- Ты только не думай, Марик, что я строю на тебя виды, - сказала ему Нюся во время одной из редких встреч, которые они со всеми возможными и невозможными предосторожностями себе позволяли.
Как будто, выскакивая из двух разных, почти ничем не связанных мирков, они погружались в объятия друг друга в поисках... чего? То есть, конечно же, возможности выплеснуть накапливающийся запас бурлившей в них страсти. Тридцатилетний Марк впервые в жизни получил возможность освободиться от застенчивости переростка и дать волю тому, что до этих пор ютилось в уголках его фантазий, а Нюся, та была "вольной бабой" (Так она себя любила при нем называть), но тоже, как и он, больше в воображении, чем в реальной жизни, и с Марком она получала подтверждение этому своему образу.
О видах на совместное будущее он тоже не думал, и по той же причине, хотя ни говорить, ни думать об этом не хотелось.
- А ты тем более не хочешь об этом думать, - уточнила она. - Это хорошо.
- Что хорошо?
- Хорошо, что честно. Без вранья.
Это верно. Оба мира, в которых они жили, были так загажены враньем, на каждом шагу, по поводу и без повода, по надобности и просто так, на работе, дома и везде-везде, что маленький, но такой богатый мирок их тайных встреч и ощущений только и был стоящим и честным.
- Я давно хотел тебя спросить: как ты вышла замуж за Сашу? Где вы нашли друг друга, и как ты могла не видеть?..
- Не видеть - чего? Ты знаешь, он был другим. Я тогда работала продавщицей в продмаге, а он был лейтенантом МВД и работал в ОБХСС. Он тогда почти не пил, но работа у него была такая, что приходилось пить, и много. Я боролась, как могла. Пока он не стал мне так противен, что я выставила его за калитку. А потом, сама не знаю, за что, его выгнали из органов. Он пришел весь в слезах. Я пожалела и устроила его к нам работать. Ну, ты знаешь. Он пропащий человек.
11.
Митя был уже в пятом классе. Или в шестом? Марк уже не помнил, когда они в последний раз виделись, и, когда он однажды вдруг, во время перемены, появился, он не сразу узнал этого худого, жилистого паренька, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял в коридоре, у двери класса, и те, что выходили, обтекали его с двух сторон, не узнавая или не придавая значения тому, что он вдруг почему-то здесь.
Марк обнял мальчика, а тот уткнулся носом в ложбинку, у плеча, и так они постояли некоторое время, но Марк же был учителем и не мог не спросить:
- Почему ты не в школе? У вас сегодня нет уроков?
- Просто так. Я давно вас не видел.
- Да, ты прав, мы с тобой давно не виделись.
- Почему вы никогда ко мне не приходите?
Он был чертовски прав, той правотой, против которой абсолютно нечего сказать, и приходится только смущенно молчать и стыдиться своего трусливого молчания.
- Можно я посижу у вас?
- На уроке?
- Ну, да, у вас на уроке.
- Конечно, можно. Дать тебе что-нибудь?
Он попросил бумаги и карандашей.
- Буду рисовать.
Он сел на свободную заднюю парту и весь урок рисовал.
Когда урок закончился Марк подошел к нему и сел рядом.
- Что ты нарисовал?
- Вас...
Действительно, он рисовал Марка. Не очень похоже, но зато много раз.
Все следующие уроки он провел за тем же занятием, а когда они вышли на улицу. Марк предложил пойти вместе в столовую.
- Да, мы вместе пообедаем? - обрадовался он, и всю дорогу до столовой они говорили о всякой всячине, и было неважно, о чем говорить, и оказалось, что есть так много тем для разговоров, а борщ и пельмени оказались такими вкусными, какие не умеют готовить ни его мама, ни жена Марка, ни даже знаменитая Анна Исааковна, бывшая несомненно чемпионом по кулинарии.
Повернув за угол, они вышли к парку, который спускался к озеру, густо заросшему камышом и покрытому ряской. Они сняли ботинки, высоко закатали брюки, сели на корягу и играли, раздвигая босыми ногами ряску, и любовались снующими над водой стрекозами.
А когда начало темнеть, Марк проводил его до трамвая, и они договорились встретиться у той же коряги.
12
- Где ты был? Посмотри на себя. На кого ты похож? - посыпалось на него, едва он вошел в дом, как будто он попал под обстрел вражеского пулемета.
Марк попытался рассказать Лиле о том, как Митя рисовал его, и как они гуляли в парке и сидели на берегу озера.
- Я тебя не понимаю, - призналась Лиля. - Зачем тебе этот мальчишка? Добро бы он был твоим учеником, но он уже давно не учится в твоей школе. Что у тебя с ним общего? Ну, скажи, к примеру, о чем вы говорили?
Марк пожал плечами:
- Так. О всяком. О деревьях, о воде, о стрекозах...
- Очень интересная тема для разговоров! - возмутилась Лиля и даже захлопала в ладоши, как будто перед ней был не Марк, а дирижер областного симфонического оркестра Лифшиц со своими музыкантами.
- Ты никогда даже не видела этого мальчика, и мне не понятно, за что ты его так ненавидишь, - вдруг сказал Марк и сам удивился, что ему пришло это в голову.
- Я не ненавижу его, но мне противно.
- Противно? Как это может быть?
- Значит может.
- Мне все чаще кажется, что ты ненавидишь не его, а меня.
Лиля внимательно посмотрела на Марка и, не ответив, ушла на кухню. Там она долго стояла у окна, разглядывая темноту, а он, оставшись в комнате, подумал о том, что человек может стать противен не только потому, что много пьет.
С этого дня Марк и Митя продолжали встречаться, и не только у озера. Он звонил в интернат, и разговаривал с его классным руководителем, и та оказалась женщиной, способной понять, тем более, что Марк сам был учителем и положительно влиял на непослушного ученика, который числился неисправимым двоечником. Не то, чтобы у ребенка прорезался интерес к знаниям, но исправление "двоек" уже было достижением.
Чаще всего они все-таки ходили к озеру, потому что там, сидя на скрипучей коряге, они чувствовали, что никто им не мешает, и Марк может рассказывать все, что знает, а Митя - слушать и запоминать вещи, которые были интересны, потому что в них не было никакой пользы, и никто не требовал повторять их на оценку.