Тот из троих, который выглядел главным, вынул из кобуры наган и большим пальцем взвел курок.
- Тыхо, тыхо, тыхо, - спокойно сказал Тарас, выставленной вперед ладонью показывая, что тут не то, что стрелять, но даже громко говорить не уместно, так как все свои и, если есть вопросы, то можно спокойно разобраться.
Главный, тыкая стволом в каждого, еще раз оценил, кто из подозреваемых внешне соответствует фамилии Розенцвайг, и опять остановился на Иване Семеновиче. И действительно, ни Таня, ни Лёш, ни Тарас не подходили - значит Иван Семенович.
- Ты?
- Моя фамилия Гвоздев.
- Документ?
Иван Семенович достал из внутреннего кармана пиджака паспорт, причем так расстегнул при этом пиджак, как сделал бы американский ковбой, если бы снимался в голливудском вестерне.
- А почему я должен предъявлять вам документы? Кто вы сами? Предъявите ваш документ.
- А это видел? - сказал, слегка повернув с одновременным наклоном голову как бы в сторону и вниз, главный и тряхнул наганом, а те, что были с ним, тоже направили на Ивана Семеновича свое оружие, причем оказалось, что у одного из них был не карабин, а автомат с круглым диском. Это было что-то новое и произвело впечатление, но не на всех.
- Не убедительно, - спокойно сказал Иван Семенович, который где-то эту штуку уже видел, и, выдернув из-за пояса точно такой же наган, как у главного, тоже взвел курок. - Может, обойдемся без грубостей? Кто вы и что вам здесь нужно? Я командир партизанского отряда Гвоздев. Меня знает Ковпак.
- Известное дело. Меня послали из штаба Ковпака с приказом немедленно доставить вас. Это что, весь ваш отряд? Вы доложили в штабе, что у вас двадцать восемь человек. Да, и что это за отряд? Где охранение? Почему нас никто не остановил?
Даже несколько секунд тишины в такой ситуации, это вам не антракт между двумя действиями в театре и не школьная перемена. Обе стороны внимательно изучали друг друга. Как говорится в книгах, никто не хотел умирать.
Вообще, я давно заметил, что желание умереть за всевозможные химеры, вроде родины, умело организуется журналистами, но в жизни случается довольно редко. Тем более в ситуации, когда черт его разберет, кто и какого черта собирается убить или быть убитым. Хотя, с другой стороны, преимущество пришельцев в огневой мощи было явно на стороне пришельцев.
- Ну? - сказал главный, как будто выстрелил, но нажимать на курок поостерегся.
- Я думаю, что... - начал Иван Семенович так медленно, как говорят, когда обдумывают ответ одновременно с произнесением слов, но ему не дали закончить фразу.
- Щас я позову комиссара, - неожиданно предложил Лёш. - Он все объяснит. Э-э! А может наш комиссар и есть Розенцвайг? Слушайте, комиссар таки очень похож на Розенцвайга. Я давно подозревал, что он не Петров. Нет, ну вы посмотрите на Ивана Семеныча. Это же типичный Гвоздев, что вы не видите? А комиссар говорит, что он Петров, но он очень похож на Розенцвайга. Вы постойте. Он должон быть в схроне. Наверно, готовится к политзанятию. Точно. Я его там видел. Щас позову.
Главный опустил наган, Иван Семенович и те двое тоже расслабились, а Лёш исчез в зарослях. Сцена напомнила Тане одну пьесу из Гоголя, которую они с папой и мамой однажды видели в Русской драме. Послышался громкий хруст сучьев и Лёшин крик: "Товарищ комиссар Петров! Вас к командиру! Да, где же вы? Тут пришел какой-то идиот и говорит, что вы Розенцвайг".
После чего стало тихо, и долго ничего не было слышно.
- Что происходит? - спросил главный, но никто ему не ответил.
И вдруг...
Танин жизненный опыт уже успел научить ее, что все самые главные и интересные события происходят неожиданно. Неожиданно папа объявляет, что завтра, в воскресенье, - первый спектакль бродячего цирка "Шапито", и у него случайно завалялось три билета, неожиданно, причем, в подень, когда они собирались в "Шапито", товарищ Молотов объявил, что Германия напала на Советский Союз, неожиданно мама ушла на расстрел... И на этот раз, когда с противоположной от той стороны, куда ушел Лёш, что-то хрустнуло, она от неожиданности упала на землю и вскрикнула, главный повернулся в ее сторону и не увидел, как из кустов высунулся толстый цилиндр пулемета "Максим" и затататакал, как сумасшедший, по этим троим, что искали Розенцвайга.
Тарас и Иван Семенович отскочили назад, а Лёш вышел из-за куста и сказал:
- Сам ты Розенцвайг, сволочь.
Иван Семенович с ужасом посмотрел на троих убитых партизан.
- Что ты наделал? Негодяй! Ты же убил наших. Это же партизаны самого Колпака. Под трибунал пойдешь!
- Ясное дело, - сказал Лёш. - Только я этого, который с наганом, знаю лично. Не знаю, у какого он Колпака, но это он в тридцать седьмом году нашего директора школы забрал. Директор у нас физику преподавал. И черчение. Лютый был. Как зверь. Я у него из двоек не вылазил. Так этот энкавэдэшник... Я вам говорю: он энкавэдэшник, сволочь. Он, гад, директора прямо с урока забрал. Заходит и говорит: ты, говорит, Розенбойм? Тот , говорит: ну, да, я Розенбойм. А что? - спрашивает. Так он его под мышку от-так хвать и - за дверь. И как только я услышал, как этот мудак сказал: Розенцвайг, так я сразу ж вспомянул. Директора фамилия была Розенбойм. Похоже на Розенцвайг, и поэтому я сразу вспомнил эту историю и понял, что это тот самый энкавждэшник. Розенцвайг похож на Розенбойма.
