Партизаны этот схрон не строили. Да и не могли бы построить, так как работа потребовала бы слишком много времени и материалов, и наверняка была бы обнаружена. Это было очень давнее сооружение, начатое чуть ли ни в XVII-ом веке, но заброшенное и забытое. Там было много помещений, некоторые из которых обрушились или корни деревьев отвоевали их для себя и опутали своей паутиной. Какие только беглецы и злоумышленники не прятались и не пользовались этими надежно укрытыми в чащобе сводами? Причем, мало вероятно, чтобы временные и долговременные обитатели этого фантастического подземного терема знали все его входы и переходы. Возможно, в некоторых, давно обрушенных помещениях от людских глаз попрежнему укрыты клады?
Лёш на клады не очень расчитывал и поэтому занимался тем, что шутя называл своей "коммерцией", шастая без конца между селами и поселками с мешком на спине и рожковым ППШ под телогрейкой.
- Мне этот автомат не от немцев. От них пулями не отобьешься. Для немцев у меня всегда есть какой-нибудь "аусвайс". Не знаю, какие они вояки, но что бюрократы, так это точно. Покажи ему "аусвайс" с печаткой и с подписью, все равно чьей - и он доволен. Одно время я ходил в "аусвайсом", на который при помощи крутого яичка перенес подпись: "В.Ульянов (Ленин)", так никто даже не обратил внимания на то, что буквы-то не немецкие. Проходило. Возможно, им нравилась эта картинка. Правда, печатка была с немецким орлом. Мне кто-то рассказывал, что Ленин и сам ихними аусвайсами пользовался. Во время войны. Кстати, в 14-ом году Владимиру Ильичу было 44 года. Самый подходящий возраст, чтобы жизнь за родину отдать, а он где скрывался? А Сталину так и сорока не было. Где он ошивался? Между прочим, тогда тоже против немцев воевали. А ты говоришь, я дезертир. Запомни, Таня, что все, сколько их было, войны всегда организуют бандиты, а умирать приходится честным людям. Я про Гитлера ничего не знаю, а что Сталин вор, бандит, убийца и грабитель, так это ж всем известно. Хотя, и Гитлер, я уверен, тоже не лучше.
- Что-то ты не то говоришь, Лёш. Я тебе не верю.
- Как хочешь, но только драпать нам отсюда нужно как можно подальше. И побыстрее.
- Куда, например?
- Пока не знаю. Вот, люди говорят, в Аргентине райская жизнь. То есть, сволочи, конечно, живут везде, и я уверен, что в Аргентине их тоже полно, но там, по крайности, войн таких не устраивают, а, значит, жить можно. Кроме того, там растут пальмы, апельсины и бананы. И еще мне говорили, что там нет ни фашистов, ни коммунистов, а все беспартийные, и каждый делает, что хочет. И в случае чего можно еще куда-нибудь драпануть.
- Так это ж очень далеко. Как ты туда доберешься. А кроме того, тебя никто не пустит.
- Нужно пробраться. Я готовлюсь. Кое-что уже приготовил.
Он ушел делать свою "коммерцию" и добывать продукты, а она взяла лампу и отправилась обследовать прилегающие помещения. В одном была куча тряпья: одежда, одеяла, просто куски полотна... - все старое, грязное и вонючее. Все таки ей удалось извлечь оттуда две пары ватных штанов, для себя и для Лёша. Наступал холодный сезон, пригодится. В другом месте, в бидонах из-под молока, был самогон, продукт нескоропортящийся и полезный при всех без исключения заболеваниях. По крйней мере, Тарас в свое время почти убедил ее в этом. В третьем отсеке этой странной подземной лодки на полу были разбросаны различные инструменты.
Таня еще подумала, что все это раньше было чьим-то, и у кого-то было отобрано. Живы ли хозяева этого добра или их убили в момент изъятия?
В одном из помещений, привязанный к торчащему из стены корню дерева, болтался длинный кусок зеркала. Когда-то, по всей видимости, это было частью трюмо или псише и украшало спальню квартиры зажиточных людей, а потом кто-то из обитателей схрона захотел полюбоваться собой. Или его потянуло к домашнему уюту, из которого он был вырван недобрыми превратностями своей судьбы.
