Они познакомились в чате, потом переписывались по и-мэйлу и по и-мэйлу же обменялись фотографиями. Игаль увеличил снимок и, прикнопив к торцу книжной полки, слева от компьютера, любовался огромной грудой каштановых кудрей, по которым еще не ступал инструмент парикмахера, и полными губами, и ему хотелось потрогать их пальцем, чтобы почувствовать упругость плоти и чтоб они вздрогнули от прикосновения.
Игаль осторожно прикасался, и губы оживали, причем, всякий раз, чувствуя биение их жизни, он испуганно отдергивал руку, потому что ничего подобного не может быть и такого нигде и никогда не бывает, разве что в воображении, которое, правда, в миллион раз богаче любой реальности, но кто же станет доверять воображению?
"Ты, в самом деле, такая, как на фото?" - осторожно написал он один раз в мессенджере, и это была одна из тех ничего не значащих фраз, которые поспешно впихивают в разговор, когда пауза затягивается, и нужно что-то сказать.
"Не знаю. Возможно".
"Где ты?"
"Посмотри на небо".
Он посмотрел в окно, увидел холмы Иудеи и над ними слегка прикрытое кружевной кисеей облачков серо-голубое, вечереющее небо, а посредине растерянно мигала голубыми ресницами единственная звезда. Он попытался вспомнить все, что могло закатиться в уголки памяти из школьных уроков по астрономии и захотел, чтобы это была планета Венера.
"Там планета. Возможно, Венера", написал он.
"В самом деле? Ну, так это не я".
"Так зачем ты послала меня смотреть на небо?"
"Чтобы ты не сомневался, что я не там, а на Земле, а на небе только глупая планета, с которой не о чем разговаривать".
"Жаль, что ты не там, потому что нам с тобою легче было бы встретиться там, чем здесь", написал он.
"Ты пишешь издалека. Ай мин, из восемнадцатого века".
"Понял. А ты живешь в Америке".
"Ты почти угадал".
"Что значит: почти?"
"Неважно".
"Напиши мне о себе".
"Правду?"
"Конечно, правду".
"Правда редко бывает красивой".
"Правда, что тебя зовут Луиза?"
"Возможно. Какая тебе разница?"
"Никакой".
"Я бы хотела рассказать тебе правду о себе, но всю, какая есть и без прикрас. Мне это нужно больше, чем тебе".
"Даже так? Тогда скажи, почему именно мне?"
"Можно было бы - другому, но ты попросил. И важно, что по и-мэйлу. Лучше бы - Богу, но ты сам говоришь, что на небе только звезда, которая слушать не станет. А ты говоришь, что..."
"Да, я так сказал".
Первое письмо
Я родилась в Ленинграде, в тысяча девятьсот неважно каком, в благополучной семье интеллигентных родителей. Отец, как все белые воротнички, занимался кибернетикой, информатикой и прочей непроизносимой мурой подобного рода, а мама преподавала английский язык студентам, которым иностранные языки - сам понимаешь - были до одного места. Оба за чаем любили поговорить на тему о том, до какой степени их кибернетика и плюскомперфект никому не нужны. Главным достоинством родителей было то, что они были "очень красивой и поэтому удачной парой", как об этом говорили все, чуть ли ни весь город. А, кроме того, у нас была огромная библиотека, которую они собирали, как собирают марки или спичечные коробки. Теперь этими глупостями уже никто не занимается, ай мин, собиранием книг и прочих пылесборников.
Впрочем, я-то как раз их читала, но, кроме меня, они никому не были нужны. Родителям читать было некогда и неинтересно, а друзьям они их не давали. Мама говорила: никто же не одалживает хрустальную ладью или золотой браслет поносить. Книга, это ценность. А для меня читать, в отличие от мамы, - это было все равно, что разговаривать с интересным человеком, а не с одним из тех, кто меня окружал.
