20 лет назад я впервые посетил Париж, город, о котором принято мечтать и,посетив который хотя бы раз, не страшно умереть с мыслью: я был в Париже, и значит, жизнь прошла не зря.
В это время я уже три года, как жил в Иерусалиме и работал в Мемориале Яд Вашем. В самый канун моего выхода в отпуск в Зале имен один человек, еврей и парижанин, протянул мне свидетельский лист, который он заполнил на своего отца, погибшего в Аушвице. Я обратил внимание, на то, что в 1943 году французская полиция увела его отца из того же дома, в котором он живет сейчас.
- Вы не чувствуете себя неуютно в этом доме, особенно когда мимо окон проходит ажан в каскетке и плаще? - вырвалось у меня.
- Напрасно вы так. У нас очень крепкая община, способная за себя постоять.
- Вот как! Хотелось бы посмотреть, убедиться и порадоваться за вас.
- Приезжайте, - сказал он. - Покажу.
- Спасибо. Послезавтра утром я буду в Париже. Встретимся?
- ОК! Вот вам моя визитка.
Я позвонил, честно говоря, надеясь, что он пригласит меня домой. Хотелось посмотреть на этот дом в районе Сен-Дени, провести вечер в семье коренного французского еврея, ощутить атмосферу, но - черта с два! - у них это не принято. Предложил встретиться не так как принято у нас, а как принято у французов, то есть в кафе. У них таки прекрасные, воспетые поэтами, кафе, и истинный француз большую часть жизни просиживает в этих очаровательных заведеньицах, но мне это было не интересно.Мой приятель по моему тону заметил, что я не в восторге и предложил местом встречи назначить синагогу на улице Виктуар.
Мне очень стыдно, но среди достопримечательностей Парижа у меня это место не значилось. В советских книгах о ней ничего сказано не было, и я не знал. Таки стыдно.
Это был конец Суккота, и к тому времени я уже кое-чему нахватался о еврейских праздниках. Моя мама называла этот праздник: "сикес", но о том, каков он и, в частности, о суке ничего мне не говорила, хотя в детстве она наверняка проводила этот праздник в родительском шалаше во дворе своего дома.
У входа в синагогу меня встретили крепкие еврейские молодчики с повязками на рукавах, в очках и с решительным видом. Они так тщательно обыскали меня всего, что я не преминул ехидно заметить, что в Иерусалиме так тщательно не обыскивают, что я боюсь щекотки, и что у них тут военное положение, что ли? Может Париж в осаде? Русские танки? Подступили пруссаки? Завтра день святого Варфоломея?
- Потому что здесь вам не Иерусалим, а Париж, - объяснил мне один из очкариков.
Несколько лет спустя я вспомнил эту фразу, когда в Нью-Йорке при посещении музеяJewishHeritage(Еврейское наследие) я столкнулся с еще более строгим securityи мне было сказано: здесь тебе не Иерусалим, это Нью-Йорк! Тут нужна особая бдительность.
Хорошенькое дело! - подумал я, как в первом, так и в другом случае.
Стоило бы описать роскошную синагогу на улице Виктуар, но сделаю это в другой раз.
Мой знакомый протянул мне руки и подвел к раввину сфарадийского вида, который оказался главным раввином Франции мсье Сиратом. И читал о нем в одном французском журнале и, в частности, его дискуссию с монсеньером Люстижье на тему о том, кого следует считать евреем, и вправе ли кардинал сидеть одновременно на двух стульях, один из которых мамин.
В то время недавно приехавший из России еврей был достаточной редкостью, а я к тому же - из отказников, плюс (Такое совпадение!) говорил по-французски. Почти как Люстижье. Почему бы со мной тоже не покалякать?
- Пойдемте в сукку, - предложил мсье Сира. - Сделаем киддуш.
Слово "киддуш" я где-то слышал, но как это делается, вы случайно не знаете? Попытался объяснить ему, что я, конечно же, еврей (по маме и папе), но, вы знаете, а быселе не в этом смысле. Он все понял, кроме слова а быселе.
Словом, под его умелым руководством киддуш у нас получился, а я мысленно на чем свет стоит ругал своего покойного папу, который так много говорил о третьестепенных пустяках и не нашел время рассказать сыну о самых главных вещах в жизни. Тем более, что мой папа хорошо знал все эти штуки.
Впоследствии я заметил одно важное отличие между нами, выходцами из России, и французскими евреями, недавние предки большинства которых (Я имею в виду в данном случае ашкеназскую часть французского еврейства) из тех же мест, что я и мои нынешние соседипо лестничной площадке в Израиле.Французский еврей может тоже, как я, не знать, как делается киддуш, но он, по крайней мере, стыдится такого невежества, а наш, наоборот, гордится своей непричастностью к "средневековому варварству".
