Ной и его команда

НОЙ И ЕГО КОМАНДА

Когда не знаешь, зачем живешь, то стоит ли спрашивать, куда ведет тропинка?

Ной Шоймер жил в большом приморском городе, который старомодные евреи до революции ласково называли "унзер Зисерштут", и хотел бы я спросить первого, кому этот, с позволения сказать, "населенный пункт" показался сладким, в каком задрипаном штетле он научился такому юмору. На карте и в официальных документах город, конечно же, называется иначе. Между прочим, официально они там даже Егупец из упрямства называют Киевом, а Лемберг Львовом. Если деревню Усы переименовали в Буденовку, то это мне понятно, если Израиловка стала Березоваткой, то это исторически объяснимо (Евреев перебили, а березы на их могилах здравствуют), но при чем тут, скажем, Зисерштут?

Нет надобности перечислять все достопримечательности города Зисерштута, так как они ничем не отличаются от достопримечательностей других подобных ему задрипаных городов Империи, но чем этот город таки вправе гордиться, так это уникальным очистным сооружением, подобного которому не было ни в Империи, ни в Европе, ни в этой вашей хваленой "голдене медине", в смысле: в Америке. Причем, не только потому, что в Зисерштуте таки, положа руку на сердце, было что очищать и от чего очищаться, но еще и потому, что ни в одном другом городе, включая Жмеринку, Париж и Нью-Йорк, таки не было такого талантливого инженера, как Ной Шоймер, который спроектировал и построил это уникальное в своем роде чистилище.

Тех, у кого аллергия на дурные запахи, предупреждаю, что мой рассказ будет довольно часто вертеться вокруг этого городского объекта - сокращенно Очисоор. Так что - смотрите...

Чтобы вы, не дай Бог, не перепутали моего давнишнего друга и соседа по коммунальной квартире ("Только мне звонить четыре, а ему семнадцать раз") Ноя Шоймера с каким-нибудь другим Ноем, предлагаю представить пятидесятилетнего Буратино с наполовину отпиленным, но все еще выдающимся носом и глазами, которые папа Карло по ошибке купил в лавке известного в Тратевере ювелира Эфраима, конечно же, потомственного римлянина. Однажды, когда я сказал ему об этом, Ной пожал плечами и ответил, что все понимает, но только не знает, кто такой Буратино, а я чуть было не удивился, но тут же подумал, что папа Карло, скорее всего, тоже не имел ни малейшего представления, ну, например, об устройстве атомной подводной лодки.

Я вспомнил о подводных лодках, причем, именно об атомных, потому что Ной прежде служил в почтовом ящике, где конструировали эти чудовища, и откуда, несмотря на выдающиеся заслуги и редкий технический талант, был выставлен по требованию первого отдела за то, что в туалете, во время перекура, имел наглость пошутить: не пройдет и пятнадцати лет, как правительство будет уговаривать пионеров утащить и сдать этот хлам в металлолом. Его даже хотели передать в руки следователя по особо опасным преступлениям, но тот на его счастье был в это время занят распутыванием дела группы студентов, повадившихся в перерыве между лекциями травить запрещенные анекдоты, сидя на ступенях, ведущих к статуе Вождя, между тем как Вождь указывал им правильный путь.

Словом, Ной стал инженером Коммунхоза, быстро сориентировавшись, в свободное от заседаний и инспекций из центра время, набросал эскиз вышеупомянутого очистного сооружения, объяснил начальству, что эту штуку можно построить из подручных материалов и отходов производства городской промышленности, которая, кроме отходов, все равно ничего хорошего не производила, никто ничего не понял, но Ною почему-то поверили, и выдали ему бригаду мастеров на все руки, два неисправных бульдозера и три самосвала без колес.

Я сказал ему: "Друг мой, такая штука должна стоить миллионы. Одних земляных работ сколько!"

-- Земляные работы произведем направленными взрывами.

-- Тебе понадобятся тонны взрывчатки.

Когда он смеялся, его огромные очки прыгали на половинке буратинового носа, и это было, как в кукольном театре папы Карло. Много лет спустя я узнал, что некоторые палестинские террористы научились изготавливать взрывчатку из экскрементов своих ослов, а в распоряжении Ноя была, кроме экскрементов, роскошная свалка за оградой химико-фармацевтического завода.

-- В этом городе любое дело нужно начинать с разработки оптимальной технологии производства годного к употреблению сорокаградусного по крепости напитка из тех же исходных продуктов органического происхождения, что взрывчатка, и, кстати, я уже исследовал отходы сахарного завода, которые они называют жомом. Вонь непереносимая. Они этой мерзостью уже отравили всю западную окраину города и прилегающую к ней морскую полосу на расстоянии трех километров. Между тем, жом при разумной технологии может быть переработан в подобие вполне сносного бренди, и это совсем не сложно. Уверяю тебя, в обмен на эту жидкость мы получим не только все необходимые для моей стройки материалы, но покроем затраты на рабочую силу и наймем струнно-духовой оркестр, который своей игрой вдвое повысит производительность труда. - Ты гений, но как на это посмотрит горком партии? - Трудности будут, но мы что-нибудь придумаем.