Вокруг была сплошная серость и ни одного, кто говорил бы красиво, как, например, Оскар Уальд или... или любой из тех, что смирно стояли на полках: Стейнбек, Триоле, Набоков...
Мама была такой красивой, что я не могла понять, как возможна такая красота. Ее красота была противоестественной, потому что в природе такое невозможно. Кто бы ни сотворил этот мир, но в нем, подчиняясь восточному принципу йин-ян, в бочке самого сладкого меда непременно должна быть ложка дегтя, а бочка дегтя, если присмотреться, содержит, как минимум ложку меда. Так устроены мед, деготь, планета Земля, и люди - тоже. Мамина красота была абсолютной, и, читая книги, я подсознательно искала и не находила подобное ей совершенство. Ей не подходила ни роль Клеопатры, ни положение Марии-Антуанетты. Обе эти августейшие дамы не были идеальны, а мама была - само совершенство.
Сидя на колене отца - я постоянно, лет, наверное, до пятнадцати, садилась на его колено - я чувствовала прикосновение к моему телу его железных мышц, а в проеме кухонной двери то и дело появлялась безупречная фигура моей матери. Ее классическая талия была перетянута тесемкой передника, а желтая груда волос была перехвачена черной лентой, напоминая о том, что у нее все на месте, все упорядочено и все противоположности пребывают в гармоническом единстве и ритмичном внутреннем движении и вибрации, как ось Земли или этот дедовский стол с финтифлюшками на ножках под скатертью ослепительной белизны и вышивками в стиле "ришелье".
-- Иди сюда, дурнушка, помоги маме, - позвала она меня, заглянув в салон, и ее улыбка умыла все, что попалось на ее пути, голубым светом. В потоке этого света мышцы отца расслабились от умиления, а я сползла с его колен и, сидя на ковре, почувствовала себя и впрямь уродливой дурой.
Почему она постоянно называла меня "дурнушкой"? Иногда очень ласково: "дурнушечка моя". Потому что я глупа или потому, что уродлива? Я, как та сказочная принцесса, задавала эти вопросы зеркалу, так как больше спросить было не у кого. Сердечной, которой поверяют все тайны, подруги у меня не было и быть не могло, а красавица в ответ только улыбалась, и лучше бы она треснула меня по затылку, как это делала наша соседка Дора, когда ее балбес приносил очередные "2" в дневнике.
Так дура или дурна собой?
"Тебя это обижает? - удивился папа, глядя на меня сверху вниз, между тем, как я, опираясь на обе руки за спиной, полусидела у его ног, на ковре. - Это она от избытка нежности. Кроме того, она переполнена предрассудками. Черные кошки и всякое такое. Она говорит "дурнушка", чтобы не сглазить".
Я ему не поверила. Все матери придумывают детям кукольно-нежные имена: куколка, зайчик, котик, пампушечка... Подруги рассказывали, что очень часто эти имена их раздражали, но еще чаще им это было приятно. Непонятно, как может красивая и вроде бы умная женщина называть свою дочь "дурнушкой"?
Я направилась к кухонной раковине и открыла кран, собираясь помыть составленную горкой посуду.
"Что-нибудь не так?" спросила она.
Я обернулась. Улыбка была на том же месте и излучала такое же сияние, но из под верхней губы выглядывал ярко-белый треугольничек зуба. Я никогда не замечала у нее такой улыбки с кончиком белого клыка под верхней губой, и автоматически вспомнила о вампирах. У меня закружилась голова, и от этого кружения мой взгляд упал вниз.
То, что я увидела, было неожиданно, как удар по затылку, тем более, что я такие кошмары много раз видела на экране: ее ноги были покрыты серокоричневой чешуей, а из дырки заношенной сандалии торчал волосатый палец с черным когтем допотопного птеродактиля...
У меня потемнело в глазах, и я отключилась.
