- Судя по тому, что я вижу вас, ваша мама спаслась и даже добралась до Аргентины.
- Да. Спаслась и добралась, - сказал Хосе.
Признаемся честно: мы себе даже не представляем пределов нашей с вами физиологической и, еще менее того, психо-физиологической выживаемости и, когда говорим, что кто-то "чудом выжил", то не иначе как вследствие неспособности осмыслить то, как далеко простирается эта способность. А может наоборот? Может быть, в обстоятельствах, о которых идет речь, нормально, это как раз выстоять и преодолеть, а роль "его величества случая" была максимум на уровне второго помощника капитана во время шторма, так как удержала шхуну на плаву стальная воля того, кто держал штурвал?
- И как же?
- Роль случая или удачи сыграло, как я понял, то, что плот не рассыпался, и его вынесло в открытое море, а потом несло течением на юг. В шалаше под брезентом был запас еды и пресной воды. На берегу они нашли большую канистру из под бензина и наполнили ее водой. Лёш объяснил ей, что им это понадобится в качестве противовеса, чтобы плот был устойчивее. Он привязал канистру на более легкой стороне плота. Можно себе представить, какой эта вода была на вкус, но однако же это помогло ей выжить.
- Вы говорите только о ней. А как же Лёш? Я так понял, что он вроде бы тоже выжил?
- Нет, он открыл глаза только, чтобы сказать: Таня, Аргентина. И все.
Далась ему эта Аргентина!
... Время от времени она приходила в себя, чтобы, кривясь от отвращения, отхлебнуть воды из канистры и погрызть кусочек высохшего до ископаемого состояния кусочка хлеба, после чего, спрятав голову под брезент, опять утонуть в кошмарных омутах привычных со времени Нюркиного сарая бредовых снов.
... Являлся оттец со своим украденным с картины "Мы пойдем другим путем" стулом и объяснял ей, почему вообще-то умирать не следует, но если за родину и за Сталина, то это даже хорошо.
- Для кого хорошо?
- Как ты можешь спрашивать? Разве есть что-нибудь дороже родины? Не говоря уже о вожде.
Таня хотела сказать, что есть - например, Лёш - но она не хотела обижать папу, у которого был изможденный вид и глаза быти такие грустные, как иногда бывали прежде, когда он возвращался домой после неприятностей на работе.
Вместо того, чтобы рассказывать о фронте, папа рассказывал о работе в стройтресте. Раньше он все рассказывал маме, а теперь, после того, что маму застрелили... Оказывается Иван Семенович Гвоздилин тоже работал в папином строй тресте.
- Как? Ты знал нашего командира отряда?
- Командира отряда? А, ну да. Но вначале он был учеником, и мы с ним учились в коммерческом училище. Это было в Бердичеве, и его тогда завали Мойшке Розенцвайг, а его отец был раввином. Мы учились в одном классе, и он списывал у меня домашние задания по математике. Зато он, правда, в два счета мог выучить "Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут..." А мне это было не представляешь как трудно.
- Так значит это он был Розенцвайгом?
- Ну, да. Только это большой секрет. Ты никому не должна об этом рассказывать. Даже если в Аргентине тебя кто-нибудь спросит, правда ли, что Гвоздилин и Розенцвайг - одно и то же лицо, ты должна сказать, что ничего об этом не знаешь. Это необыкновенно важно.
Таня пообещала, но при следущем посещении папа напомнил ей о е обещании.
- Я, - он сказал, - даже не уверен, что должен был тебе об этом говорить. Но ведь ты же никому не скажешь?
Таня опять пообещала, хотя, честно говоря, кому она могла выдать тайну Розенцвайга, если вокруг было только море, причем абсолютно черное, а Лёш давно уже не рагировал.
Папа никогда и ни в одном вопросе не отличался последовательностью. Допустим, после того, что Таня переболела фуникулярной ангиной, он клятвенно пообещал маме, что больше никогда в жизни не купит Тане мороженого, но, как говорится, свежо предание, только верится с трудом. Стоило Тане сказать, что ей очень-очень хочется, и - можете себе представить. Хотя, надо сказать, врачи еще менее последовательны, чем папа, и спустя какое-то время всех родителей оповестили, что при ангине детей настоятельно рекомендуется кормить мороженым. "Ну, что я говорил?" риторически спросил он тогда у мамы и Тараса, который, как всегда, приплелся на кухню на запах маминого борща. "О, да, ты у нас самый умный", сказала мама. Она произносила эту фразу всякий раз, когда хотела его уколоть.
Короче говоря, папа рассказал Тане продолжение жизни этого Мойшке-Ивана.
- Дело в том, что мой папа, в смысле - твой дедушка по моей линии, занимался мало-мальски нормальным еврейским делом, то есть коммерцией. Тоже, должен тебе сказать, не очень пролетарская профессия, но он же никого не обвешивал. Ты могла бы обойти весь Бердичев и любой бы тебе сказал, что у Кутиеля таки не обвешивают. У любого могут обвесить, но только не у Кутиеля. Но мой папа хотя бы не был, извини меня, раввином и опиумом не торговал. А что такое раввин, если не торговец опиумом? Короче, я уехал учиться в финтехникум и там же познакомился с твоей мамой, а Мойше умчался в Ленинград в надежде на то, что слух о его папе туда не дойдет. Ну, конечно же поступил на завод и в ВКП(б), а потом в политехникум, и уже чуть было не стал большим человеком, как вдруг там у них откуда-то появился Файвел-Шмайвел, как мы его называли - противный такой шейгец, который ел свинину еще до революции - и кричит ему: "Мойшкеле! Говорят ты стал секретарем ячейки? Что ты говоришь? А как же твой папа, который же ж раввин?" Ты представляешь, какая сволочь?
