в них? - однажды спросила его Галина.
- Что в них? Один из универмагов, которыми командовал твой Михал Петрович.
- Как так?
- Лучше тебе не знать.
Обжились и обзнакомились с местным, в основном бабским, детским и стариковским, населением поселка, вернее с его русской частью. На западе так гремело и оттуда с ветром войны несло такой горькой неопределенностью, что областное начальство растеряло из виду половину своих сел и поселков, но один одноглазый все таки заглянул и единственным глазом оглянулся по сторонам на предмет, с кем тут пообщаться, а заодно выпить. Бабы показали ему на Шурика.
- Тебя как звать, командир? - спросил он.
- Меня, что ли?
- А кого ж еще?
- Александром Матвеичем звать. А что?
Бегло просмотрев документы Шурика, Одноглазый сказал прямо:
- Будешь председателем поселкового совета. Никаких возражений. Да что тебе, фронтовику, объяснять? Ты ж командир Красной армии? Значит дисциплину знаешь.
Шурик в свою очередь бросил взгляд на тощую кобылу и полуживую "линейку" Одноглазого, потом на его наган в кобуре и понял ситуацию.
- Завтра жду тебя в обкоме для инструктажа. Ничего, ничего. Не знаешь - научим, не хочешь - заставим.
Само собой раздавили бутылку. Одноглазый утерся поданым ему Галиной рушничком и на прощанье добавил:
- Тут, брат все придется начинать с начала. Не по-немецки, а по-нашему, по-советски. Чтоб был пролетарский порядок. Считай, что ты первый большевик в поселке, и сам товарищ Ленин поручил тебе установить здесь советскую власть. Тем более - сам понимаешь - война. Мы с тобой, хоть и инвалиды, но тоже должны. В смысле - посильно. Победа будет за нами.
- А как же! - согласился Шурик и, сильно хромая, поплелся в кладовку за другой бутылкой.
2.
За три месяца Шурик так вошел в роль ветерана и вершителя судеб худосочного населения поселка, с такой уверенностью отдавал распоряжения, кому что дать, а кому урезать, до такой степени перерос в Александра Матвеича, что так его уже называли свои, Галина и Наталья, как будто речь шла не о временном, как театральная постановка, событии, а как будто так все и было со времени взятия Зимнего дворца, и только радио время от времени напоминало о немцах, которые еще только вчера были вон там, а теперь-то уже почти вот здесь, и Наталья, которая всегда имела предрасположение к панике по любому поводу, то и дело спрашивала:
- Ой, Александр Матвеич, что ж это с нами будет?
... а Галина, которая - сразу - к делу, конструктивно добавляла:
- А может побежим дальше?
- Вы что, бабы, сдурели? Куды ж мы побигим, если мы с ейным пузом и с государственным имуществом в погребе. Вы мне смотрите: об мешках чтоб ни одной собаке. Я за это... - Он показал тяжелый кулак, - сами понимаете.
- Так ведь немцы ж... - пугливо оглянулась на дверь Наталья.
Можно подумать, что враги уже стояли на крыльце.
- А что немцы? Что немцы? Немцы тоже дело понимают. Тем более, хоть и сволочи, конечно, потому что Фрицы и напали бозо всякой причины, но вить культурные же ж люди. Не то, что мы. Погляди, какой дом отгрохали. Если строить по-немецки, так вот какие получаются. Не, вы мне не говорите. Немцы, хоть и сволочи, но культурный народ. А председатель поселка и им в случае чего спонадобится. Я так думаю.
Все вздрогнули от внезапного стука в дверь: все может быть. Никто не знает где фронт, а где наши.
- Подожди, Шурик, не открывай, - быстро залепетала Наталья и ухватила его за рукав. - А вдруг. Тем более, мы ж в немецком доме. Тут же раньше немцы жили.
Он высвободил руку и пошел к двери.