Зачем ему нужен был Очисоор? Его волновало санитарное состояние города? Мало вероятно. Просто так. Втемяшилось. Хотя... Чтобы проникнуть в замыслы этого буратиноподобного еврея, нужно было иметь таланты на уровне его талантов, а сколько по-вашему Эйнштейнов на один квадратный километр поверхности этой планеты способен произвести еврейский народ с учетом непроизводительных затрат энергии на собственных национальных недоумков и круглых идиотов?

В кубинском городе Тринидад есть башня. Кто-то построил ее просто так, но у этого человека был брат, который, задрав голову, посмотрел на башню, решил, что он не хуже брата, и вырыл яму такой же глубины.

-- В этом что-то есть, - согласился Ной. - Настоящий, я бы сказал: чисто научный поиск, есть проявление ничем не ограниченной любознательности. Ученый, изобретатель и конструктор стремится найти то, что спрятано, решить неразрешимую задачу или создать техническую систему не потому, что ему заказан результат, а потому что ему эта штука случайно подвернулась и разожгла его любопытство. Я бы с еще большим удовольствием построил мост от Зисерштута до острова Санторини.

-- Почему до Санторини?

-- Не знаю. В нем скрыта какая-то тайна. Ты никогда не был на острове Санторини? Я тоже не был. А хотелось бы.

Не прошло и года, как я снова приехал в Зисерштут и на этот раз смог остановиться в новой комфортабельной семиэтажной гостинице, построенной специально и в связи с наплывом представителей многочисленных ведомств страны, которые непременно желали ознакомиться с передовым опытом городских властей по получению, как мне объяснил мой друг Ной, сметаны из дерьма.

-- Самые нужные и правильные идеи содержатся в алхимической науке, - объяснил мне Шоймер. - Но изучив труды корифеев алхимии, я понял их главную ошибку. Алхимикам непременно хотелось извлечь из подручных материалов две вещи: философский камень и золото. Другие добывали философский камень, чтобы так или иначе с его помощью превратить кусок свинца в золотой брусок. Что касается философского камня, то они не знали, что из любого камня, начиная с того, что Сизиф таскал на гору и потом опять сбрасывал вниз и кончая тем, их которого на нашей главной площади высекли памятник Вождя, если взяться за дело с умом, можно извлечь любую философию, религию, идеологию и даже текст речи генерального секретаря, которые в свою очередь и тоже с использованием оптимальной технологии оборачиваются золотым дождем на головы технологов.

- Ной, с тобой спорить... - А вот этого-то как раз никогда не следует делать. Знай, что из споров рождаются не истины, а синяки под глазом. Спорят только ханжи, фанатики и адвокаты. Хочешь что-либо доказать - сделай и дай посмотреть, что у тебя получилось.

Таким был главный стержень шоймеровского гения: Ной Шоймер был человеком действия. Я предполагаю, что этот человек был самым великим из всех, кто когда-либо и все, что только ни назовете, возводил и низвергал, утверждал и отменял, открывал и закрывал - словом, вы меня поняли - со времен питекантропов.

-- Послушай, - сказал он мне. - Во-первых, я хорошо знаю тебя, как надежного человека и не трепача. Во-вторых, ты, я слышал, опять не женат - извини, но в данном случае я считаю это достоинством. Почему, узнаешь потом. Короче, сегодня вечером у меня собирается компания, и я тебя приглашаю.

***

В тот день, когда первое стадо обезьян слезло с деревьев, убив мамонта, уселось вокруг его туши и принялось коллективно утолять голод, совмещая это занятие с беседой на разные темы, возникло понятие застолья, и с тех пор этот обычай так широко распространился, что иногда нам кажется, будто посидеть, поесть, выпить и поговорить - это и есть действительная цель нашего пребывания на земле. По крайней мере, повсюду, как мы заметили, все сколько-нибудь серьезные проблемы решаются в том же стиле. В этом отношении дипломаты самого высого ранга не отличаются от балагул двадцатых годов города Зисерштута. Разве что пришлось отказаться от мамонта, да и то потому, что с тех пор этот деликатес почему-то вымер.

Когда я пришел, на столе стояла большая бутылка, и под зеленым матерчатым абажуром времен первой пятилетки сидело трое мужчин, не считая Ноя, и одна женщина. Я ни с кем из них не был знаком.

-- Фейхтвангер, Барбюс, Арагон и другие. Все они так много раз писали о своей любви к Советской России, а я никак не могу понять ...

