- Татьяна! Цэ ты? - крикнул Тарас так громко, чтобы все деревья в лесу услышали, как он рад, что она все-таки нашлась.
Он обхватил ее ручищами и от неожиданности заплакал.
- А я вжэ нэ знав, що й думаты. Дитынко ты моя!
Татьяна безотрывно смотрела на Циклопа, который лежал почти рядом и, не моргая, смотрел на то, как вечерело небо, как медленно уплывали облака и как они на ходу ловили последние красноватые зайчики солнечного света. Она не сразу поняла, что он не живой и спросила:
- Он убитый?
- Хто? - спросил Тарас. - Ты про кого? А? Ты про цього? Так цэ ж главный, шо ни на е бандыт у ихний банди. Чи то отряд, як воны кажуть.
- Все равно. Кто его? Зачем?
- Ну, як цэ зачем? Вин жэ супротивлялся. Мы ж хотилы по хорошому, а вин з ружжом на чэсного колхозьныка попэр. Прыйлшось, як бачиш... Цэ, Татьяна, называется справедлывисть. Воны честный народ пограбувалы. Навить коней пограбувалы. Цэ так нэ годыться. Партызаны! Як що вы партызаны, так вы ж обязаны за народ партызаныты.
- Зачем вы командира связали? - возмутился Лёш. - Командир никого не грабил. Он к Колпаку ездил. Для связи. Я точно знаю.
Только теперь Таня увидела, что товарищ командир сидел на траве со связанными за спиной руками.
- Цэ мы понялы, - объяснил Тарас, хотя почему он, вообще, в этой ситуации должен был кому-то что-то объяснять, а тем более какому-то там Лёшу?
На поляне все оставалось, как было до того, как они с Лёшем ушли к болоту, только - совсем, как если бы во время спектакля на сцену вышли другие актеры, а те, что были прежде, ушли, может быть даже в другой театр играть другую пьесу для других зрителей. Новые действующие лица были похожи на прежних, и они тоже сидели, где попало, и вроде бы доедали ту же еду, что оставалась после прежних.
- Я готов отвечать за то, что мои люди натворили, но только перед советским судом, - вдруг сказал товарищ командир.
- Иван Семёныч! - возразил Тарас и в его голосе был такой явный упрёк, какой обычно бывает в голосах тех, кто только что, буквально сию минуту, совершил доброе, достойное похвалы дело, а его не поняли и не оценили. - Вы же знаете, як мы вас вси поважаем. Вы, можно сказать, самый честный чоловик у нашему городи. Тилькы ваши люды - як бы точнишэ сказать...
- Это правда, - согласился командир, которого, оказывается звали Иваном Семеновичем, и Тарас давно знал его, как хорошего инженера и человека. - И я готов дать ответ, но это же форменный самосуд. Вы что не понимаете? Вас по головке за это не погладят.
- Ой, Иван Семеныч, Иван Семеныч, та дэ ж вы такэ бачылы, шоб совецька власть людей по головци гладыла? Та вона, як вэрнэться, так нас обох так погладыть, шо мы обыдва у Сыбиру, жопамы, як та Настя утюгом, вси дорогы перегладымо.
- Что вы такое говорите, Тарас? В то время, как наши войска...
- Та всэ цэ так. И про наши войска всэ правыльно. Тильки як цэ у вас у всих выходыть. Петлюровци нас грабувалы, деныкинци грабувалы, билыи, зэлэнии, краснии - хто нэ прыйдэ, уси грабуют. Нимци - культурни люды! - а й ци грабують. Я у город удрав из сэла. Що була за прычына, щоб из риднойи хаты бигты? Дэ моя жинка й диты, спытайтэ Тараса? А тэпэр, хто вас розбэрэ?
- Нет, Тарас, вы не правы. Советская власть - это власть народа. Есть, конечно, отдельные недостатки и перегибы, но ведь она же народная власть. Советская.
- Кажэтэ, я не правый? Можэ й так. Мы люды нэграмотни. Тилькы жыты и хлиб йисты навить оцэй горобець хочэ.
И он показал на воробья, который в это время скакал по Циклопу, клюя на его груди оставшиеся от последней трапезы хлебные крошки.
- Вы тилькы подывиться на цю пташынку. Оцэй паразыт з пидбытым глазом из сестрынойи хаты - у моеи сестры - увесь хлиб и все сало, що було, у мишок заштовхав и украв до сэбэ. Навить усю цыбулю вкрав. Чы ж вин не бачыв у хати диток? Чэтверо! А ейный чоловик дэ, вы знаетэ? Вин жэ ж у красний армии за советськую власть кров проливае! А тепер дывиться: оця скотына сестрыным хлибушком подавылася, а горобчыку хоч крошки досталыся. Хай йому буде на здоровья. Вин же ж хоч не грабував.
- Все равно, Тарас, так нельзя.
- Та воно так, Иван Семеныч, тилькы и вы, я бачу, нэ знаетэ, що можно, а що нэльзя. И я так думаю, что нимци спиймають, убьють, красни прыйдуть - всэ одно, як вы кажэте, нэ погладять. Бигты нам трэба, и яко мога швыдчэй. Тилькы одын вопрос: куды?
Вокруг них собрались люди и, опустив головы, слушали Тарасову политинформацию, и это была, скорее всего, единственная речь такой безразмерной длины, которую в своей жизни произнес этот человек.
Вдруг один из стоявших подошел к командиру и, широко размахнувшись, как делают косари, изо всех сил ударил его по уху. Иван Семенович упал на бок, и так остался лежать.