Лёш очень разволновался, потому что не каждый же день случается вот так вдруг одной очередью троих энкавэдэшников из Максима, причем, один из убитых точно энкавэдэшник, тот самый, который прямо с урока хорошего человека увел, и тот не вернулся, и он все время говорил и говорил, перечисляя детали, и повторялся, чтобы не останавливаться, а Иван Семенович не слушал его и вместо того, чтобы слушать историю про Розенбойма и Розенцвайга, продолжал настаивать на своем, что это ужас и преступление, и зачем он это сделал, ну, отвели бы их к Колпаку, и во всем бы разобрались, а что будет теперь?
- Мы должны пойти в штаб Колпака и все честно рассказать. Все, как было. Там разберутся.
- Эге ж, - задумчиво сказал Тарас и посмотрел на небо, которое уже ярко осветилось взошедшм солнцем. - Оцэ дывлюсь я на нэбо и думку соби гадаю, и бачу, як бы взаправду: стоить товарыш Ковпак, а перед йим боевый командыр Иван Семэновыч Гвоздилин, и товарыш Ковпак товарыша Гвоздилина от так ручкою по головци гладыть, а другою рукою, значыться, орден товарыша Ленина простягае. Ну, шо вы такэ кажэтэ, Иван Сэмэновыч? Вы ж розумна людына. З образованием. Та чы вы не понимаетэ, шо вас и до Ковпака нэ доведуть. И нас разом з вамы у ту саму яму. Партийна людына, а ничогисынько нэ понима!
- Ну, что вы такое говорите, Тарас?
- Говорю тэ, що знаю.
- Извините, Иван Семенович, я человек маленький, но я думаю, что Тарас прав. Мы вчера решили, что надо бежать. Разница, я думаю, в том, что теперь бежать надо быстрее. Кроме того, я еще подумал: может это глупо, но что если этот мудак, он же сам и есть Розенцвайг?
- От кого же вы предлагаете бежать? - спросил Иван Семенович и посмотрел по сторонам, но деревья, повинуясь утреннему ветерку, только разводили ветвями. Им-то, деревьям, бежать было явно не от кого и не зачем.
- Я так соби думаю, що бигты трэба вид усих. Бо своих навколо нас я аж никого не бачу. Пэрш за всэ сховаемось у мэнэ дома, у моему сэли, а тоди вже будэмо выришуваты. Тилькы тут нам робыты нэма що.
Родное село Тараса втиснулось своими белыми хатками и приусадебными сотками между тем самым лесом, где происходили вышеописанные драматические события, и речкой, что веселилась под горкой, и к ней, к речке, спускались, теснясь и мечтая напиться водицы, длинные полоски огородов и садов. Даже издали, со стороны опушки, видны были поспевавшие яблоки, вишни, груши.
Господи, ну до чего же Ты славно все это устроил! - подумал автор этих строк, отлично понимая, что его, приглашенные из самой жизни, но, тем не менее, литературные персонажи ни о чем таком не подумали, потому что им было абсолютно не до красот природы. Они час назад поспешно затолкали в схрон четыре трупа вместе с пулеметом Максим, а автомат, карабины, наганы и патроны взяли с собой и осторожно пересекли лес в поисках другого укрытия.
- Вы тут заныкайтесь у кущах, - сказал Тарас, - а я тыхэнько почымчыкую до сэла и розвидаю.
- А почему мы не можем все вместе? - спросила Таня.
- Ты, дивчына, кращэ мовчы. Ты щэ людэй нэ знаеш. Пожывэш з мое, будэш знаты, що нэмае бильшого ворога, ниж сусид. Вин тэбэ и зъйисть и, зъйившы, продасть тэ гивно, що залышылось, и потим объясныть, що так и трэба. Пойняла чы ни?
Таня ничего не поняла, но ей и понимать не нужно было.
Тарас вернулся часа через два и объявил, что лучше им дождаться ночи.
- А потом огородами, огородами и - к Котовскому, - пошутил Лёш, которому еще было до шуток, возможно, на нервной почве, но никто даже не улыбнулся.
- Одын мий сусид, той, що отакочкы чэрэз одну хату вид моеи, так вин на вийну пишов, а його два сына, хлопчыкы, лит може щиснадцять, нэ бильш, так воны до нимэцькойи полиции подалысь. Ну, вы такэ бачылы? Я старшому кажу: ну, а шо ж ты зробыш, як ото краснии прыйдуть. Воны ж тэбэ, паразыта на отий вэрби повисять. А вин кажэ: ни, кацапы й жыды бильш нэ прыйдуть. А батько, мабудь, вбытый. Вы такэ чулы? Ну, однэ слово - пацаны и ниякого розуму нэма.
- А немцев в селе нет? - спросил Иван Семенович.
- Та сэстра кажэ, що йих вже давно пошти што й нема.
- Так почему же нужно этих полицаев бояться?
- Ой Иванэ Сэмэновычу, Иванэ Сэмэновычу, ну, якый жэ вы наивный! Нэ знаете вы наших людэй. Зовсим нэ знаете. И жалиться вам тэж нэма кому, бо вы ж сами усякых сексотив наплодылы, а тэпэр воны ж вас самих, якщо побачать, так продадуть, моргнуты нэ вспиетэ.