Вошла девочка лет четырнадцати или около того. Рюшечки, бантики, косички - все по моде того времени. И глаза восхитительной голубизны.
- Это еще что за новость? - спросила она, указывая на меня.
- Эту новость мы подобрали вчера вечером у входа в дом, - объяснил Серафим Антипович и добавил, что эту новость зовут Левой.
- А я Бела, - объяснила она. - Будем друзьями.
- Не думаю, - зачем-то сказал я.
- Вы не хотите со мной дружить? - удивилась Бела. - Ну, как хотите.
- Да нет, хочу конечно. Но я же не надолго. Мне нужно вернуться...
- Куда ты собираешься вернуться? - поинтересовался Серафим Антипович. - Ты, вообще-то, представляешь себе, что происходит в Питере?
- Я представляю. В Питере революция. Но ведь армию-то никто, надеюсь, не отменил.
- Нет, голубчик, ты не понимаешь, что такое революция. То есть мы с Алевтиной пока еще точно сами не знаем. Вполне возможно, что это вовсе и не революция, а так себе, заварушка, но насколько я знаю Володю Ульянова...
- Что за человек?
- Если он и его друг Лева Троцкий стоят во главе того, что там творится, то это будет не водевиль, а это будет...
- Что будет?
- Что-то серьезное будет. Большая драма. Сейчас должен прийти Володя. Не тот, не Ульянов, другой Володя. Он нам все расскажет.
Тот, кого Серафим Антипович назвал Володей, это был Владимир Седой. Его знал весь Питер, а его стихи читала вся читающая Россия. Не знаю, в самом ли деле он писал хорошие стихи, потому что на мой вкус хорошие умели писать только Пушкин и Лермонтов, а остальные только пыжились, но куда им! однако стихи Владимира Седова были знамениты, а между знаменитостью и заслуженностью очень большое расстояние. По крайней мере, я, Лев Мосин, так считаю.
Владимир вошел, и оказалось, что он вовсе не седой и что у него неухоженная ржаного цвета шевелюра. Он был слегка выпившим.
- Садись и рассказывай, что они там натворили, - сказал Серафим Архипович.
Он не только не сел, но ловко по-обезьяньи прыгнул на стол.
- Ты бы хоть ботинки снял, - предложила Алевтина.
Вместо того, чтобы послушаться совета Алевтины, он поднял графин, вылил воду себе на голову и прокричал, как пролаял:
- Мне ваши будни проели печень,
И, у судьбы стоявший в углу,
Я, потому что ударить нечем
Колочу ботинками по столу.
Мне омерзителен вкус ваш тонкий
Аромам вашим - ботинком в зад,
И ваши тонкие перепонки
Порву я грохотом барикад.
- Это стихи? - осторожно спросил Серафим Антипович.
- А что, не похоже?
- А кто будет стирать скатерть? - спросила Алевтина.
- Эх, Алевтина, как же ты умеешь все испортить! - тихо сказал Владимир и осторожно сполз со стола.
- А теперь конкретно: что происходит в Петрограде?
Владимир тяжело опустился на стул и устало произнес:
- А черт его знает, что у них там происходит. Эпицентр России переместился в Институт благородных девиц. Парадокс? Нет, папаша Серафим,...
- Не называй меня папашей.
- Ну, просто Серафим...
- Архипович, - подсказала Алевтина.
- Да, чуть не забыл, - стукнул себя по лбу Владимир. Там, за дверью, один молодой человек спрашивает какого-то Леву Мосина.
- Это я, - объяснил я и попробовал встать, но не смог.
- Впусти его, Алевтина, - приказал Серафим Антипович. - Может нам повезет. Может, Левин приятель не поэт, и у него найдется пара заклепок в мозгах.
2.
Алевтина крепко держала за ворот того самого беспризорного мальчишку, который тогда, на крыльце...
- Это твой друг? - строго спросила Алевтина. - Серафим Антипович, увольте меня от этого. Вы представляете, сколько у этого мальца вшей? Нам только сыпняка в доме не доставало.
Расставив руки, одна ладонь обращена в сторону писателя, а другая в сторону экономки, Владимир громко прочел:
- От ужаса кровь в моих жилах застыла.
Смогу ли унять смертельную дрожь?
Если у революции не будет мыла,
Революцию убьет вот-таковская вошь.
Серафим Архипович серьезно посмотрел на Владимира.
- Не зря говорят, что поэты интуитивные пророки. Городишь чушь собачью, но что-то в этом есть.
- Как тебя хоть звать? - спросил Серафим Антипович.
- Ванька, как же еще, - сказал и пожал плечами.
- По-моему, ты прошлый раз не так говорил, - предположил я, хотя ни в чем не был уверен.
- А я никогда два раза подряд одинаково не говорю.
- Почему так? - поинтересовался Серафим Антипович.
- А не надо, чтоб люди меня запоминали. От этого одни неприятности.
- Вот как! У поэтов как раз наоборот, - заметил Владимир.
- У него кровь идет, - сказал Ванька, показывая на меня пальцем.
Действительно, я чувствовал, как струя крови потекла по моей ноге.
- Сосуд лопнул, - добавил Ванька.
Алевтина выпустила из рук Ванькин ворот, подбежала ко мне и откинула одеяло.
- О, Господи!