***
В соседней квартире жил молодой врач-терапевт по имени Савва. На самом деле родители назвали его Савелием, но у него был такой мальчишеский вид, что величать его выше Саввы было невозможно. В тот момент, когда я выплыла из тумана и опять включилась, он сидел на стуле, рядом с диваном, на который они меня уложили, носки его туфель искоса смотрели друг на друга, а неестественно увеличенные толстыми очками глаза были внимательными и умными. Я спросила, что со мной случилось, а он объяснил, что ничего особенного, просто пол был скользким, и я шлепнулась. Придется проверить, нет ли сотрясения.
"Почему я вдруг поскользнулась?" - спросила я, и - ты не поверишь - я точно знала, каким будет его ответ.
"Насколько я понял, на плитках было растительное масло. Кто-то пролил растительное масло" - и засмеялся: "Как у Булгакова!"
Родители стояли за его спиной, откуда им удобнее было всматриваться в мое лицо. Мама красивыми зубками покусывала слегка подкрашенную нижнюю губу, а верхняя при этом подрагивала и беленькие клычки уже не казались угрожающими. Ее безукоризненная мраморная нога была чуть отставлена в сторону. Что это мне такое почудилось?
"Лизетта..." - сказала она и протянула в мою сторону ладонь. Она часто называла меня так. Возможно это "Лизетта" напоминало ей какой-то заграничный кинофильм. Во всяком случае, не роман: тот, который она прочла в последний раз... она его наверняка давно уже забыла.
"Лиза, как ты себя чувствуешь?" - просто сказал папа, сел возле меня, для чего мне пришлось слегка подвинуться, и положил мне руку на плечо. От его руки исходили тепло и сила.
***
" Ты уверена, что все это пишешь о себе и своих родителях?" - спросил я ее по Мессенджеру.
" Если будешь задавать такие глупые вопросы, то я перестану писать".
" Нет, нет, продолжай. Мне интересно. Просто, мне показалось, что они не твои родители".
" Ты догадлив. Но об этом позже".
ВТОРОЕ ПИСЬМО
Прошел год.
Никаких особых происшествий, если не считать того, что отец запретил мне сидеть на его коленях, а мама перестала называть меня "дурнушкой". Сама поняла или папа подсказал?
Однажды, вернувшись из школы, я у двери квартиры вдруг обнаружила, что в моей сумке нет ключа. Черт возьми! - то ли потеряла, то ли утром забыла в передней.
Дома никого быть не должно. А вдруг... Позвонила. За дверью процокотали шаги. Потом раздалось рычание. Не благодушное собачье рррррррррр, а рык какого-то страшного... я не знаю кого.
Я отпрянула назад и быстро нажала на кнопку лифта, хотя проще было бы убежать по лестнице. В это время дверь открылась, и на пороге стояла мама, а ее безукоризненная улыбка висела на обычном месте.
- Ты забыла ключ? Ну, да, конечно, вот он висит на крючочке.
- А почему ты дома?
- У нас на кухне кран неисправен. Я вызвала слесаря и отпросилась с работы.
На кухне сидел дядька в грязной рубашке и пил чай с коржиком. На полу лежал разводной ключ, а над раковиной серебрился новый кран. Я подошла к раковине, чтобы набрать воды в стакан. Из нового крана. Почему-то оглянулась и посмотрела на маму. Она серьезно смотрела на меня. Один ее глаз... я не помню, который именно... светился красным светом. Я еще подумала, что ее глаз похож на стоп-сигнал автомобиля.
... Я очнулась на диване, и, как год назад, в ногах стояли мама и папа, оба мамины глаза были одинаковыми, а рядом со мной сидел наш сосед Савва. Рядом с Саввой, на стуле лежали медицинские приборы разного назначения, которые Савва тут же пустил в ход, и полчаса спустя мы все узнали, что у меня кровяное давление 120 на 60, пульс 65, а кардиограмма - я уже не помню, но, в общем, нормальная. Нет, голова не болела.