Вошла Грушка, баба-травница, по секрету гадалка и, вообще, специалист по всем медицинским, семейным и душевным проблемам. Скажем так: знахарка, а в случае надобности также повитуха. В смысле, что все, что ни на есть она знает, и другого адреса в поселке нет. Был там один "фершал", но угнали на фронт.
Грушка сняла платок, стряхнула с него дождевую воду, бросила платок на табурет и прямо на пол выжала, как половую тряпку, огромную охапку седых волос.
- Тебе чего, старая? Чего приперлась? - вежливо спросил Шурик.
- Ты что? Сдурела? - поинтересовалась Галина. - Тебя ж никто не звал. Будут схватки - позовем.
- Дела не будить. Когда у нее это дело начнется, там такая гроза будить, что я уже не пойду. Пока только дождик, а опосля гроза начнется. Я грозы боюся.
- Что ты мелешь? - строго сказал Шурик, в смысле Александр Матвевич.
- Слухай, Матвеич, ты хоч и председатель, но все одно что дитё. А я знаю. Знаю, когда грозе быть и когда Наталье родить. Ты, Галина, постели мне у-там, на полу, я посплю малость. Если чо, разбудите.
После полуночи, под аккорды холодной, осенней грозы, которую, хоть фронт был еще очень далеко, но болезненное воображение воспринимало, как канонаду, родился Петька.
- От вам его, - обработав, обмыв и осыпав голубиной воркотней своих заговоров сказала Грушка. - Ему хуч война, хуч чужа жона - все хреновина одна.
- Вот тебе подарочек, - сказал Шурик и протянул ей пуховый платок, да такой, что старуха ничего подобного отродясь не имела.
Она только крякнула и опустилась на табурет.
- Где взял такой? Неужто немцы оставили в шкафу? Не могёть быть, чтоб оставили. Они народ хозяйственный. Не то што мы.
- Та не. Он Натальин - соврал Шурик.
- Во как! - цокнула языком старуха. - Ну, спасибочки Вам.
Черные и белые полосы постоянно сменяют друг друга, а в военное время они так и мелькают, так и мелькают. Пришла похоронка об Михаиле Петровиче, Галкином муже. Мало того, что пропал, так еще и без вести. Как будто человек может пропасть, но известия от него имеются. Пишут не знамо что.
От Натальиного мужа Бориса Андреевича тоже вестей аж никаких, но считалось, что он еще не пропал, а выполняет государственное задание самого товарища Сталина.
- Господи, - сказала Наталья, глядя в поминальную рюмку. - Сколько пропащего народа! И все без вести. Скоро не пропащего и вовсе не останется.
- Пей, не болтай, - прицыкнул на нее Шурик, не чокаясь, выпил и налил другую.
В ту же ночь он лег спать к Галине. Просто так, как муж. Пришел и влез под одеяло. Та возражать не стала. Как будто так и надо. Только тяжело вздохнула и погладила Шурика по щеке.
Ничего не изменилось. Можно сказать, что семья даже укрепилась. В каком-то смысле.
В другой раз и тоже под мухой он, заблудившись в многочисленных дверях немецкого дома, забрел к Наталье, которая не то чтобы обрадовалась, но и возражать тоже не стала, и с тех пор это стало нормой, и никто ни с кем не спорил, а если Галина и Наталья сморкались в передники, так что с них возьмешь: бабы есть бабы.
3.