Это говорила женщина. На вид ей было лет сорок и у нее было лицо человека, который не всегда знает, чего хочет, но если хочет, то добивается своего, чтобы убедиться, что все было зря... Рядом с нею сидел мужчина примерно того же возраста с рыжими кустиками над верхней и под нижней губой. Он прервал свою соседку словами:

-- Хотел бы и я жить в квартале Сен-Жермен, утром, на балконе пить кофе с круассоном и при этом любить Россию и дурно отзываться о последних шагах министерства финансов Франции. Но мы живем здесь, и здесь нужно решать наши проблемы.

- Не ерничай, - сказал сидевший напротив него худощавый брюнет. Послушаем лучше, что нам скажет Ной.

-- Представляю вам своего друга и сокурсника Сему, - отозвался Ной и показал на меня. - Я им уже рассказал о тебе, и мне разрешили тебя пригласить.

-- Если готовится вооруженное восстание или ограбление банка, то я пасс, - отозвался я.

Женщину лет сорока звали Аллой Жоресовной Бердичевской, мужчину с рыжими кустами на лице Леонидом Гуревичем, худощавого брюнета, лет сорока и фигурой несостоявшегося баскетболиста - Владленом Витальевичем, а мужчину в шляпе и с выдающимся животом Владимиром Гиноссаровичем Веселовским.

- Стоит двоим-троим сойтись вокруг бутылки, как заходит разговор о том, как плохо здесь и как хорошо там, где никто из нас не был и не имеет шансов побывать, - сказал Владлен Витальевич.

-- При этом виновных всегда двое: Хан-Батый и Иосиф Сталин, - добавили рыжие усы. - Надоело. На самом деле виноват каждый из нас.

-- Почему бы не помечтать? - возразила Алла.

-- Мечтать не возбраняется, - раздалось из глубины круглого живота Владимира Гиноссаровича, - но куда, если бы представилась возможность, ты сиганула бы? В Америку?

-- Может быть и в Америку. Я бы подумала об этом по ту сторону границы. Главное, хоть однажды поглазеть на другую жизнь.

-- При условии, что, поглазев, можно будет вернуться обратно, -добавили рыжие усы.

-- Не боишься, что, оказавшись в другой культурной среде ... - начал было Владимир Гиноссарович, но Алла не захотела его слушать.

- Я не очень уверена, что та культурная среда, в которой я сейчас - моя среда. Честно говоря, я своей культурной среды не знаю. Хотелось бы сравнить. Когда мои родители вырвались из тысячелетнего кагала, за ними захлопнули и заперли на ключ железную дверь. Ты преподаешь своим балбесам русскую литературу. Ты так блестяще декламируешь Маяковского, что тебе позавидовал бы сам автор. Хотя если бы он дожил до наших дней ... Впрочем, он бы не дожил. Он во время застрелился. Только так его стихи могли дойти до нас. Наша с тобой культурная среда - это бассейн нашего друга Ноя. Все стоящее тонет, а то, что всплывает, не для меня.

-- Алла Жоресовна, ваше желание поехать и поглазеть на другие страны и миры, понятно, но вы уходите от главного вопроса: могли бы вы оставить родное гнездо и окружение, в том числе культурную среду, в принадлежности к которой вы сомневаетесь, и отправиться на ту сторону, причем безвозвратно? Вы себе представляете, что произойдет с вами на стороне, когда вы поймете, что ваша настоящая среда как раз здесь, а не там, а возврата не будет?

-- Леонид, не пугайте меня. Мы еще никуда не едем.

Я не Бог знает какой психолог, но, слушая эту женщину, я подумал, что завтра, если об этом зайдет разговор, она скажет что-нибудь диаметрально противоположное

-- Я ученый, и для меня реальность только в мире моей науки, - вмешался Владлен Витальевич и длинная, мощная кисть его правой руки изобразила фантастическую трехмерную фигуру или, скорее, костлявого птеродактиля с зубастым клювом и крыльями гигантской летучей мыши. - Мне не так уж важно, в какой стране жить, мне важно, с какими коллегами общаться и к какой информации иметь доступ. Правда, это должна быть такая страна, из которой я, если пожелаю, всегда смогу уехать в другую. В этом Леонид прав. На все остальное мне наплевать.

-- И на мораль тоже? - подняла брови Алла.

-- Мораль, чтобы вы все знали, это самая большая плевательница в истории человечества. В нее плюют все, в том числе моралисты и поборники новой морали.

-- Тогда, перефразируя Данте, я бы сказал так: оставь надежду всяк в Руси сидящий, - заметил я.

- Отчего же так? Один говорит: не моги мечтать, другой: оставь надежду, - пожала плечами Алла.