- Так в чем же дело? - спросил папа.
- Не знаю, - сказал Савва. - Просто поскользнулась и шлепнулась. Тебя не тошнит? Нет? Признаков сотрясения не нахожу.
- Так почему она упала?
- Я думаю, она поскользнулась. Там у вас, возле раковины, я видел лужицу. Кто-то пролил масло.
- Это водопроводчик, - сказала мама.
***
"Ты пишешь свою биографию по Булгакову?" спросил я по Мессенджеру.
"Почему ты мне не веришь?"
"Я люблю сказки, но баба Яга, она же не настоящая".
"А ты был когда-нибудь ночью, в дремучем лесу? Вот видишь: не был. Ты ведешь себя, как физик-пошляк. Баба Яга не настоящая, потому что такой бабы никогда не было и быть не может".
"То есть?"
"То есть, то, что ты говоришь, это научное невежество. Трудно с тобой, Вася".
"Меня зовут Игаль".
"Ты не Игаль, а Вася. А Игалей на свете не бывает".
ТРЕТЬЕ ПИСЬМО
Мне было семнадцать, когда я узнала, что оба они не мои родители. Неважно кто мне об этом рассказал. Вернее, я тебе об этом напишу, но позже. Важно то, что теперь я начала понимать, что со мной происходит.
Это жуткое поскрипывание в родительской спальне. Посреди ночи. Эта ужасная, уродливая, безобразная женщина, называющая себя моей матерью. С мужчиной, который судьбой и по всей логике вещей предназначен мне.
Утром, когда мы встретились на кухне, и она у плиты жарила эти отвратительные оладьи. Ее любимое блюдо. Блины и оладьи. С творогом, с вареньем, с мясом, с рыбой и с тошнотворным запахом. Меня стошнило. Я вышла в туалет и выплюнула в унитаз все, что съела накануне. Впрочем, не много, так как и вчера тоже у меня не было аппетита.
В ванной, когда мыла холодной водой лицо, ко мне подошел отец.
- Что с тобой?
- Не знаю. Просто тошнит.
Мама отодвинула его в сторону.
- Дай, я с ней поговорю.
Почему раньше я не замечала, что у нее над верхней губой растут волосы. И возле ушей - тоже. А ее нос - с горбинкой и слегка сдвинут в сторону.
- У тебя давно эти явления? - спросила она таким хриплым и скрипучим голосом, что у меня закружилась голова, и я схватилась рукой за что-то там в ванной, чтобы не упасть, но голова кружилась все сильнее, и я села на пол, но успела почувствовать на своей спине руки отца, после чего...
... После чего опять, как это уже было прежде, очнулась на диване. Родители стояли в ногах, а Савва с его дурацкими инструментами сидел рядом и производил свои обмеры.
Убедившись, что все мои параметры в норме, он попросил родителей выйти из комнаты.
- У тебя есть парень? - спросил Савва.
- Есть. Ты мой парень.
- Я серьезно.
- Я тоже.
- Значит беременности быть не может?
- Разве тошнит только от парня и от отвращения к будущему ребенку?
- А обморок?
- Может там опять кто-то масло пролил на плитки?
- Нет. Масла я не видел.
- Наверно, ты, Савва, плохо учил медицину. Никак не обнаружишь моей болезни. Возможно, это у меня от злости.
Мама все слышала. Она, эта уродина, всегда все слышит. От нее невозможно укрыться. Она замечает каждый мой шаг и не упускает случая, чтобы сделать замечание. Неважно, по какому поводу.
Почему эта ведьма никогда не болеет? Даже папа, такой здоровяк, недавно болел гриппом и ангиной сразу, целую неделю ходил с перевязанным горлом и разговаривал шепотом. А эта пьет какие-то таблетки, но никогда не бывает больна.