- Ты что? Для чого ты его вдарыв? - вскочил Тарас. - Иды гэть!
- Шо значыть - гэть? Я його помню. Вин у трыдцять якому-сь годи прыйиздыв розкулачуваты. Цэ ж вин Григория до району одвиз, и той потим нэ вэрнувся. У цих жыдив ни стыда, ни совисти нэма.
- Та якый там Григорий! Дурья башка! Григорий сам Петра розкулачував, а прыйиздыв до нього кум з города и потим воны кудысь пойихалы. Ты все перепутав. И якый же Иван Семенович жид? Цэ ж обыкновенна руська людына.
- Руська, руська! Вси воны чортовы жыды. А що, кацапы нэ жыды? Воны уси жыды. Тилькы й знають чесный народ грабуваты.
Тарас поднял и посадил связанного по рукам и ногам Ивана Семеновича.
- Ну, что, видел, Тарас, какая она, ваша справедливость? - крикнул он. - Как же можно этим людям давать волю? Да они, если дать им волю, сами все друг друга перебьют. Их нужно вот как, в кулаке держать.
Он хотел показать, как следует в кулаке держать народ, но руки были связаны за спиной, он дернулся, опять свалился на бок и затих. Тарас подскочил к нему.
- Что с вами, Иван Семенович? А ну, принэсить воды! Та швыдчэй!
Лёш побежал в лес и через пару минут вернулся с ведром, из которого на ходу плескалась вода, та, что они еще утром принесли с Таней. Тарас между тем развязал узлы на ногах и руках Ивана Семеновича, ему тряпкой вытерли лицо, и он пришел в себя.
- Попейте, попейте. Ну, чего вы разволновались? Справэдлывисть, справэдлывисть... Яка можэ буты справэдлывисть на зэмли, якщо йийи навить отамэчкы - Тарас показал на темнеющие облака - навить на нэби, и то нэмае. А вы уси, гэть звидсиля! Усэ! Тэатра закинчылась! До жинок!
Они все почему-то слушались Тараса, как если бы он был их старостой или начальником. Почему бы это? Когда все разошлись, и остались только они, то есть Тарас, Иван Семенович, Лёш и Таня, Иван Семенович, растирая затекшие запястья, опять кивнул в сторону ушедших и сказал:
- Ну что? Это твой народ? Это ж быдло, а не народ. Им хорошая плетка нужна.
- То правда, - согласился Тарас. - Кожному з нас бувае, що трэба чымсь по жопи стибануты. А тилькы так про людэй нэ трэба казаты, бо кожна людына мае право жыты и йисты тэ, що заробыла. А якщо у людэй всэ отнимають, то писля цього про справэдлывисть вжэ ничого балакаты. Ну, добрэ, тепер будэмо вэчэряты, бо мы щэ й не обидалы.
Таня с Лёшем, те вообще с утра не ели. Словом, принесли из схрона картошки и еще кое чего, развели огонь и уселись, кто на чем нашел.
Костер на лесной поляне, среди одобрительно кивающих доброжелательных деревьев всегда располагает к приятной беседе.
- Как что? Будем к нашим пробираться, - сказал Иван Семенович. - Похоже на то, что фронт уже близко.
- Эгэ ж! - не сказал, а как-то крякнул Тарас - Тилькы нас там и ждуть. А як дождуться, то зараз же спросять: а дэ цэ вы, голубы, ошивалыся усэ цэ врэмья, поки уси совэтськы люды родыну захыщалы? Напрыклад, вы товарышу инженер. Партызанылы, кажэтэ? А хто бавчыв? Люды кажуть, шо вы не партызанылы, а обыкновэнным бандытством займалысь. Совэтськых людэй грабувалы. Колхозныкив разорялы. От и ставайте отутэчки биля стинкы.
- Ты преувеличиваешь, Тарас. Партия во всем разберется.
- Эгэ ж! Бачылы мы, як вона розбыраеться. У нашому сэли усих роботящых так розибралы, що йих и доси нэ збэрэш. Осталысь одни лэдари. А дэхто збиг. Вас розстриляють за тэ, що грабувалы, а мэнэ, бидолагу, за тэ, що я ваших партизанив побыв. А цэй шыбздык (Он показал на Лёша) дэ шлявся? Вин же формэный дызэртыр. До стинкы! Тилькы Танька залышылась. Ну, йийи до дытячойи колонии. Бо тэж незнамо звидкиля взялася.
- А я объясню, что мой папа на фронте, - неуверенно заметила Таня.
- Эгэ ж. Так и объясныш. А хто повирыть дивчыни, яку спиймалы разом из брэхунамы, дызэртырамы и бандытамы? Може папа и на хронти, а дочка чым займаепться? Ладно, лягаймо спаты, а рано вранци встанэмо и будэмо ришаты.
Так и поступили.
Утром попили кипятка с хлебом, луком и огурцами, которые еще оставались на дне бочки. Остатки съестного, найденного в схроне, сложили в котомки и посмотрели друг на друга: в какую сторону идти?
- Ночью я слышал стрельбу с той стороны, - сказал Лёш.
- Ну, що ж. Значыть пидэм туды.
И Тарас показал в противоположную сторону.
В это время из-за деревьев вышли трое с карабинами на ремнях.
- Стоять! - скомандовал тот, что был, повидимому, старшим. - Кто из вас Розенцвайг?
- Хто вы таки, хлопци? - ответил Тарас. - Нема тут ниякого Розенцвайга. Идить соби своею дорогою.
- Стоять! - повторил тот, что, по всей видимости, имел право командовать, и показал на Ивана Семеновича: Это вы будете Розенцвайг?