Ванька широким жестом отодвинул Алевтину и двумя ладонями образовал абажур вокруг места, где у меня была рана.
- Что ты вытворяешь? - возмутилась Алевтина.
Ванька не ответил. Подержав так руки некоторое время, он сказал:
- Теперь надо сменить повязку.
3.
Пока Алевтина меняла бинты на моей ране, которая уже не кровоточила, а Ванька, сидя на ковре, наблюдал за тем, как она это делает, Владимир докладывал Серафиму Антиповичу о событиях в городе. Мне слышны были только обрывки сказанного, но я понял главное, что большевики и эсеры захватили власть, заняли в столице все ключевые точки, что Ульянов на этот раз учел печальные уроки Парижской коммуны, и что Владимир этому чрезвычайно рад. Он, оказывается, всю жизнь мечтал об очистительном взрыве.
- Но ты понимаешь, что при взрыве из народа вытекает много крови! -крикнул ему Серафим Антипович.
- Вот и прекрасно! - воскликнул поэт. - Кровь очищает. Мы выйдем из этой передряги очищенными.
Когда на родине нарыв,
Выздоровление ускорит
Великий пугачевский взрыв
И крови праведное море.
- Ты идиот!
- Возможно. Мы, идиоты, видим дальше вас, гениев. Мы видим сквозь стены.
Услышь, о, Господи, сей вдохновенный стих:
Я истину искал аж до седьмого пота,
Но лишь устал от мудростей твоих.
Пошли мне, Господи, прозренье идиота.
- Похоже на то, что Всевышний внял твоим просьбам. Ну, ладно, что еще?
- Я говорил с Лениным.
- С Ульяновым?
- Его все называют Лениным. Наверное, ему так нравится. Хотя, смотрите, он расписывается: Ульянов, в скобках - Ленин.
- Ищет, как американцы говорят, свой имидж.
- Возможно. Однако, я уверен, что он великий человек. Все остальные - пигмеи. Кстати, он просил передать вам кое-что.
- Например?
- Сегодня он собирается объявить первые декреты новой власти. О земле и о мире.
- Силен! Да, ты прав, он великий человек. Я много раз встречался с ним в Париже и в Швейцарии. Он никогда мне не нравился. Ульянов из тех, которые терпеть не могут слушать чужие мнения. Такие, как он, делят мнения на две категории: мое и неправильное.
- Серафим Антипович, вы сильно преувеличиваете.
- Дай Бог, Володя, чтобы ты был прав. Ну, так что же Ульянову нужно от меня?
- Он сказал, что сейчас они...
- Кто это, они.
- Как кто? Большевики, конечно. Они работают над текстом декрета о культуре.
- Вот как!
- Так вот, вы говорите, что он не уважает ничьих мнений, а выходит что наоборот. Владимир Ильич обращается к корифеям науки и культуры Петрограда с предложением помочь сформулировать политику новой власти...
- Кстати, как она у них называется?
- Как? Это же просто. Власть советов.
- Что это означает в переводе на общепринятый язык демократических институтов?
- Не знаю, но думаю, что власть собирается советоваться, выслушивать советы представителей разных слоев населения.
- Всех слоев или только некоторых?
- Вы задаете мне трудные вопросы.
- Видишь ли, Володя, в моей стране к власти пришли какие-то люди. Некоторых из них я знаю лично, но это ничего не меняет. Предполагается, что я их поддерживаю. А иначе, чего бы они обращались ко мне с таким предложением? Честно говоря, пока я ничего не понял. Новая власть будет выборной или у власти будут те, кто ее захватили? Впрочем, ты сам не знаешь.
- Так что передать Владимиру Ильичу?
- Передай, что я согласен и поставлю свою подпись под декретом о культуре при одном обязательном условии: в декрете должен быть пункт о полной свободе творческой деятельности и обязательство, что в конституции России будет статья о полном запрете на цензуру и какие-либо иные виды ограничений на творчество.
4.
- От меня вши не наползут, потому что у меня их нет, - сказал Ваня, когда Владимир Седой вышел.
- Как это могеть быть, ежели ты оборванец и чорте где шляешься? Ты где живешь?
- Где хочу, там и живу.
- Значит у тебя полно вшей.
- Можете проверить.
- Как такое могеть быть?
- А так и могеть.
Нога совсем перестала болеть и я попробовал встать.
- Не болит, - сказал я и присел на корточки, чтобы проверить. - Как ты это сделал?
- Долго рассказывать, и ты все одно не поймешь.
- Может я пойму? - спросил Серафим Антипович.
- Может и поймете, но не поверите.
- Ишь ты!
- Да уж! - сказал Ванька и встал с ковра. - Ну, ладно, я пошел.
- Куда ж ты пошел? - спросил Серафим Архипович.
- Вы Гюго читали? - вдруг спросил оборванец.
- Читал ли я Гюго? Ни хрена себе!
- Про Гавроша помните? Перечитайте его диалог с родителями. Годится для нашего случая.
- Ни хрена себе! - повторил Серафим Антипович. - Ну, если ты читал Гюго, то, пожалуй останься. Пообщаемся. А заодно и пообедаем. Поговорим о Викторе.
Все это время Бела сидела в сторонке и в разговорах не участвовала. И только теперь добавила, что парню стоило бы помыться. Кроме того в сундуке еще зачем-то хранится Сережкина одежа.