В последнее время я часто захожу к Савве. Он никогда не смотрит телевизор и не слушает музыку. Его это не интересует. Он читает огромные книги. У нас таких фолиантов нет по простой причине: это не позволяет высота наших книжных полок. Я прихожу к Савве, чтобы выяснить, что интересного в этих огромных фолиантах.
Среди книг стоит большой белый ящик с крышкой. В нем всякая медицинская дребедень. В том числе различные лекарства. Я читаю их длинные латинские названия с единственной целью: убедиться в том, что моя память этих слов удержать не в состоянии.
И вдруг, видимо, по ассоциации с мучившими меня чувствами, мне пришла в голову блестящая идея. Я стащила у ведьмы одну ее таблетку и, отгородившись от Саввы одним из его фолиантов, отыскала в ящике кучу очень похожих. Материны я выбросила в унитаз, а другие, неизвестного назначения, положила на место.
Таки клюнула, стерва!
***
"Ты не понимала, что мать принимает таблетки, чтобы не забеременеть?" - спросил я Луизу.
"В семнадцать лет даже такие неопытные дуры, как я, уже знают, что это такое. Знала, конечно".
"Так зачем тебе это было нужно?"
"Чтобы случилось то, чего она не хочет".
"Ты мстила ей за то, что она спит с мужчиной, о котором ты бредила по ночам?"
"Да, я бредила о нем по ночам и до сих пор брежу, хотя он далеко, и мне его не заполучить. Но не только. Я ее ненавидела за нее, за то, какая она, как одевается и за гримасы, которые она выделывает, когда красит губы и брызгает из бутылочки за ушами. За то, что она уродина".
"Вначале ты писала, что она такая красавица, что Клеопатра и Елена Троянская рядом с нею - две лягушки".
"Точно. Так и было".
"Что же изменилось?"
"Не знаю. Она превратилась в Квазимодо".
"Квазимодо был мужчиной".
"Какая разница? Все равно. Она стала Квазимодой. Вру, она всегда была уродиной, но, главным образом, изнутри".
"Ты точно знала, что она тебе не настоящая мать?"
"Не проверяла. Мне было все равно".
ЧЕТВЕРТОЕ ПИСЬМО
Она не забеременела. Это ничтожество даже на это не способно. Вполне возможно, что именно поэтому они меня удочерили. Взяли из какого-то детприемника. Вместо того, чтобы забеременеть, эта мерзавка подхватила какую-то болезнь печени. Недаром же говорят, что все лекарства - я прочла в каком-то журнале - причина такого огромного числа болезней, что миллионы людей умирают не от болезней, а от лекарств.
Ты не представляешь, до какой глупости докатываются люди, когда у них извилины только в кишечнике, а в мозгах - ни одной. Эта дура пошла к врачу, и тот выписал ей сразу две таблетки. Одну перед едой, а другую - после. И ты уже догадался, что сделала я, тем более, что у Саввы в запасе их миллион, и есть что выбрать для моей любимой мамочки.
Через месяц после моего лечения мы с папочкой уже носили ей передачи в областную больницу. Если бы ты только знал, как по ночам я ворочалась с боку на бок, мечтая, что он придет и хотя бы присядет рядом со мной, на кровати, как он это делал, когда я была еще маленькой. Мне хотелось так съежиться, чтобы ему показалось, что мне пять лет, и меня нужно обнять и согреть мое тело своими сильными мускулами. Я выходила в салон, делая вид, что мне захотелось в туалет. А вдруг он проснется и выглянет за дверь. И спросит, что со мной. А я отвечу, что мне тоже нездоровится. И он уложит меня в постель. И я попрошу посидеть рядом, и сделаю вид, что задремала, и он ляжет рядом и обнимет меня...
Но из родительской спальни доносился такой храп, как будто там свои двадцать лет отсыпал богатырь земли русской Илья Муромец.