-- Потому, мадам, что у этой страны хваткие щупальца и она отыщет вас, куда бы вы ни сбежали и где бы ни скрылись. Найдет и будет держать за полы, и напоминать, что вы обязаны убийственной ностальгией платить за каждый миг свободы.

-- Как драматично! - воскликнул Владимир Гиноссарович скорее кишечником, чем голосовыми связками. - Впрочем, какая разница? Важно то, что все мы жаждем свободы. Блесни в ночи свободы луч и опостылевшие цепи на мне разбей!..

-- Наш Велвел собирается прочесть стихи, - объявила Алла.

- Не сегодня, - нахмурился Велвел-Владимир. ***

-- Алла - твоя женщина? - спросил я Ноя, когда все разошлись.

-- Нет, я ее до этого вечера не знал.

-- Нам с тобой подкатывает под пятьдесят.

-- Верно. Я даже не заметил.

-- У тебя кто-нибудь есть?

-- В каком смысле?

-- В прямом.

-- Если в прямом, то никого, а если в переносном...

-- Что это значит?

-- Есть тут одна. Была замужем, но года два тому назад разошлась с мужем.

-- И?...

-- Будешь смеяться. Встречаемся в столовке, за бокалом клюквенного киселя.

-- Что мешает?

-- Она почти на двадцать лет моложе нас с тобой. Меня это удерживает. Боюсь неверного шага.

-- Женщины не говорили тебе, что ты интересный мужчина? Я заметил, что жена Владлена Витальевича смотрела на тебя, как собственница.

- Ну, что за глупости!

Нет, он не был равнодушен к плотским удовольствиям. Совсем наоборот. Но в нем, как у тантрийцев, сексуальная энергия находила выход в бурной деятельности. Да и времени, видимо, не оставалось.

На следующий день он сообщил мне о своем замысле и о том, как идет его осуществление. Вам, я понимаю, трудно поверить, но это потому, что вы не знакомы с Ноем Шоймером, а я поверил сразу и даже поостерегся за3.

- Ну, как продвигается твой проект?

- Продвигается. Я собрал компанию из одиннадцати евреев, мечтающих покинуть эту страну и не таких, кто разболтает о наших намерениях.

- Ты прав, подобрать комплект из десятка не болтливых евреев - задача практически невыполнимая. Но почему именно одиннадцать?

- Потому что вместе с нами двумя это составит тринадцать, а группа из тринадцати правильно организованных единомышленников способна образовать то, что в герметических науках называют "конус-пауэр". Имея конус-пауэр, мы сможем добиться поставленной цели. Надеюсь, цель тебе ясна.

- Цель ясна. Правда, я никогда не встречал в ограниченном пространстве двоих евреев-единомышленников и не знаю, что такое конус-пауэр и на каком топливе работает твоя конструкция, но, если ты попробуешь объяснить, то я пойму еще меньше. Не понятно, как из кораблестроителя ты переквалифицировался в инженера коммунального хозяйства, из него - в мага, колдуна или я не знаю кого еще, а теперь опять строишь какое-то плавучее не понятно что.

- Наплевать на квалификацию. Слушай меня внимательно. На дне Очисоора я построил подводную лодку на 13 мест, надежно экранированную от радаров береговой охраны. Мы абсолютно бесшумно и незаметно выйдем на простор Черного моря, пройдем Босфор и Дарданеллы, а дальше - ты уже понял.

- В основном, - сказал я, изо всех сил стараясь победить головокружение. - И ты так уверен в надежности своей техники?

- В надежности техники - на все сто процентов. У меня есть большие сомнения относительно надежности человеческого материала.

- То есть? Ты сказал, что они не проболтаются.

- Я сказал, что надеюсь на это. Но кто поручится за то, что с полпути кто-нибудь не попросится обратно домой? У моей лодки есть задний ход, но у моего предприятия такого нет.

- Ты думаешь, что человек, покинувший этот город, способен об этом пожалеть?

- Поэтому я и устраиваю эти предварительные собеседования. Хочу убедиться в твердости намерений.

- Понял. А скажи, что, по-твоему, произойдет, когда в один ненастный день власти города не досчитаются своего великого гения и еще одиннадцати граждан? Я, как иногородний, не в счет.

- Ты прав: будет огромный хипеш. Но я думаю, они это переживут. В конце концов, за время правления нынешней династии они не досчитались по меньшей мере ста миллионов своих граждан и записали это не в дебит, а в свой кредит, так что с ними станется, если они узнают о пропаже еще одной дюжины йидн?

- Из каких источников будет пополняться запас продовольствия, воздуха и пресной воды? О горючем я уже не спрашиваю.

- Воздух будем брать из воздуха. Это проще всего. Воду будем черпать из воды, пропуская ее через опреснитель. Эта же установка будет служить для ловли рыбы. Я проверил: особо падка на мою ультракрасную приманку именно черноморская кефаль, запасы которой пока еще до конца не исчерпаны. А кроме этого, разве ты не знаешь, что на нашем мясокомбинате, в секретном цехе под номером "000", производят питательные тубы для космонавтов?

