Мы с Волькой обсуждали в коридоре очень важные в нашем представлении дела, как вдруг из залы взбешенным тигром вырвался Григорий Абрамович и с таким грохотом захлопнул за собой дверь, что все соседи высыпали в коридор, в смысле: что такое и что случилось? Бэллочка тоже приоткрыла дверь из своего закутка и захлопала длинными ресничками.
Беатриса Евсеевна, открыв дверь, стала на пороге со словами:
- Совсем с ума сошел?
- С вами сойдешь! - вернул реплику великий артист и по всем правилам театрального искусства сделал жест рукой.
- Ты ее ударил! - воскликнула Беатриса Евсеевна, как будто этим можно было кого-то удивить, и как будто никто здесь никогда не слышал о популярном способе разрешения конфликтов посредством удара кулаком по морде. Правда, из залы подобная информация до сих пор ни разу не поступала. Чтобы главный баритон города и области ударил Аделину?!
Стыдно признаться, но я испытал гордость человека, который в курсе того, что у них там происходило, в то время, как большинство присутствующих - нет.
Итак, душа артиста не выдержала, и он треснул жену по физиономии. Воображаю, в каком шоке была вся семья, особенно домработница Груня, которая, можно сказать, вырастила девочку на своей груди.
Дальнейший диалог был настолько сумбурным, что пересказывать его не стану, да и не могу. Я даже не знаю, правильно ли считать диалогом способ общения, когда все одновременно и громко орут. Это продолжалось довольно долго, как совсем уже неожиданно на освободившемся на секунду пороге залы появился высокий и сутулый Андрей Андреевич и воскликнул:
- Убийца!
Если бы он произнес слово "убийца" из-за какой-нибудь занавески, то никто бы не догадался, что это сказал Андрей Андреевич, потому что его голоса никто не помнил. До этого момента, если он нечаянно ронял какое-нибудь замечание на территории нашей колонии, то делал это полушепотом и при этом застенчиво прикладывал кончики длинных пальцев ко лбу.
- Что? Вы это кому? - удивленно спросил артист.
- Кому? Ты еще спрашиваешь? Убийца!!!
После чего Андрею Андреевичу стало нехорошо, Бэллочка быстро выставила в коридор один из гамбсовских стульев своего гарнитура, двое под руки усадили его, а Надька, которая, оказывается, все это время мылась в ванной, полуодетая выскочила с граненым стаканом воды.
- Почему он назвал меня убийцей? - обратился к зрителям Григорий Абрамович. - Вы слышали, как он меня назвал? Он назвал меня убийцей.
- А кто убил Олега?
Эту фразу произнесла Аделина, занявшая освободившееся место в проеме двери.
- Кто убил Олега? - повторил он, и это было великолепно: вся богатейшая театральная лексика и вся гамма выражаемых на сцене чувств у этого человека были расписаны в согласовании с жестами.
- Кто убил Олега? - еще раз воскликнул он (Правый локоть согнут, кисть руки тыльной стороной к публике). - Какого Олега? Вещего? Или твоего любовника зовут Олегом?
- Кто убил Олега? - настаивала Аделина, и слезы обильно заливали ее щеки. - Тебя видели. Ты убил Олега.
Стало тихо, так как все поняли, что речь идет не о пушкинском, а о настоящем, которого убили и, возможно, сейчас придет милиция.
- Ты не прикидывайся. Мы все знаем, - подбросила Беатриса Евсеевна сучьев в разгоравшийся костер.
- Ты убийца, - подвел черту Андрей Андреевич, и из его дрожащей руки выпал стакан. Осколки и брызги разлетелись по полу. Бэллочка отскочила с таким визгом, как будто это была граната.
Опять стало тихо, после чего Григорий Абрамович медленно и четко произнес:
- Вы тут все херню городите. И уж кто бы помолчал, так это вы, Андрей Андреич. А то я о вас такое знаю, что вам тут всем...
- Вы бы поосторожнее! - сказал судья Пентюхов и втолкнул своего сына в комнату. - Советую всем разойтись по своим квартирам. - И добавил: Пока беды не случилось.
Все поняли, что так будет лучше, и разошлись. Стало тихо, но напряженность продолжала еще долго висеть в опустевшем коридоре.
На другой день Евгений Онегин и Аистенок исчезли. Из моей жизни - наверняка. Хотя во время войны я слышал, что голос заслуженного артиста Хорунжего звучал где-то в Сибири. Чуть ли ни в Омске. Или в Чите.