Мать вернулась из больницы такой желтолицей, что я решила, будто она там переспала с китайцем, а число коробочек на ее тумбочке увеличилось до пяти. С этим справиться было уже труднее, но я начала разбираться в фармакологии. По крайней мере, я знала, какие из лекарств как выглядят.
***
"Ты ее убила?!"
"Можно считать, что да. Заявишь в полицию?"
"Но как ты могла убить свою мать?"
"Кто тебе сказал, что она моя мать?"
"Какая разница, если она тебя вырастила? Жарила оладьи, блины... и всякое там..."
"Не напоминай мне про ее оладьи и блины".
"И она умерла?"
"Ты сам написал".
"И вы с отцом ее похоронили".
"Естественно".
"И ты забралась к нему в постель?"
"Читай пятое письмо".
ПЯТОЕ ПИСЬМО
После смерти жены он начал задерживаться на работе. Говорил, что теперь нам не хватает денег и приходится работать сверхурочно и брать левые заказы.
Однажды, когда он оказался рядом, совсем вплотную, я почувствовала запах духов, которых в нашем доме не бывало, и поняла, что у него другая женщина. И сказала ему что-то вроде того, что - смотри, со времени мамочкиных похорон прошло только два месяца, а ты уже благоухаешь чужими духами.
Он не скрывал. Ты, он сказал, уже взрослая девушка и не можешь не понимать, что такому здоровому бугаю (Он так и сказал: бугаю) постоянно необходима женщина. Кому нужно, чтобы я страдал из-за каких-то истлевших от времени правил?
Прошел еще месяц, и он привел свою Феклу к нам. Она представилась, как Эсфирь Яковлевна, но я тут же ошиблась и при случае обратилась к ней: Феодосия Краковна. Вместо того, чтобы возмутиться и раскричаться, она с мягкой улыбкой поправила меня, и у меня не было предлога, чтобы потребовать от отца ее увольнения. Я стала называть ее Феклой Форпостовной. Она сказала, что, пожалуйста, если мне так нравится, и только попросила не слишком часто менять имена, которые я ей давала, чтобы она знала, что обращаются именно к ней, а не, например, к кошке. Пришлось остановиться на Фёкле, которую я иногда разнообразила Свёклой.
Постепенно она перебралась к нам. Со всеми бебехами.
Это была белотелая булочка, и своим присутствием она доказала мне, что женщины зря соблюдают изнурительную диету, так как мужчины вовсе не стремятся заполучить выставочных фемин. Напротив, они тянутся к мясомолочным образцам.
Я очень быстро почувствовала разницу. Наша Фекла говорила мало, но ее слово было, как камень из пращи Давида. Ни у кого не спрашивая, она мигом спустила все ценные книги, а с ними весь мамин хрусталь. Все это, сказала она, не модно и не нужно, и зря занимает место, а в доме нужно держать только то, чем пользуешься. Я не успела моргнуть глазом, как она сменила мебель, в том числе тот самый кран на кухне. Все - на самое современное. Двадцать первый век на носу, а у нас гэдээровская мебель дозастойных времен! Действительно, это было нестерпимо.
- С чем ты, Луиза, не согласна? Говори прямо, и я все сделаю по-твоему. Ваш стол вам, как я поняла, достался в наследство от бабушки. Отлично! Можно бы вернуть его бабушке, туда, где она отдыхает, но лучше поставим его в гараж, и папе будет удобно класть на него инструменты. Тебе не нравятся мои супы? Предпочитаешь наваристый украинский борщ? Сделаем по-твоему. Только сперва прочти вот эту статью. Специально вырезала для тебя. Ты узнаешь о вреде таких кулинарных смесей для людей, которым за пятьдесят. Папе это вредно. Мне тоже ни к чему. Если ты настаиваешь, буду варить борщ для тебя отдельно. Или вари сама.
Через полгода моя ненависть к этой наглой особе уже переливалась через край, и, мечтая о маминых блинах, я принялась за поиски места, где она хранит противозачаточные таблетки. Ну, не собирается же она рожать детей, в самом деле. А возраст еще не вышел.