Таня нашла на полу целый, возможно даже нечитанный, номер "Пионерской правды", в подвале которой ее умилил роман с продолжением про Вольку ибн Алешу и Хотабыча, и попыталась газетой стереть с зеркала пыль, но только размазала ее и вернулась в тряпьевую комнату, откуда принесла почти чистый кусок ткани.
Когда зеркало достаточно очистилось, чтобы можно было в него поглядеть на себя, она отшатнулась и села на пол.
Ну и ну!
То есть понятно, что, если несколько лет не видеть своего отражения ни в зеркале, ни в воде, то что-то за прошедший срок сильно изменилось, а что-то забылось. Можно ли забыть свое лицо?! А весь свой облик?
Она поднялась с пола, поднесла поближе лампу и принялась разлядывать свое мало знакомое лицо. То есть, кое-какие черты, напоминающие ту пятнадцатилетнюю девочку, которую она знала прежде, проступали сквозь маску, вылепленую за три последних года. Брови, нос, губы... Все это было очень похоже на то, что принадлежало ей когда-то, но в целом ощущение было таким, как будто ей, пятнадцатилетней, показали ее фотографию, но такой, какой она станет в будущем, когда вырастет. Такого обычно с людьми не случается, но вот, с нею же случилось.
Перед нею стояла деревенская тетка, каких она много раз видела, когда родители воскресным утром брали ее себе в помощь на рынок.
- Так ось ты значыться дэ! - услышала она за спиной знакомый голос Тараса и с перепугу опять шлепнулась на пол, а зеркало, которое держалось на соплях, упало и разломилось поперек на две части.
- Цэ нэ к добру, - покачал головой Тарас. - Колы зеркало розбываеться, то значыть будэ щось гыдкэ. Правда, воно вжэ було розбытое, так можэ ничого й нэ станэться? Як ты думаеш?
Она думала, что он разговаривает так, как будто ушел час назад и вернулся.
- А чого ты сбигла вид Нюркы? Вона знов тэбэ нэ годувала? От зараза!
Да уж! Годувала!
В первое время Нюрка, действительно, держала Таню взаперти из страха, что кто-то из соседей может ее увидеть и донести, но постепенно осмелела, и начала по ночам выводить ее на "прогулку", в смысле - в огород. Правда только по ночам, а днем запирала. А чтобы девчонка не скучала, давала ей на ночь задание. Поскольку же ее и Тарасов огородные участки были смежными, то она обрабатывала и засевала оба, так что работы было много.
Таня освоила весь объем и цикл огородных работ: вскапывание, боронование, посадка, прополка - вплоть до уборки урожая. Если перерывы между дождями превышали агрономические нормы, то Нюрка днем натаскивала воды в две огромные кадки, а Тане давалось задание полить грядки. И слава Богу! Благодаря этим поливам ей удавалось помыться. Раздевалась возле бочки и мылась.
- Ну, розкажы, як вона тэбэ годувала?
А так и годувала. Главным образом кормежкой было то, что вырастало на грядках. Нюрка это понимала, и месяцами, когда можно было выжить и на подножном корму, она ничего Тане не давала.
Впрочем, Таня изловчилась сделать себе лаз, который днем маскировала соломой - вроде того, что устроил Филька - и зимой пробиралась в погреб, где можно было поживиться и даже Фильке кое-какое угощеньице принести. Они с Филькой пару раз даже сметану ели. Ни разу не попалась.
Под вечер пришел Лёш. Разжился сала, хлеба, яиц, и у них получился отличный ужин с жареной картошкой и яичницей с салом, само собой, под граненый стаканчик, причем, Таня тоже отхлебнула.
Разговор, конечно же, шел о войне и о том, кто кого, и где немцы, а где красные.
- Красна армия вжэ блызько, - сказал Тарас. - Що будэш робыты?
- Вот я этого и жду, чтобы красные подошли поближе.
- Ждэш. А для чого ж ты цього ждэш?
- Чтобы двигать в западном направлении.
- Нэ понимаю. Що ты прыдумав?
- Когда немцы будут отступать, многие побегут с ними. Мы с Танькой смешаемся с толпой и доберемся...
- И до чого ж ты добэрэшся?
- Не знаю. Главное, чтобы подальше. А ты не хочешь? С нами.
- Ни, мени нэма чого там робыты. И тоби тэж нэма чого бигты. Ты ж нимцям нэ служыв.
- Я никому не служил и служить не хочу.
- Закинчыться вийна, и будэ всэ гаразд.