- Ты и это умудрился выменять?

-- Это называется бартером. С помощью бартера в этой стране можно добыть абсолютно все. Бартер - движитель прогресса и основа восточно-европейской цивилизации. Левая рука моет правую, потому что правая моет левую. Тебя удивляет, как я добыл тубы, а как я достал материалы, приборы - все необходимое для постройки своего Наутилуса? Это тебе уже понятно? Впрочем, если ты удивляешься, то значит, ты не знаешь, в какой стране ты живешь.

-- Ты чувствуешь себя в этой среде и в этих делах, как рыба в воде.

-- Скорее как рыба в одном из моих отстойников, но и этот образ ко мне не применим. Я создал себе своего рода психологический акваланг. Я дышу не их воздухом, а тем, который в моих баллонах. Ты говоришь, я симпатично выгляжу, а я не понимаю, что это значит применительно ко мне. Моего настоящего лица никто не видит, и поэтому у меня такое чувство, что я тоже вижу только маски. Мне очень нравится женщина, о которой я тебе рассказал, но я не уверен в том, что вижу ее, а не маску, и не знаю, как показать ей себя настоящего. Я не уверен, знаю ли себя настоящего. Может быть, маска так приросла к моему лицу, что другого лица у меня вовсе и нет. Может быть, глядя на нее, я вижу карнавальный костюм, предназначенный, как они все тут говорят, для "реальной жизни".

- Понятно. Последний вопрос: почему именно Наутилус? Я бы предложил другое название. Назови свой корабль Ноевым Ковчегом. Соответствует смыслу предприятия и имени создателя.

-- В принципе, я не настолько амбициозен и мне очень стыдно, но я внимательнее читал Жюля Верна, чем Библию Может быть, поэтому по духу капитан Немо мне ближе библейского Ноя, но если ты настаиваешь... Мы нищие духом. Мы духовно ограблены, и самое время пропустить нас через Очисоор, чтобы сделать съедобными для самих себя.

Мы сидели на скамейке, в аллее большого, довольно запущенного и поэтому живописного парка, под сенью могучих кленов, и в этот час там было так пустынно, что я вздрогнул от внезапного появления на скамейке напротив и немного наискосок черного с головы до старомодных штиблет

старика с длинной бородой и в широкополой шляпе. На его ладони сидела незнакомая мне птица и клевала рассыпаные на коленях зерна или крошки, а он улыбался ей и что-то говорил.

-- Смотри, - тихо сказал я Ною.

-- А! Ну да, я часто вижу этого человека. Он появляется в самых неожиданных местах и вскоре исчезает где-то в толпе или за углом. Иногда он ведет на поводке эрдель-терьера или сиамского кота. Сегодня он с птицей. Ты думаешь, это что-нибудь означает?

-- Не знаю, но мне жутковато.

-- Посмотри в сторону, а потом опять на него.

Я сделал, как он сказал. Старика на скамейке не было.

-- Нас пугает то, чего мы не умеем объяснить, - сказал Ной. - Чтобы избавиться от наваждения, мы либо отворачиваемся от него и делаем вид, что ничего такого нет, или придумываем первое попавшееся объяснение. Никогда этого не делай. Смотри на вещи прямо и, если не понимаешь, не пугайся и не ерзай на стуле. Этот бородач с птичкой существует просто потому, что он существует, а то, что существует, оно, как мы с тобой, для чего-то же создано. Если же это мираж, то мираж - тоже форма существования вещей. Мы все что-нибудь значим, откуда-то приходим и где-то растворяемся. Старик с птичкой - не исключение.

Ефим Карлович Штокман по прозвищу "Штекель", директор овощного магазина "Весенний букет", но которого весь квартал называл "Букетом Фиминой бабушки" (Сокращенно: "бэ-фэ-бэ" - я пошла в бэ-фэ-бэ за редиской), принял меня в своем кабинете, плотно заставленном дурно пахнущими ящиками и усадил на последней чистоты пластмассовый стул с треснувшей спинкой.

