Чего только не увидишь, находясь в глубоком бредовом состоянии, после того, что тебя, раненного винтовочной пулей в бедро, перепуганного революционными событиями на одном из исторических перекрестков и приведенного в окончательное замешательство малолетним оборванцем, изо всех сил трахнет дверью по голове неосторожный жилец при выходе из дома! Если учесть, что почти в таком же бреду я находился на протяжении всего прошедшего года службы и учебы в юнкерском училище, то...
Что бы там ни говорили о природе сновидений и бредовых состояний (Вспомните хотя бы сны Веры Павловны), я убежден в том, что Природа в ее великой мудрости специально создала эти своеобразные кинокадры, чтобы заполнить пустующие промежутки между отключением сознания и его возвращением к реальной тягомотине нашей жизни. Жизнь слишком коротка, чтобы оставлять эти отрезки без впечатлений и сообщений из au dela, иначе говоря, с той стороны.
Отключившись, я увидел странные фигуры, похожие на часовые циферблаты, которых выбросили на дорогу, после чего по ним проехались и прошлись колеса телег и сапоги прохожего люда, а они ожили и стали похожими на тех, кто их сварганил и потом измял, то есть на людей. Они то растягивались в стороны в шутовских улыбках, то вытягивались по вертикали, изображая высшую степень удивления вперемежку с душевным расстройством, то разбегались, то сходились и шушукались по углам.
Потом они начали делиться, как это делают клеточные организмы и их стало так много, что они заполнили пространство долины до горизонта и наверняка за его пределами, после чего я заметил, как они сперва осторожно, а затем со все большим энтузиазмом занялись пожиранием друг друга, и, наконец, разделившись на две партии, приступили уже к методическому истреблению себе подобных с другой стороны.
Все это время, я оставался вне времени и держался подальше от этих событий, стараясь не вызывать подозрений, будто бы поддерживаю тех или других, и тем не менее два чудовища, нахмурив цифры ·2? и ·10?, направились в мою сторону и при этом недвусмысленно выставили вперед большие стрелки.
Я в ужасе вынырнул из этого бреда, увидел себя лежащим в постели, устроенной на просторном диване, а диван в большой квадратной формы комнате...
После чего опять провалился и оказался в другом бреду, заполненном похожими друг на друга человекообразными существами с эспаньолками на подбородках.
Я давно уже, еще будучи в здравом уме и сознании, стал замечать, что жизненное пространство, в котором я копошился, все более заполняется этими типами. Эспаньолки, надо полагать, служили им средством самоидентификации. Не исключено, что эти сомнительные украшения помогали им выделять друг друга из толпы ординарных людишек, не вызывая при этом подозрений со стороны полиции.
Вообще, я хорошо понимаю людей, которые не считают нужным острыми бритвами срезать растущие у них на щеках и под носом волосы: такова природа, и пусть будет, как есть. Никаких возражений. Усы и бороды различной формы, это совсем другое дело. Эти украшения растят и холят, чтобы что-то этим сказать. То ли нам, то ли себе самим. Они означают: вот я каков, а совсем не тот, кем вы, возможно, меня считаете. А в клинически тяжелых случаях усы и борода служат крыльями, с помощью которых их обладатель надеется вознести себя над людьми и над миром.
Например, когда я смотрю на знаменитую квадригу на фронтоне Большого театра, то вижу четверку лошадей - и только, а четверка: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин могли бы производить примерно такое же впечатление, как четыре коня, запряженные в телегу (Или, если вам угодно, колесницу) коммунистической идеи, но тщательно продуманные и ухоженные волосяные украшения на их лицах все меняют. Это уже не четыре труженика-битюга во имя блага людей, а четыре гения, вознесшие себя над всем видимым и невидимым пространством. Попробуйте мысленно обрить щеки и надгубья этих чудовищ, и сами убедитесь в моей правоте: все четверо превратятся в чиновников, ремесленников, судебных секретарей. А если повезет, то - может быть - в начальников железнодорожных полустанков.
Во второй части моего бреда я увидел себя окруженным десятками этих аккуратно подстриженных эспаньолок. При пиджаках и галстуках. Некоторые - в очках. С портфелями, из которых торчали книги с золотыми обрезами классиков. Первое впечатление: вполне интеллигентные и воспитанные люди.
Все они что-то говорили. Одновременно. Я еще подумал, что, скорее всего, они не слышат друг друга, и очень странно, что их вовсе не интересовало, что говорят другие, которые тоже в эспаньолках. Что не мешало им не понятно по какому принципу группироваться и делиться на партии и фракции.
В какой-то момент произошло замешательство, вызванное тем, что одна из эспаньолок притащила откуда-то пару ящиков из под овощей, поставила один на другой и влезла, чтобы сказать что-то такое, что, возможно, было важнее всего на свете.
Чтобы с такой ловкостью одним ударом носком начищенной гуталином штиблеты вышибить нижний ящик из под верхнего, сохранив оратора в вертикальной позе - так это же требовало серьезной натренированности! Тем не менее. Оратор не успел даже поперхнуться недосказанной фразой.