- Короче, не знаю, что он там сделал, и как он сумел, но вдруг встречаю его на улице, возле дверей нашей конторы и чуть было не крикнул: "Мойшке, откуда ты взялся?" как он сделал мне знак - вот так, мы всегда, если надо было закрыть рот, делали вот так пальцем. Оказывается он теперь Иван Гвоздилин. Ну, пусть будет Гвоздилин. Правда, я его предупредил, что ГПУ-НКВД организация серьезная, и от них не спрячешься. В Аргентине тоже не спрячешься. Все равно найдут. А если твой папа раввин, то это все равно что родиться горбатым, и с этим уже ничего не поделаешь. Даже если раввин давно уже умер.
... Другие тоже навещали Таню, и это было похоже на проводы. Ну, вы же знаете, как родственники и знакомые, один за другим, а инода все сразу, приходят к человеку, которого призывают в армию или посылают в длительную командировку в Монголию. Даже Нюрка с детьми, и та пришла и просила извинить, если что не так.
Тарас, тот сел на край плота и свесил босые ноги в воду. Пришлось предупредить, что так же они с Лёшем могут перевернуться и утонуть. Он только спросил:
- Ты його любыш? Справди любыш?
Она даже удивилась, потому что как можно о таком спрашивать?
- Ну добрэ. Тилькы нэ забудь, що я ж тэбэ тэж дужэ люблю.
После чего Тарас соскользнул в воду и, не оглядываясь поплыл к берегу. Таня мыслено пожелала ему счастья.
Только мама ни разу к ней не пришла. Наверно потому, что ее убили и еще живую бросили в яму. Говорят, потом над ними земля шевелилась. В таких случаях не приходят к детям во сне. Чтобы не напугать ребенка.
- Что же было дальше? - спросил я.
- Дальше? Дальше ее подобрало какое-то судно. Вроде бы турецкое. Лёша отправили на дно, к рыбам, а Таню подняли на борт и поручили повару. Тот оказался добрым человеком и выходил ее, а потом приставил к себе для помощи на кухне. Вообще, она об этих турках говорила с большой теплотой. Хорошие, говорит, люди. Капитан как-то сказал, что, вообще-то, он обязан сдать ее властям и чтобы передали советскому консулу, но она попросила его этого не делать. Капитан даже не спросил, почему она не хочет вернуться домой.
- Два года она плавала на турецком корабле, почти не сходя на берег. Так привыкла, что, говорит, на суше кружилась голова. Неужели такое бывает?
Я сказал, что не знаю, не пробовал.
- Однажды это был Буэнос-Айрес, и она тоже не сошла на берег. Она не знала, что Буэнос-Айрес, это Аргентина. Но вечером, когда повар пьяным вернулся на корабль...
- Турок? Пьяный? - удивился я.
- Ой, что вы говорите? Я однажды сам с турецкими моряками в Буэнос-Айресе пил ром. Кто из них еще помнит об Аллахе? Повар сказал что-то такое, вроде того, что Аргентина - хорошая страна, или что аргентинцы хорошие люди. Как? удивилась она. Мы в Аргентине? Ей нечего было взять с собой, так как у нее ничего не было. Кроме одежды, которую ей купили моряки, и одежда была на ней. Она спустилась на мол и пошла в город. Даже ни с кем не простилась. Потом она жалела об этом, потому что турки обошлись с нею очень хорошо.
- Она ходила по городу и всех спрашивала, правда ли, что это Аргентина. По-руски и по-турецки, которому она немножко научилась на корабле. Ее остановил полицейский и на всякий случай отвел в участок. Там тоже никто ничего не понял и отвезли ее в психбольницу. Когда она поняла, куда попала, то, естественно, разволновалась, и ей сделали укол.
- В психушке ей опять повезло...
... Не знаю, что о своих везениях думала сама Таня, а моя мама сказала бы "а идишэ мазл", что означает не "еврейское счастье", а "нашим бы врагам такое". Примерно так.
- Как же ей повезло на этот раз?
- Там был один молодой врач, практикант. Его звали Хайме. Когда он ткнул себя в грудь и сказал: "Йо Хайме", она решила: О, этот еврей ее поймет и поможет. Правда, он был не евреем, а индейцем, но тоже хорошим человеком, и он отвез ее к себе домой, к моей индейской бабушке.
- Между прочим, испанское "Хайме" вовсе не происходит от еврейского "Хаим".
- Я знаю, - сказал он. - Это имя происходит от "Джеймс".
Юмор в том, что "Джеймс" происходит от еврейского "Яаков".
Мой индейский еврей улыбался, а мне показалось, что у него улыбка с сильным еврейским акцентом. Вобще-то, мы все немножко помешаны на том, что всюду ищем и иногда находим следы, оставленные нашими предками.