В соответствии с постановлением правительства немцы при переселении их в Казахстан, на Алтай и другие неблизкие районы имели право взять одну тонну имущества на семью, но кто в этой спешке дал им взвешивать свое барахло, которого накопилось - слава Богу, и сколько весит, скажем, одна немецкая корова при хорошем уходе? А лошадь? А молотилка и другое сельхозоборудование? Ну, кое что расхватали соседи, но это добро было впоследствии возвращено государству и передано в колхоз для дальнейшего приведения в негодность, а то, что с помощью участкового и под руководством председателя поселкового совета сообща собрали, было "Путь к коммунизму" и возглавлено одноглазым инвалидом Серго Шалвовичем Горидзе и секретарем парткома Варварой Сергеевной Жуковской, бывшей учительницей пения. Партийная ячейка, она же партком, была составлена из этих двоих и Шурика, которого, спохватившись, что он, председатель поселсовета, до сих пор ходит в беспартийных, кооптировали в ВКП(б), по случаю чего выпили. Горидзе прежде работал начальником вагранки на заводе и перед самой войной потерял левую руку вследствие производственной халатности. Немногочисленное многонациональное, в основном бабское, население поселка было записано в колхоз, в результате чего весна началась без кормов для скота и без посевного материала. Горидзе арестовали, увезли для допросов в область, но неделю спустя, хоть и похудевшего, но вернули, но положение от этого не улучшилось. Правда, область выделила колхозу старый и очень шумный грузовик и почти исправный трактор с прицепом, причем, именно при помощи этих транспортных средств Шурик спас поселок от голодной смерти.
Как ему удалось добыть такую массу посевного материала и кормов, это оставалось тайной для всех, включая Варвару Сергеевну, которая только пожала плечами и спросила:
- Это не ворованное?
- Хорони Боже!
- Честно? А деньги? Это ж сумасшедшие деньги.
- Разберемся после.
- А по шее не надают? Уточнила она и треснула себя по затылку.
- Тебе-то чего бояться?
- Я секретарь.
- Ну вот и секретарствуй. Молча, - оборвал разговор Шурик и она посмотрела на него, как на победителя, которого не судят.
Горидзе, будучи мужчиной, да к тому же грузинским, посмотрел на это дело иначе.
- Боюсь, Шурик, что ты нас всех под это дело подведешь.
Он медленно провел ребром ладони по горлу.
- А ты не боись. Твое дело коров накормить.
Несколько дней спустя, вечером, Горидзе постучался. Войдя, попросил женщин оставить его наедине с хозяином.
- У нас тут разговор джигитов.
- Чего надо? - спокойно спросил Шурик.
- Ты не обижайся, кацо, но нам надо поговорить.
- Об чем?
- Я замечаю, к тебе люди ходют.
- Само собой. Я председатель, вот и ходят.
- Чужие, не здешние.
- И такие тоже. Что с того?
- Мне подозрительно.
- Забудь об этом.
- Дела не будет. Я должен знать. Не такое время, чтоб человек в шляпе неизвестно откуда приезжал в село и шел по улице.
- При чем тут шляпа?
- Повторяю тебе: не такое время, чтобы в шляпе по селу шляться. А это что за крыса? - спросил Шалмович, как его по-сельскому называли в поселке, и ткнул пальцем в Сусанну, сидевшую на скамеечке, которую бывший хозяин скорее всего сколотил для старушки-матери, чтобы ей удобно было ставить свои ревматические немецкие ноги.
- Это Шоша, Галкина дочка. Она ее Шошей зовет.
- Вот как! Так почему она так странно на меня глядит? Ты чего? Я тебе не понравился?
- Оставь ее в покое. Она завсегда так смотрит. На меня тож.
Это правда: Сусанна на всех и на всё смотрела из под насупленных бровей, разделенных глубокой бороздой, посредством которой художники и артисты изображают на лицах своих персонажей напряженность и недружелюбие.
- Она слушает! - возмутился Шалмович.
- Понятное дело, что слушает, а тебе что с того?
- Она понимает!
- Ей три года. Что может понимать человек в три года?
Шалмович подошел к ребенку, нагнулся и тронул за плечо. Сусанна быстро цапнула его зубами, почти прокусив жесткую кожу рабочего человека, спрыгнула со скамеечки о отбежала к двери.
- Ты посмотри на нее!
- Сказал тебе: оставь ее в покое. Не трожь. От греха подальше. Шоша, иди к маме.