8.
Семья (по Ф. Энгельсу) - единица, кирпичик, один из тех, что формируют общество. Коммунальная квартира - блок, составленный из семей-кирпичиков. Но у каждой семьи и у общества в целом есть история, а история коммунальной квартиры не пишется. Коммунальная квартира - это сборник рассказов, обрывки спрятанных за дверьми, но время от времени выпрыгивающих полуодетыми в общий коридор и на кухню трагедий и нечаянно выпадающих на долю каждого радостей. Сборник рассказов в старой, обшарпанной кирпичной обложке.
Едва успели исчезнуть наши артисты, как провалился в тартарары Андрей Андреевич. Его взяли прямо на работе. В макаронной фабрике. Я думаю, они не хотели беспокоить нас, соседей.
Тоже мне, нашли контрреволюционера!
Беатриса Евсеевна тут же помчалась в обком партии. Там, в высоком кресле, давно уже заседал и правил судьбами сограждан их старый друг Мишка Лейбович, единственный человек, которому можно было задать вопрос, глядя прямо в глаза: Мишка, вы что, совсем уже сдурели? Какой может быть вам вред от Андрея Андреича? Ты что, не знаешь, какой он? Разберетесь? Знаем мы, как вы разбираетесь! Ну, ладно, пока вы там разбираетесь, будь человеком: передай Андрею Андреичу эти капли для глаз и эти порошки, и напомни, что порошки нужно принимать перед едой, а не после...
Ольга Борисовна ждала ее на скамеечке, во дворе.
Скамеечка стояла вот здесь, и она так же мешала нынешним городским властям, как Андрей Андреевич тогдашним.
Кстати, я все время забываю вам сказать: тот факт, что все, сколько их есть на свете, власти имеют тенденцию убирать с дороги все, что им мешает распоряжаться, мне понятен, и противиться этому - все равно, что, как правильно написал Пушкин, плывущей под небесным сводом вольной Луне "промолвить: здесь остановись!". Правда, Пушкин это написал по другому поводу. Но, если присмотреться внимательно, то нельзя не заметить, что все на свете власти убирают со своей дороги не только то, что им мешает делать их белые и черные дела, и также то, что никому не мешает, а может быть, даже полезно им самим. Например, макаронная фабрика без Андрея Андреевича выглядит, как еврей без головного убора: не настоящая фабрика и не настоящий еврей. Оба функционируют не по изначально задуманной технологии.
Ольга Борисовна, сидя на скамейке, пригрелась на солнышке и грешным делом уснула, что нередко случается с сидящими на скамейках старушками, но, когда Беатриса Евсеевна к ней подошла, то увидела, что ее мать спит уже вечным сном. Прибежали соседи, в том числе из тридцатого номера и вспомнили, каким хорошим, каким тихим и добрым человечком была Ольга Борисовна. И это правда.
В типичной для подобных случаев суматохе не сразу спросили, передала ли Беатриса Евсеевна лекарства, жизненно необходимые Андрею Андреевичу.
Оказалось, что нет, не передала. Когда на проходной Беатриса Евсеевна попросила позвонить Михаилу Шмульевичу Лейбовичу и передать, что она просит аудиенции минут на десять, не больше, то оказалось, что там даже Мишкиного имени не знают. Нет такого. Нет, не помним. Мало ли кто тут раньше работал. И вообще, идите, не загораживаете проход. Вы что, не видите, что вы мешаете?
Оказывается, она тоже мешает движению.
Какой-то незнакомый человек, случайно присутствовавший при ее попытках прорваться к Михаилу Шмульевичу Лейбовичу, уже на улице наклонился к ней и шепнул:
- Его уже год, как нет. Его хотели арестовать, так он заперся в кабинете и застрелился. Даже не признавайтесь, что были с ним знакомы.
Беатриса Евсеевна все это рассказала соседям, сидя за старым кухонным столом. А в это время Ольга Борисовна лежала на обеденном столе, в зале.
Паровозный машинист Медяный в это время снимал с примуса кипящий чайник, готовясь отнести его к себе, в комнату, чтобы напоить чаем свою приболевшую жену. Все знали, как он ее любит, и все видели, как он избивает ее и любимого сына Шурку. Он поставил чайник обратно на примус и произнес такую длинную и глубоко прочувствованную фразу, что Колька прослезился, а я не осмелюсь привести эту фразу в своей повести.