- Я хочу поговорить с твоей мамой, - объявил он Мите.
Сидя в школьном дворе, они болели за команду шестого Б, которая пыталась победить команду шестого А в футбол, но сил не хватало ("Дыхалка у них кончилась", - объяснил Митя), а болели они за более слабых просто потому, что болельщиков за сильных всегда бывает больше, а этих кто поддержит, я вас спрашиваю? Если честно, то Марк и вовсе ни за кого никогда не болел, так как не испытывал уважения к этому занятию. То есть, он понимал, конечно, что нужно раз в день выпускать пар из этой банды, чтобы они не натворили чего похуже, но кто кому забьет? Извините, ему это было не интересно. Он был человеком книжным, а кроме книг нежно любил только свою Лёлечку, которая по только ей понятной причине выбрала молодого человека, который к ее спортивно-танцевальному окружению не принадлежал. Непонятно, как она вообще заметила Марика с его портфельчиком под мышкой и суетней где-то между бабушкой, универом и библиотекой. В этом треугольнике, и нигде больше. Впрочем, об этом позже, а пока Марик притворялся, что болеет в компании своего друга Мити.
Вся школа к этой странной парочке так привыкла, что считала их уже местной достопримечательностью. Длинный, худой Маркосич в больших очках и белобрысый воробышек в клетчатой рубашонке. Митя, когда они были вместе, всегда держал Марка за палец. Для верности, что ли?
- Ты слышишь, что я тебе говорю? - повернулся он к Мите.
- Не надо, - коротко отрезал тот.
- Ну, почему же? Все учителя встречаются с родителями.
- Не надо.
- Объясни, почему.
- Сами знаете, почему.
- Я не знаю. Объясни, чтобы я знал.
- Вы хотите, чтобы она меня отлупила?
Почему она должна была его отлупить? То есть, на самом деле, этому стервецу всегда было за что всыпать. Причины перечислять не стоит. Но ведь Марк не собирался доносить на своего приятеля.
- Я ничего такого ей говорить не собираюсь. Я не буду ей на тебя жаловаться. (Только этого нехватало!)Просто хочу с нею поговорить.
Мите эта перспектива светлой не показалась.
- Ты мне не доверяешь?
- Доверяю. Но она все равно меня отлупит.
- Что ты такое говоришь?
- Если я скажу махане, что вы вызываете меня в школу, она сразу меня отлупит.
Вот оно как! Она лупит его ДО того, как ей сообщают подробности его художеств.
- Все женщины сволочи, - объяснил он мне.
- Ты уверен? А мужчины?
- Еще хуже.
- А дети?
Прежде, чем ответить, Митя подумал.
- Дети, конечно, лучше, но все равно сволочи.
На дворе была весна Митиного второго класса.
- Когда день твоего рождения? - внезапно спросил Марк.
Он посмотрел на Марка так, как будто ему задали задачку из восьмого класса, забыв, что он еще во втором.
- Откуда я знаю?
- Но ты же знаешь, что тебе восемь лет?
- Знаю.
- Так скажи, когда тебе исполнилось восемь? Раньше было семь, а в этот день стало восемь.
Чего он к нему прицепился? Ну, не знает ребенок, когда семь круто переходит в восемь. Как поворот за угол. У него это получается плавно и постепенно.
- Тогда я сегодня приду к вам в гости. Когда мама возвращается домой?
- Часов в пять или шесть.
Об отце речи не было. Марк знал, что это слово при Мите произносить не следует. Но ни папы, ни дня рождения?
4. Нюсины плечи.
Кое-что Марку рассказала Митина учительница. Отец их бросил года три тому назад. Мать работала мастером цеха на швейной фабрике. Жили они вдвоем в оставшемся ей после ее родителей частном домике в Речном переулке.
Домик был убогеньким. Две комнатки и кухня. Захламленный дворик, кособокий штакетник, три-четыре яблоньки, пара грядок с торчащими из земли зелеными ростками, от калитки к крыльцу дорожка посыпана битым кирпичом, из под крыльца тявкнула лохматая собачонка, но выйти навстречу не решилась, по краю крыши, задрав хвост, прогуливался котище. Пол в комнатах застлан ряднушками, на столе сильно потертая бархатная скатерть цвета бордо, от угла к углу белая дорожка, вышитая в стиле "ришелье", в центре худенькая зеленая вазочка и в ней три искусственных ромашки. Чистенько, скромненько, бедненько - такова жизнь.
- Как маму зовут? - спросил Марк у Мити.
- Нюся.