- Нет, - твердо сказала она и вернулась к скамейке. - Он сказал про тебя плохое, - показала она пальцем на Шалмовича.
- Я сказал про него?.. Что я сказал? Шура, что она мелет?
- Мама говорит, что такие слова говорить нельзя.
- Шура, разве я?..
- Я тебе в третий раз объясняю: Шоша дитенок. Три года ей, понимаешь?
Шалмович медленно повертел головой, показывая, что не согласен.
- Она слышит. И понимает. Больше, чем мы с тобой.
- Ладно, забудь про Шошу. Говори, за чем пришел?
Шалвович постучал длинным и крепким указательным пальцем по столу, отчего громко звякнул стоявший на тарелке графин.
- Шура, ты что-то крутишь. Предупреждаю: за моей спиной ты крутить не будешь. Или выкладывай, или...
- Или ты заткнешься, - с улыбкой сказал Шурик. - Шоша, скажи маме, пусть подают вечерю.
Семья кормилась, в основном, с натурального хозяйства, руками Галины и Натальи, но и Шурик из частых поездок привозил, то американскую тушенку, то американский же яичный порошок, то сгущенку, то копченку. А однажды даже икоркой побаловал семейство.
- Только глядите мне, никому ни слова, - предупреждал.
Но деликатесы со стороны только для своих, а для Шалмовича картошка со своего огорода, яичничка с луком и салом, купленным у соседа, который на этих днях зарезал свинью.
Постучалась баба Грушка, которой только и не хватало с ее болтовней черт знает о чем.
- Чего тебе? - недружелюбно спросила открывшая ей Наталья.
Баба Грушка привыкла к неучтивости односельчан, но знала свою силу, свои преимущества и была в уверенности, что придет коза к возу, когда жрать захочет.
- Вот! - и протянула Наталье горшочек с чем-то зеленным внутри. - Твой Петька завтра заболеет...
- Свят-свят! Что такое мелешь?
- Если не заболеет, то и слава Богу, а если занедужает, то сходи к доктурше. А когда лекарство не помогет, то дай Петьке этого, что в горшке кажное утро и кажный вечер по ложке. И запить водицей. Выдюжает, выдюжает. Не бойсь.
- Ну, и ведьма же ты, Грушка.
- Этто точно. И что б люди у нашем селе делали без ведьмы? Шоб ты знала, немцы тоже у меня лечились, а дохтура звали так, для фасону. Потому как он же ж тилигент.
- Ну, ладно, тилигентка, раз пришла, то сидай до столу, - сказал Шурка придвинул старухе табурет, а Галина принесла ей тарелку.
Грушка потянулась вилкой за куском селедки из-под круглого воротничка в цветочках вывалился крестик.
- Та неужто ж ты в Бога веруешь? - вырвалось у Шалмовича. - Ты ж ведьма. Ведьмы, они ж только черта одного признают.
- Непрада твоя, Шалмович, - возразила Грушка и погрозилла ему вилкой с наколотым куском сельди. - Лишь бы языком молоть.
- А хоч бы ты верила, так все равно ж твоя душа пропащая, - настаивал заядлый атеист Горидзе.
- Это все глупости. Человеку дадено: хоч добро делай, а хоч будь злодеем. Злодей, тот сам себе на земле геену делаить, а доброму....
- Неправда твоя. Гляди сколько добрых людей на войне гибнет, то ли без рук, без ног приходят. Все не так, как ты говоришь.
Это сказала Галина и высморкалась в передник.
- Я понимаю. Я понимаю тебя, Галина. Там, - Грушка показала на потолок, - есть свой план. Человеку не дано знать этот план, но у каждого есть свой выбор. А война? На войне нужно выжить. Выжить на войне, это, чтобы ты знала, почти также трудно, как сохранить себя и не стать злодеем в мирное время. Человек борется за жизнь и за добро, которое внутри него. Его так легко расплескать. Как кровь.