- Какое там "гаразд"? Тут никогда "гаразд" не было и не будет. Кончится война, и скажут: через пять лет начнется райская жизнь, но вместо райской жизни начнется голод. Или эпидемия. Или всех блондинов арестуют и пошлют строить канал от Белого моря до Черного. А может наоборот - чернявых заставят копать туннель в Америку.
- А там, куды ты тикаеш, будэ свитлэ жыття?
- Не. Рая на этой планете нигде нет и никогда не будет, но если где-то будет война, то я поеду туда, где ее нет. Если где-то жратва дорого стоит и на кусок хлеба не заработаешь, так я поищу другое место, получше.
- Ты щось нэ тэ кажэш, Лёш.
- Я то говорю, что думаю. Это ты здесь останешься, потому что тебе любая власть годится. Тебе скажут, что через десять лет будет рай на этой земле, ты и поверишь. Такие, как ты, только на то и годятся, чтобы вас дурить и воду на вас возить.
- От як! Ну, ничого нэ зробыш. Иды, куды хошь. Толькы Таньку залыш.
- Зачем ее тут оставлять? Ей тоже тут делать нечего. Мы вместе драпать будем.
- Ни. Таньку залыш. Я ейной матэри обищав, що збэрэгу, значить збэрэгу. У нэйи щэ й батько е.
- Та какой там батько? - возмутился Лёш. - Ты ж сам сказал мне, что ее отец еще в сорок первом погиб.
- Брэшэш. Я такого тоби нэ казав.
- Хочешь, чтоб я Таньке рассказал где и как ты мне это рассказывал? Таня, твой отец давно уже в земле сырой. Тарас все подробности знает.
- Это правда? - спросила Таня.
Тарас не ответил, но вместо этого твердо сказал:
- Я ейний матэри обицяв.
- Она пойдет со мной, - тоже твердо сказал Лёш.
И в этот момент произошло то, что так часто происходит, когда мужчины из граненых стаканов пьют самогон, вместо того, чтобы пить кофе из фарфоровых чашечек и заедать имбирным печеньем: Тарас откуда-то выдернул наган или, может быть, это был немецкий пистолет вальтер и сказал, что только попробуй, а Лёш повоторил, что еще как попробует, а Тарас щелкнул, а Лёш...
Дальше было в точности, как в американских кинофильмах, но эти фильмы Таня видела уже много лет спустя, когда жила в Буэнос Айресе со своим индейцем. Лёш подбросил свой край стола, Тарас и Таня упали на землю, Лёш выдернул из-за пазухи автомат ППШ, у которого - он ей рассказывал однажды - самая высокая в мире скорострельность, а когда она поняла, что произошло, Тарас уже не шевелился, а Лёш куда-то тащил его за ноги.
- Зачем ты его? - спросила Таня, когда он вернулся.
- Послушай, Таня, сказал он, когда отдышался и после того, что плеснул из ведра воды себе в лицо. - Я не люблю убивать. Ни собак, ни кошек, ни людей. Ни немцев, ни русских. Я ненавижу убивать, потому что всякий должен жить, сколько отведено. Но когда на меня направляют ствол, мне больше ничего не остается. В этой стране меня все время заставляют кого-нибудь убивать. Ты не знаешь одной вещи. Когда началась война, я не дезертировал, а, как многие - не как все, но все-таки, как многие, пошел в военкомат. Я пошел туда раньше, чем получил повестку. Меня сразу послали в какую-то странную роту, которая называлась внутренними войсками. Я не знал, что это такое и никто не объяснил. Мне показали, как стреляет винтовка, а на третий день нас, человек десять, построили во дворе, и привели троих таких же, как мы, пацанов, и нам скомандовали "заряжай" и хотели, чтобы мы этих пацанов застрелили. Но мы же не привыкли, и никто из нас не выстрелил. Тогда командир, который с кубиками вот тут, подошел к нам, достал наган из кобуры и выстрелил одному из наших прямо в лоб. А потом опять стал командовать, чтобы мы - ну, ты понимаешь - а мы все равно не смогли. И тогда я бросил винтовку и перепрыгнул через забор. Забор был таким высоким, что никакой чемпион мира - ну, ты понимаешь. Я до сих пор не понимаю, как я смог... С тех пор я не могу убивать, но также не могу видеть, как на меня направляют ствол. Ты меня понимаешь? Таня, ну хотя бы ты можешь меня понять?