- Ну, что значит Нюся? Не могу же я твою маму называть Нюсей.
- Так ее все называют.
- Нет, я буду называть ее по имени и отчеству.
- Ну, тогда Анна Дмитриевна. Только ей так никто не говорит. Все говорят: Нюся.
Женщина лет, возможно, тридцати, но не из тех, кто старается выглядеть помоложе. Скорее наоборот: одежда, лицо, руки, фигура - все это запущено, хотя при достаточно развитой фантазии можно догадаться, что несколько лет тому назад она была красивой.
- Вы Марк Осипович? Очень приятно. Митя всегда рассказывает о Вас. Ну, так что он натворил на этот раз?
- Ничего не натворил. Просто пришел посмотреть, как вы тут живете.
- Да? Ну, так давайте чайку попьем. С пирожками. Я как раз вчера пирожков с капустой напекла. Митя принеси из кухни миску с пирожками. Ты печку затопил? Молодец. Тогда поставь чайник на конфорку.
- Отец вам помогает? - спросил Марк, когда Митя вышел.
- О чем вы говорите? Какая от него помощь? И то хорошо, что от нас ничего не требует. А то с него станется.
Митя вошел, неся обеими руками миску с пирожками и поставил ее на стол.
- Берите прямо руками из миски, - объяснила она. - У нас все просто. Без церемоний. Поставь чайник, Митя.
Нюся достала из двухтумбового буфета чашки, чайник со вчерашней заваркой и сахарницу. Крикнула:
- Митя, принеси из кухни ложечки.
Она сняла и бросила на стул тонкую кофточку, отчего плечи обнажились, и оказались полными и цвета пирожка, который он держал в руке. Его обдало жаром и запахами, к которым он в его жизни не привык. Не то, чтобы это было приятно, но... лучше о таком не думать.
По сути, он оставался - и обещал остаться до конца жизни - маминым, а потом Лелиным Мариком, интеллигентным и послушным, книжным и не готовым раздвигать рамки привычного и дозволенного.
- Тебе никогда не приходит в голову, что ты - человек в футляре? - шутя сказала ему однажды Леля. - От чеховского ты отличаешься не чертами характера, а формой футляра. Ты никогда не сделаешь того, что хочешь.
- Думаю, что ты преувеличиваешь, - мягко возразил он. - Папа хотел, чтобы я стал инженером, мама сказала, что гуманитарные науки - для девчонок, а я поступил на ин. яз. И тебя я тоже выбрал.
- Ты? Меня? Ой, умру от смеха. Если бы все зависело от тебя, мы бы до сих пор ни разу не поцеловались бы.
Скорее всего, она была права, и поэтому Нюсины плечи были для него слишком большой нагрузкой.
- Почему вы разошлись с Митиным отцом? - вдруг спросил он и смутился от этого вопроса, как будто его задал другой, бестактный человек.
- А то вы не знаете, почему русские люди расходятся? Мужик пьет, пьет и допивается до того, что забывает дорогу домой.
- Не ври! - сказал Митя, который в этот момент как раз входил в комнату.
- Ты что матери сказал? - возмутилась она.
- Сказал, что это не правда. Ты сама его выгнала. Думаешь, я не помню?
Ему тогда было, должно быть, лет пять или вроде этого.
- Все равно, - остановил его Марк. - Ты не должен так говорить матери.
- Наверно, ваша мама говорит правду, поэтому вы не говорите, что она врет - настаивал Митя и при этом выглядел, хоть и маленьким, но таким взрослым, что Марк почувствовал в его словах присутствие более прочной жизненной позиции, чем это бывает у людей возраста Марка.
Нюся положила надкушенный пирожок в миску и, повернув к себе ладони, начала внимательно разглядывать линии, бугорки и черные точечки от иголок, после чего, не поднимая глаз, сказала:
- Он прав, Марк Осипович, я его выгнала. Когда мы поженились, его отец работал в МВД, и его оттуда тоже выгнали. Все за пьянку. Он теперь на нашей фабрике работает. Сторожем на полторы ставки. Полставки ему доплачивают за то, что в конторе три печки топит. Там и спит. Вот до чего человека водка проклятущая доводит. А тебе его жалко? - спросила она у Мити.
Митя пожал плечиками и прошептал: - Не знаю. Нет, не жалко. Но все равно, ты его отлупила и выгнала. Она и меня тоже лупит.
И он посмотрел на Марка. В его глазах были не слезы, как это бывает у мальчиков, которых лупят ни за что, а скорее упрек в адрес Марка, который, если он настоящий друг, то должен его защитить.