Никто, кроме Галины, не заметил, что Грушка, говоря это, перестала быть Грушкой. Это была городская женщина, и у нее появился странный акцент. Но мужчины уже захмелели, а Наталия вышла зачем-то.
- Грушка, кто ты? - спросила Галина.
- Кто я? Почему ты спросила, кто я? Ах, вот почему.
Она встала и, как кошка, живо выскользнула за дверь.
4.
Совсем недавно одну из окраин поселка украшали две роскошные и на вид совершенно одинаковые сосны. Кто-то, явно не для пользы дела, а для красоты и любования, посадил их там, а чуть поодаль окружил их колючими кустами. Случайно оказавшись в это месте, Галина остановилась и задумалась о том, что такие натюрморты сами по себе в природе не возникают. Их создают, чтобы что-то этим сказать или выразить по-другому невыразимое.
Тот, кто их посадил, теперь либо очень далеко от этих мест, либо еще гораздо дальше, чем мы с вами подумали. А потом равнодушные люди принесли пилу и, поскольку им ни к чему была красота, но нужна была древесина, спилили сосны, оставив на память два пня. Увидев это разорение, Галина обомлела. Как можно? И приходила на это место с Сусанной или одна, как если бы это были не пни, а две могилки. Она не заметила и не подумала, что две сосны стали ей, как два близких человека. И они умерли. Их убили. Другие могилы близких ей людей были где-то далеко. Возможно, она никогда их и не посетит.
Бывает такое... Да еще в такое время, когда все только и заняты убийством друг друга.
Когда Галина, цепляясь за колючки, пробралась сквозь кусты, то увидела Грушку, которая, закрыв лицо ладонями, сидела на пне.
- - Ты здесь?
- - Да, я тоже люблю это место. Садись, поболтаем.
- Кто ты? - спросила Галина, глядя из подлобья на эту странную женщину в крестьянской одежде, с двумя говорами одного языка и способностями на уровне чудотворца.
- Ведьма. Обыкновеная сельская ведьма. Меня зовут Груша.
- Вы давно живете в этом поселке?
- Да, считай, уже лет двадцать пять. Зачем тебе это знать?
- Просто так. В вас что-то спрятано.
- Глубоко?
- Видимо, да.
- Тогда не будем трогать. Я Грушка. Сельская ведьма.
- Что-то говорит мне, что вас мне послала судьба. Только не знаю зачем.
- Судьбу, рок придумли древние греки.
- Зачем?
- Зачем греки это придумали? Так легче жить. Где-то сидят парки и вяжут твою жизнь. Как свитер или носочки для твоей Сусанночки. Ни о чем не нужно думать: парки знают, как тебе жить и сами свяжут-сплетут всю твою судьбу. От рождения до смерти. Это удобно, когда все за тебя решают другие. На Олимпе, в Кремле, в райкоме. И умирать тоже не так страшно. Если знаешь, что таков твой рок.
- А как на самом деле и как должно быть?
- Никто не знает, как на самом деле, и никто не объяснит как надо, а если кто и скажет, то соврет. Я думаю, что у человека есть предназначение. Его, личное. Нужно постараться понять его и при каждом повороте...
- Судьбы?
- Не судьбы, а жизни. При каждом повороте нужно не полагаться на рок и не бояться его, а принимать свое решение.
- Не знаю, так ли это, но вы странная ведьма. С философским уклоном.
- А с другим уклоном тут разве выживешь? Сделай одолжение, никому об этом не говори.
5.
Война откатилась далеко на запад, и по радио только и слышали всемирно известного диктора Левитана, который, как с амвона, торжественно, один за другим, называл чужие города на чужих картах: Вчера нашими войсками взят город...
Председатель поселкового совета большую часть посетителей принимал у себя дома, в столовой.
- Почему бы тебе не делать это у себя, в совете, - ворчала Наталья. - Смотри, сколько грязи от их сапожищ.