Мсье Сира пригласил меня назавтра принять участие в празднике Симхат Тора в синагоге при Еврейском культурном центре на Бульвар Монмартр 19.
У входа в здание меня встретили все те же еврейские молодчики в очках и повязках, с уоки-токи и автоматами облегченного типа. Кроме них, на тротуаре толпились ажаны в каскетках и коротких плащах.
Когда я вошел в зал, там проходил своего рода митинг. Молодой раввин стоял на возвышении посреди зала и говорил речь. Он объяснял присутствующим, как плохо живется евреям в Советском Союзе. Они не могут вот так, как мы, свободно праздновать Симхат Тора. Я подумал, что наша публика в СССР об этом и не мечтала и, вырвавшись из современного Мицраима, не спешит этим заняться сейчас.
Я смотрел по сторонам и видел точно таких же йидн, которых привык видеть на бывшей родине. Только те говорили по-русски с легким идишистским акцентом, хотя на идиш говорить не умели, и к месту и не к месту пересыпали речь отдельными словами на идиш, где-то когда-то услышанными от мамы и папы, а эти делали то же самое, но только основой был французский.
- А теперь, медам е месье, - продолжал оратор. - Мы впервые (!) с нашей Торой и с нашим дорогим (Акцент на слове "дорогой") главным раввином (Поклон в сторону стоящего поодаль мсье Сира) выйдем на улицу. В этом году мы впервые (!), свободно(!) пройдем по бульвару Монмартр. И пусть все увидят, что мы никого не боимся, и...
И дальше все, в том же роде. В заключение речи он твердо сказал: - Женщин и детей, просьба, на улицу не выходить. Вы останетесь в зале.
Это было похоже не столько на веселый праздник, сколько на военную операцию в самом логове противника.
Поскольку я не был ни дамой, ни ребенком, то вышел и оказался в колонне, со всех сторон окруженной ажанами с автоматами и уоки-токи. Я всматривался в лица в поисках хоть кого-нибудь с искрами в глазах типа тех, которыми нас с эстрады осыпают Хазановы, Жванецкие, Карцевы и другие. Не увидел. Я был единственным - по крайней мере, так мне показалось - кто чувствовал себя участником не нормального еврейского праздника с песнями и плясками, а юмористической театральной постановки на тему об "наши в тылу врага".
Пройдя метров сто, колонна во главе с тем же молодым раввином и мсье Сира повернула назад, и демонстранты, которых как мощным пылесосом втягивало в здание Культурного центра, нестройно запели "Давид, Мелех Исраэль". В зале Тора, которая все это время была с нами, но я только в этот момент заметил ее присутствие, поплыла над головами по направлению к арон а-кодеш и там остановилась. Волею толпы, в которой люди переливались из одной емкости в другую, как в школьном приборе для демонстрации поведения жидкости в сообщающихся сосудах, я оказался поблизости от Арон а-кодеш. В этот момент все начали кричать: а-шана а-баа бирушалаим, а-шана а-баа бирушалаим! (В будущем году - в Иерусалиме!)
Только я один не кричал и удивленно смотрел по сторонам.
- А почему вы не участвуете? - недовольно спросил меня один мсье в зеленых подтяжках и с пиджаком через руку.
- И что же я, по-вашему, должен делать?
- То, что все делают. Кричать бе шана а-баа.
- Я что, по-вашему, сумасшедший? Мне через полторы недели на работу, а на улице октябрь.
- Но так принято.
- Уместно было бывыкрикивать эти слова в ОВИРЕ, когда я был в отказе, но тогда я не знал этих слов. А почему вы кричите, этого мне не понять. Пойдите в кассу и купите билет до аэропорта Бен-Гурион. Оттуда до Иерусалима 40 минут автобусом.
Я потом ходил в еврейский район Плецл, в котором осталось мало евреев, но еще функционирует ресторан на улице Розье, где вскоре после моей поездки в Париж террористы произвели взрыв и погибло много людей, книжный магазинчик в полуподвале и с Маген-Давидом на окошке, и эта звезда, так привычная глазу в Иерусалиме, в Плецле (Французы этот квартал называют: Марэ), смотрится, как кукиш кому-то на зло. Дескать, мы вас не боимся. Вот вам.
Почему нужно кого-то бояться в этом прекрасном, но таком чужом по их же словам городе, и при этом кричать: бешана а-баа бирушалаим?(В будущем году - в Иерусалиме!)