Раздался выстрел. Справа, между ног стоявших носками вверх торчали те самые штиблеты. Защелкали взводимые курки.
Я был абсолютно ни при чем. У меня не было ни оружия, ни эспаньолки. Я сидел под зонтиком и только что попросил официанта принести стакан лимонада. Двое из числа обладателей эспаньолок подошли с двух сторон. На них были форменные тужурки. Подняв глаза, я к ужасу увидел, что их эспаньолки сбриты, а в их деревянных кобурах маузеры, а у одного из портфеля вместо классиков торчала серая папка с надписью ·ДЕЛО ?...?
Я почувствовал, что сейчас мне скажут: Гражданин, вы пройдете с нами, и опять вынырнул из бреда. Поскольку роман Чернышевского в гимназиях тогда не проходили, то я прочел его спустя годы, и заподозрить меня в плагиате невозможно. Оба моих бреда - продукты моего собственного творчества.
2.
Кроме дивана, на котором я лежал, жалуясь самому себе на боли в бедре и в голове, в комнате были также камин с бронзовыми часами (Кто-нибудь где-нибудь видел камин без бронзовых часов?), буфет в стиле рококо, пианино с двумя двойными канделябрами, круглый стол под хрустальной люстрой, тяжелой скатертью и графином и три обрамленных плюшевыми шторами окна на улицу.
Издалека донесся ружейный выстрел, напомнив мне, что, возможно, я не удостоюсь увидеть самые интересные эпизоды исторической драмы. Хотя, если это так больно, то черт с нею, с революцией.
- Что, солдат, очухался? - мужским баритоном спросила огромная дама и круглым животом раздвинула портьеры.
Она подошла и посмотрела на меня со своей, наверное, двухметровой высоты и, чтобы разглядеть в подробностях, наклонила голову сперва к левому, а потом к правому плечу.
- Ну! Чего молчишь?
Я пожал плечами.
- Принесу тебе поесть-попить.
От боли в бедре я не мог подняться. Она подложила мне под спину еще одну подушку и накормила, поощряя меня, как это делала когда-то нянька Луша, сюсюкающими словами. Мой отец очень не любил этих слов. Говорил: такими словами растят не мужчин, а только размазней.
- Меня зовут Алевтиной, - сказал она. - А тебя?
- Лёвой.
- Значится, Лев? Хоч на Льва ты не дюже похож.
- А вы когда-нибудь видели льва?
- Ага, видела. На картинке. У Серафима Антипыча в кабинете мильон книжек. Многие с картинками.
- Вы сказали: Серафим Антипович? А фамилия?
- Фамилия? Известно: Погорелов. Его ж все знают.
- Еще бы! - воскликнул я и, шевельнув нечаянно ногой, вкрикнул от боли.
- Чего ты его тут мучаешь? - отозвался Серафим Антипович, входя в комнату.
Я это лицо наверное сто раз видел на фотографиях, в газетах.
- Извините, Серафим Антипович. Я сам не знаю, как тут у вас оказался. Вообще-то я должен...
- Да ни хрена ты не должен, - сказал живой классик мировой литературы, а я удивился, так как не ожидал, что писатели пишут одними словами, а говорят другими. - Лежи уж. Алевтина, тут должен прийти Володька. Так ты сообрази для нас что-нибудь. Только водки не неси. Соображаешь?
- Так он же-ть сам найдеть. Чи ж вы его не знаете?
- Запрещу. Ну его. Опять напьется, скотина.
Он сел к столу и оттуда стал меня допрашивать. Кто, да что, да откуда?
- Из Бураковичей, говоришь? Да ты что? Я это место хорошо знаю.
Я объяснил, что в Бураковичах только родился и жил до гимназии, а когда поступил в гимназию, то переехал к тетке, потому что тетка жила в губернии, а родители вскоре померли, так я фактически у тетки и вырос. Она у нас при средствах. От мужа осталось. Деньги, дом, и всякое такое. А детей нету. Только я.
- Как в Питер попал?
- Так это ж все тетка в прошлом году и придумала. Устрою, говорит, тебя в юнкера, а там скоро и войне конец придет.
- Правильно сделала. Было бы хорошо, если бы воевали только те же самые идиоты, что придумывают войны. Вот бы мы посмотрели и потешились.
- А как же родина? - ляпнул я и так широко открыл глаза, что даже веки заныли.
- Родина, - сказал классик и почесал бороду, которая у него была совершенно беспорядочной. - Родина, это молоко из мамкиной сиськи. Все остальное... Остальное, это остальное. Ну, ладно, а скажи, как же тебя такого в юнкера-то приняли?
- Так ведь война.
- А фамилию твою они у тебя хотя бы спросили?
- Да, полковник спросил.
- Ну, и...
- Сказал: Мосин. Он спросил, не родственник ли я того самого. Но я же не знал, кого он имел в виду. Я сказал, что да. Это уже потом я узнал, что конструктором трехлинейки был Мосин.