-- Да, Ной предупредил меня о твоем приходе, - сказал он, не здороваясь и с ходу переходя на "ты". - Ну, что я тебе могу сказать, если я все уже сказал Ною? Все говно. Кроме мочи. Ты со мной согласен? Можешь не спрашивать, что именно. Если Фима говорит "все", то это значит, что он не делает исключения даже для себя самого. И через десять лет - дай нам Бог дожить! -вспомнишь мои слова... Как тебя зовут? Сема? Так вот, Сема, через 10 лет лет ты вспомнишь мои слова и скажешь, что Фима был прав, и что ничего не изменилось. Так что ты хочешь, чтобы я тебе сказал на то, что предлагает Ной? Я могу сказать, что жить можно и так тоже, но только уж очень воняет. Почему я один и у меня никого нет? Что значит у Фимы никого нет? Кое-кто, в смысле баб, у Фимы, слава Богу, всегда есть, но ничего серьезного. Да, несмотря на возраст - мне 47 лет - я не женат, и никогда не был, и не собираюсь, потому что кому это нужно, чтобы на этих ящиках сидел после меня еще Фима - младший? Родителей нет - я круглый сирота. Ты, конечно, не отдел кадров, но, если ты спросишь меня о пролетарском происхождении, то могу тебе сказать, что кем-кем, но пролетарием мой папа не был, а буржуякой - там более. Ешиботником - да, красным партизаном и комиссаром отряда - тоже, но только не пролетарием. Он закончил Промакадемию и сделался конструктором. Несмотря на типичный бердичевский акцент, он был таким секретным конструктором, что мы с мамой почти никогда его не видели, и хотел бы я знать, как он сумел меня сварганить. Возможно, он поручил это дело кому-нибудь из заместителей. Нет, конечно же, пусть земля будет ему пухом, но это был странный человек. Его фамилия была Абрамович, Карл Абрамович, а я Штокман по маме. Папина фамилия была секретной и, если бы меня записали Абрамовичем, то враги могли бы догадаться, что мой папа конструировал танки. Он сконструировал танк ТА-10. Никогда не слышал? Другие тоже не слышали. И не видели. Я только знаю, что первый, опытный, образец показал такие результаты, что он мог один дойти до Берлина. Даже без танкистов. Наверно, они испугались, что танк по дурости повернет, куда захочет, а что может прийти в железный кумпол еврейскому танку - так этого лучше не дожидаться, и папу посадили без права переписки. Без переписки и без возврата мертвого тела родственникам на память.

Он внезапно замолчал. Как лошадь, доскакавшая до барьера, через который ей не перепрыгнуть. И глаза у него тоже были грустными, как у лошади, которой в этот момент стало безразлично, скакать дальше или не скакать, или, может быть, лечь на траву, задрать копыта, и сладко почесать спину, наплевав на все свои лошадиные обязанности перед ошалевшим от беготни человечеством.

Вошла женщина выше среднего веса в очень грязном фартуке. Она подошла вплотную к Фиме и шепнула ему на ухо, что-то явно важное.

-- Ладно, Сема, ты меня извини - срочное дело.

-- Я понимаю: работа.

-- Не работа, а говно, - уточнил Фима Штокман, дама кивком подтвердила согласие, и мы простились.

Зачем я к нему приходил, вы не знаете?

Ной попросил, чтобы я обошел клиентов и сказал ему, что я о них думаю. Первым был Штокман, от знакомства с которым мне стало беспричинно грустно. Хорошо, что он не успел рассказать мне о своей матери. Что-то в самом упоминании о ней было такое, от чего сжалось бы даже каменное сердце железного Феликса.

***

Однажды Сатана, который часто бывает в гостях у Господа Бога, сказал Всевышнему:

-- По правде говоря, Царь Вселенной, когда ты отделил землю от неба, а воду от тверди, я понял, зачем ты это сделал. Когда ты украсил Землю травами, цветами и деревьями, а небо облаками, то я нашел, что это давка красиво. Я даже понял почему тебе захотелось населить леса зверьем и гадами, воду рыбами и медузами, а воздух птицами и комарами, но с тех пор, как ты сотворил человека, я не перестаю удивляться: на кой черт тебе понадобились эти уроды, которые только и заняты тем, что портят все, что ты сделал, и к тому же морочат тебе голову своими бреднями.

-- Очень просто, - ответил ему Владыка мира. Я обожаю слушать истории, которые мне каждый день рассказывают о них ангелы. У тебя таки богатая фантазия, но не думаю, чтобы ты смог бы придумать что-либо подобное.

***

Это было написано на желтом листе бумаги, который остался лежать на скамейке, когда сидевший возле меня человек в черной шляпе встал и направился в сторону здания театра, украшенного колоннами времен Леонарда да Винчи и Игнасия Лойолы. Все остальное на человеке тоже было черным, кроме бороды и пуделя на поводке, которые были белого цвета.

Человек оглянулся, и я помахал ему листком, чтобы показать, что, значит, вот, вы забыли, но он движением ладони из стороны в сторону показал, что это не его вещь, и я, если хочу, то могу взять эту ерунду себе. А пудель движением белого хвостика выразил согласие.