Нашла. Она прятала их в хозяйственном шкафчике, который папа смонтировал на балконе. Из бывшего, но вышедшего из моды маминого комода. Мне потребовалось не много времени, чтобы подобрать пилюли такого же цвета и формы, но которые рекомендуют при острых гастритах, и, как я прочла, если ими злоупотребить и при этом принимать внутрь спиртное - а Фёкла коньячком не брезговала, тем более, что служила на поприще торговли этим товаром - то такая комбинация является в высшей степени канцерогенной. Именно то, что нам нужно.
***
"Ну, ты и артистка!" - написал я ей в Мессенджере.
"Спасибо за комплимент" - отпарировала она.
"Ты решила вытравить всех отцовских фемин?"
"По крайней мере, Фёкла меня быстро достала. Впрочем, ты можешь возмущаться, сколько тебе вздумается. Ты мне нужен для того, чтобы выговориться. Как поп в исповедальне. Все равно ты меня не достанешь. Можешь думать и писать обо мне все, что хочешь. Читай дальше".
ШЕСТОЕ ПИСЬМО
Вечером, когда мы были одни, отец позвал меня в салон, попросил сесть и положил передо мной таблетки, которые я в этот день подсунула в шкафчик.
- Возьми эти таблетки и сейчас же, при мне, высыпь их в унитаз.
Я сделала, как он сказал.
- И на этом завяжем. Кстати, чтобы ты не сомневалась, те, что ты нашла в шкафчике, положил туда я.
- Зачем?
- Чтобы поймать тебя.
- Откуда же ты знал, что я это сделаю?
- Очень просто. Ты это сделала с мамой, и я не сомневался, что с Фирой тоже попытаешься проделать такой же номер.
- Значит ты все знал? Так почему же ты?...
Когда отец хотел показать, что разговор окончен, он тихо, но твердо клал свою огромную ладонь на стол. Плашмя.
Глава вторая
1.
Сидя в кафе, Игаль лениво разглядывал прохожих.
Разными люди на Земле были всегда, но жили все врозь и только немногие ездили друг к другу, а теперь улицы городов и впрямь превратились в калейдоскоп лиц, одежд и говоров, а маленькое, настежь распахнутое кафе играет роль театральной ложи, и как интересно выхватить кого-нибудь из толпы и попытаться за те несколько секунд, что он движется в поле зрения, "прочесть" его всего.
Парень. Худой и длинный. Небрит. Помятое хаки и тяжелые ботинки. Усталый вид. Возвращается из милуима.
Две девчонки. Блузки почти ничего не прикрывают. Пупки наружу. Ноги голые до самых ушей. Сказать больше нечего.
Интеллигентного вида седой господин. Толкает впереди себя железную тележку с мусором и в ней метла и железный совок. Наверняка доктор физ. мат. наук. Израильская действительность.
Яркая блондинка. В голубом. Блондинки считают, что им идет голубое. Кто она?
Э! Да ведь это Луиза! Ошибки быть не может.
- Луиза!
Никакой реакции. Игаль вскочил с места и побежал за нею.
- Луиза!
- Простите, вы ошиблись.
- Вы не Луиза?
- Мне очень жаль, но меня зовут иначе. Нет, я не Луиза.
У Игаля ее фотография была в бумажнике.
- Посмотрите. Это ваша фотография?
- Моя. Но, говорю вам, я не Луиза, и, если это способ завести знакомство, то меня это не интересует.
Пожалуй, что так: эту девушку случайные знакомства на улице не интересуют.
- Послушайте, Луиза вы или вас зовут иначе, но поверьте, пожалуйста, что я не ищу уличных знакомств. Посмотрите, ведь не зря же у меня в руках ваша фотография.
Все-таки он убедил ее выслушать всю историю до конца. В действительности, ее звали Тамара, и она согласилась, что за всем этим может быть что-то не очень приятное для нее.