- Так надо.
На самом деле это было удобно, потому что, кроме поселковых, приходили разные другие, иногородние мужики и бабы, и их приход был как-то не очень заметен.
- Не трогай его, - сказала Галина. - Лучше нам с тобой до его дел не касаться.
- И то правда, - согласилась Наталья. - А что за странный мужик приходил вчера? Они до поздна о чем-то балакали.
- Он потом до утра спал на лавке.
- Во как! Дела, значит.
Галина не стала рассказывать Наталье то, что подслушала из разговора этого мужика с Шуриком.
- ... А чего ради я должен тебе верить и откуда мне знать, кто ты и откуда пришел? - тихо, почти шепотом сказал Шурик.
- А ты верь, - прохрипел посетитель и хрустнул во рту соленым огурцом.
Наталья была молодец солить в бочке огурцы, помидоры, капусту, яблоки на зиму. Лучшей закуски к самогону местного же производства не придумаешь.
- А с чего я должен тебе верить, объясни мне? Ты пришел, не знамо откуда. Может ты жулик.
- Жулик? - хохотнул посетитель. - От такого слышу. Тока мы с тобой не жулики, а Шурики. Воры, значит. А твой хозяин, он нынче - в законе.
- Не знаю я никакого хозяина.
- Натальиного мужа не знаешь? А хороша капусточка-то. Отродясь такой не шамал.
- Брешешь ты все.
- Брешуть, Шурик, тольки собаки, а я прийшол к тебе не на побрехушки, а по поручению. Сумма тебе известна, значит так давай и разойдемся.
- Как ты меня нашел?
- Безо всякого труда. Ты ж Степану, брату своему, письма писал? Як то кажуть: не отпирайтеся, я прочел.
- Что ты ему сделал?
- Тю! Та ты ж и вовсе дурной! Як то кажуть, не задавайте мине глупых вопросов, не будеть вам глупых ответов.
- Убил Степку?!
- Ну, вот, сразу про мокроту. Як то кажуть: не думайте плохого, а то, не дай бог, случиться может. Он же, твой Степка, все одно был без ног. Его до жинки на грузовике привезли и во дворе скинули. Для чё ему было жить, Степке твоему? Он бы и так с голоду помер.
Некоторое время оба молчали, и только слышно было громкое чавкание чужака.
- Ладно, - сказал пришелец. - Выпили мы с тобой, закусили. Як то кажуть: спасибо этому дому, а нам пора к другому. Гони, шо называется, должок, а то дальше итить надо.
Опять стало тихо.
- Ну, чего молчишь?
- Я Степке деньги посылал.
- Правильно делал. Брату надо помогать. Ну, хватить. Давай, и я пошел.
- Не вдруг. Думаешь, я деньги тут, в шухляде держу, что ли? Приляг тут, на лавке. Одпочинь. А я схожу, куда надо.
- Ну, иди. Да не вздумай сдать меня участковому. Я про тебя все знаю. Так шо не вздумай.
- Не сдам, не бойсь.
Скрипнули Шурикины сапоги, Галина шмыгнула в кухню и, задев, уронила со стола тарелку.
- Ты чего шумишь? - бросил на ходу Шурик. - Поздно уже. Спать пора.
- И то правда, - согласилась Галина и ушла к себе.
"Выходит, Борис Андреевич не пропал без вести, а жив", - подумала про себя, но решила ничего подруге не говорить. Шурик сам скажет, а если не скажет, то значит так почему-то надо.
6.
- Если все это правда, то выходит, что Борис Андреевич из партийного секретаря превратился в вора в законе. Как такое может быть? - спросила Галина.
Грушка засмеялась. С нею это случалось довольно редко, возможно потому, что она не любила демонстрировать всем и всякому добрые стариковские морщинки вокруг глаз, что понижало доверие к ее ведьмовской репутации.