Я еще раз внимательно перечитал написанное на желтом листке, после чего поднял глаза к небу, по которому непохожие ни на что земное плыли вольные облака, а когда снова посмотрел на лист, то на нем было написано: "Все это неправда". Я с перепугу уронил эту желтую чертовщину, и чертовщина растаяла в мешанине опавших листьев и прошлогодних окурков. Черного человека с пуделем тоже не было, они свернули за угол, возле магазина "Весенний букет", и я даже подумал, что оба спрятались, чтобы не пришлось отвечать на мои вопросы, а на ступенях "букета" опять стоял Штокман, и на солнце пылала костром его рыжая с серебринкой шевелюра.

Ефим Карлович махнул мне рукой и, подойдя, спросил:

-- Ты еще не ушел?

-- Пытаюсь вспомнить, как пройти отсюда до площади Дзержинского.

-- Тебе в Большой дом?

-- Какой такой?...

-- Ну, туда, где на двери написано: "Стучать с девяти утра до пяти вечера".

-- Ради Бога! Мне нужно найти человека по фамилии Веселовский.

-- Кого? Фрейлехса? Идем. Я еду в ту сторону и могу тебя подвезти.

Во дворе, за магазином, стоял, весь в леопардовых пятнах ржавчины, но все еще бодрый "Запорожец". Фима ловко взнуздал этого железного мула, и, окутавшись голубоватым дымком, мы поскакали по полумощенной улице и по звонким лужам, оставшимся после утреннего дождя.

-- Зачем тебе к Фрейлехсу? - спросил он, включая предельную скорость, которая у других автомобилей считается исходной.

-- Почему ты назвыешь его Фрейлехсом?

-- Потому что я его знаю. Его отец из Фрейлехса перекрасится в Веселовского. Я терпеть не могу этих жидов, которые своим говорят: внутри мы евреи, а для гоев выставляют гойскую вывеску: хоть мы и евреи, но вид у нас приличный. Когда он скажет тебе, что его зовут Владимиром, Володей или Вовочкой, то ты не верь. В его паспорте написано: "Велвел". Это его папа все перепутал. Ему кто-то сказал, что Велвел - армянское имя. А после этого менять имена запретили.

-- Ты его хорошо знаешь?

-- Как облупленного. Он учитель русской литературы в семнадцатой школе, но раньше он был милиционером. Нет , не таким, что на посту. Папуля пристроил своего Вовочку в паспортный стол. Дело не пыльное, но денежное.

-- А кто его отец?

-- Спроси лучше: кем он был? Он же был самым большим профессором в нашем городе.

-- Профессор Веселовский - его отец? Так я же у него учился. Он умер?

-- Умер! Если это называется умереть! Он повесился. Ты не знаешь, почему университетскому профессору может вдруг надоесть его обеспеченная жизнь?

-- Он был крупным специалистом по математической лингвистике...

-- ... но его убила не лингвистика. а обыкновенная жадность. Когда имеешь навар на вступительных экзаменах, так не забудь кое с кем поделиться. Это тебе на будущее, если ты тоже захочешь стать профессором или конструировать танки для ихней армии. Никогда не забывай, где ты, с кем ты и через какой забор нельзя перелезать. Не понял? Ну, так и не надо. Кстати, твой ВВ, как его называют в его школе, живет в том доме. Третий этаж, квартира 33. Легко запомнить, а когда запомнишь, постарайся сразу же забыть. Пока.

Видимо, Ной назначил меня в своем предприятии на должность Чичикова, причем, не на того, который собирает души, а на Чичикова, который, совершая повторный обход, проверяет их пригодность и готовность к переправке в иной мир. Или, как тогда говорили, "за бугор". Впрочем, он же сам сказал, что теперь, когда все они в курсе, отказать уже никому нельзя. Или он занервничал и хочет заранее знать, с кем придется иметь дело? А вдруг кто-то в последний момент передумал и придется срочно искать ему замену.

Если бы я подбирал кадры в разведотряд, то как раз Фиму я бы взял. При условии, что перед выходом на операцию он завяжет себе рот солдатской портянкой.

***

- А, Сема. Ну, здравствуйте! - сказал живот Веселовского, между тем как его хозяин осторожно открывал мне дверь. - Попьем чайку? Кофе у меня нет, извините.

У него была двухкомнатная, с большой кухней и просторной лоджией, хорошо по тем временам обставленная квартира. Гэдээровская мебель и много модных в те годы хрустальных бесполезностей.

-- Легко нашли?

-- Меня подвез и показал ваш дом Штокман.

-- Штокман? Вы с ним знакомы? Он что, тоже? Ой, вы знаете, я уже начинаю сомневаться. Если Ной связывается с такими типами, как Штокман, то я очень опасаюсь. Фима Штокман? Директор овощного магазина? Он же уголовник.

Комната, в которую он меня пригласил, дышала благоустроенностью, самодовольством и неорганизованностью хозяина.