- Я бы пригласил вас к себе почитать эти письма, но боюсь, вы подумаете, что это тоже часть ухаживания. Сделаем иначе. Вы дадите мне свой электронный адрес, и я перешлю вам всю эту муру. Спишемся и подумаем, что это может означать.
2.
Прочтя письма Луизы, Тамара ответила, что не только не родилась в Ленинграде, но ни разу там не была. Все остальное тоже не имеет к ней отношения. Это не ее жизнь и не она сама. Что касается фотографии, то кто-то мог взять ее из одного электронного журнала, в котором она однажды опубликовала статью.
Однако, зачем вся эта чушь? Кому и зачем это понадобилось.
"Вы знаете что, Игаль? У меня есть друзья, которые балуются хакерством. Я уверена, что, если мы дадим им все данные этих писем, то они найдут способ отыскать компьютер, с которого вам их присылают", написала Тамара и добавила, что ей самой интересно будет узнать, чем это все закончится.
Хакеры сумели выяснить, где и когда был куплен компьютер и имя таинственного корреспондента, после чего не трудно было найти телефон и адрес.
- Так вы Луиза или Фаина? - спросил Игаль и без церемоний уселся на стул, который под его тяжестью проскрипел что-то жалобное о неизбежной старости.
- О чем вы?
- Фаина, я Игаль, и это мое настоящее имя. Объясните, зачем вам понадобилось морочить мне голову историей о Луизе, которая вовсе не Луиза? Ну, зачем? Если это шутка, то неумная, а если...
Фаина подняла левую руку.
- А если - что?
- Пока спрашиваю я.
- Хотите чаю? У меня есть настоящий, китайский, зеленый. Я сейчас заварю.
Он увидел, что она владеет только левой рукой, а правая спрятана под кофтой, и поспешил ей на помощь. Поставил чашки на стол и принес кипящий чайник. Она достала вазочку с печеньем из старого, неизвестно, как и, главное, зачем привезенного из России двухтумбового буфета
Ближе к окну, на старинном кухонном столике стоял компьютер, такой чужой среди убогого хлама комнаты. Фаина повернулась в ту же сторону.
- Да, компьютер. Это подарок от сына, и моя, практически, единственная связь с внешним миром. Сын научил меня кое-чему и подключил Интернет.
- Что с вашей рукой?
- У верблюда спросили: почему у тебя хвост кривой? Верблюд сказал: можно подумать, что все остальное у меня ровное.
Игаль раглядел эту женщину поближе. Сгорбленная спина, правая рука спрятана под нитяной кофтой в прошлом сиреневого цвета, лицо все в красных буграх...
- Вы печатаете одной рукой?
- Да, левой. К счастью, я левша.
К счастью! Повезло человеку, что отказала правая, а не левая: она левша.
- Вы из Ленинграда?
- Никогда там не была. Я вообще никогда нигде не была. Один раз - в Москве, на экскурсии.
- Вы замужем?
- Нет. Сын получился случайно. Как у вас говорят: ветром надуло.
- Что значит: у нас? А у вас иначе?
- Я же не живу в вашем мире.
- А каков он, ваш мир?
- Вот. (Она левой рукой прочертила в воздухе дугу). А вы - там (Она показала на окно).
Игаль поерзал на стуле, чувствуя, что теряет нить, и от него ускользает цель визита. Зачем он здесь, и о чем собирался говорить с этой женщиной, живущей на другой галактике. Ну, пошутила. Ну, сочинила жестокий рассказ о Луизе. Дела большие!
- Но зачем вы?.. Зачем вы?.. Простите, я забыл сказать, что я тот самый Игаль, которому...
- Я все уже поняла. Ведь вы прислали мне свою фотографию. Послушайте, Игаль, мне очень жаль, что вы меня вычислили, и приходится вроде как оправдываться, но...