-- У меня не убрано. Я вдовец, живу один, дети и внуки в Ленинграде. Заниматься уборкой для себя одного нет охоты. Покойная жена такого беспорядка не допускала. Представляю, что бы она сказала, если бы увидела мои носки на стуле. Понимаю, что это плохо, но ничего не могу с этим поделать.

Он снял носки со стула, швырнул их на диван, причем они соскользнули на ковер, и предложил мне сесть.

"По законам жанра он должен подать бараний бок с гречневой кашей, но, судя по всему и принимая во внимание объем его живота, он питается в основном бутербродами и всякий раз, когда высыпает из пачки в кипяток мороженые пельмени, брызги летят во все стороны и ошпаривают его руки", подумал я, глядя на то, как он неуверенно, как бы прицеливаясь, ставит хрустальную вазу с печеньями посреди стола. Если бы я писал о нем очерк, то, скорее всего, в нем была бы такая фраза: "Две трагические смерти, отца и жены, набросили черную вуаль на его жизнь, а он пытается и никак не может смахнуть ее, как слезу со щеки", а редактор моей газеты, прочтя эту фразу, цокнул бы языком: хорошо!

-- Вы хотели что-то сказать? Или спросить? - сказал он, роняя ложечку на пол. - Извините.

-- По правде говоря, ничего особенного. Просто Ной просил меня обойти всех участников и напомнить, что до отплытия осталось три дня. Ваши планы те же?

-- Да, конечно.

-- Не жаль все это так оставить?

-- Дочь недавно вышла замуж и поехала к мужу в Ленинград. Второе замужество. Она здесь прописана и у нее есть ключ от квартиры. А мне ничего, кроме зубной щетки и альбома фотографий, не нужно. Мне вообще от них (Он сделал широкий жест двумя руками, показывая мне, что они - это все, кто вокруг нас) от них, от всех ничего не нужно.

-- А могилы? - спросил я и показал на две фотографии в одинаковых рамочках, стоявшие на телевизоре.

-- Я с ними уже посоветовался, - объяснил он и тоже показал на фотографии. Между нами спиритическая связь. Они считают, что им теперь нужна только память о них. - Вот здесь. Я считаю, что моего отца убили.

-- То есть?

-- Когда-нибудь расскажу вам подробности. На той стороне. Если доберемся. Если в двух словах, то другие брали взятки, а кассу устроили в его письменном столе. Знал ли он, что в ящике лежат эти деньги? Скорее всего, знал, но он был слабым человеком. Боялся и молчал. Брал ли деньги для себя? Я не знаю. Он наверняка был категорически против, но ничего не мог с этим поделать, а поскольку касса была общей, то - я не знаю. Все могло быть, но все равно, сам бы он ничего такого делать не стал бы и не могу себе представить, чтобы он принял взятку. Я понимаю, что это звучит неубедительно, и на суде мои показания не были бы приняты во внимание, но доказательства никому не нужны, а память о нем испачкана. Получилось так, что брал один он. Хотя, насколько я его знал, - нет, он не брал. Его просто вываляли в грязи. После смерти. На похоронах была только семья.

-- А дети? Сын, дочь и внуки?

-- Я им больше не нужен, и они этого даже не скрывают.

-- Жена болела?

-- Болела, но ее убила медицина. Она сама была терапевтом и так верила в силу своей науки... Я ничего в этом не смыслю, но уверен, что в вопросах здоровья первым советчиком должна быть собственная интуиция... Выпьете еще стаканчик? Я понимаю, вы бы предпочли рюмочку коньяка, но у меня этого не бывает. Не пью. Принципиально. Не пью, потому что все пьют. Ну, тогда я унесу посуду на кухню.

Оставшись один, я подошел к окну и посмотрел на улицу. На противоположном тротуаре, возле стойки киоска "Мороженное", стоял мой бородач в черном и, держа в руке палочку эскимо, широким языком слизывал шоколадную верхушку. На его шляпе сидел воробей. Старик отломил кусочек вафли и положил на край шляпы. Воробей спрыгнул, схватил добычу и опять вспорхнул на прежнее место.

Веселовский вошел в комнату, я повернулся к нему, а когда снова посмотрел в окно, старика уже не было, а в лужице плескалось несколько воробьев - так что невозможно было догадаться, который из них кто.

-- Скажите, вы знакомы с Аллой Жоресовной? А, ну да, вы же оба тогда были у Ноя и даже о чем-то поспорили.

-- С Аллой, учительницей физики из 33-ей школы? Не очень близко, но знаком. Романтическая и восторженная особа. Я слышал, в прошлом году ее бросил муж. Ходили разные сплетни, но я об этом не стану.

Я решил, что к Вике мне ходить не стоит. Мало вероятно, чтобы мое мнение об этой женщине в данном случае интересовало Ноя.

Ближе всего, буквально за углом, жил Александр Быков, филолог-полиглот, 35 лет, не женат - это все, что мне о нем сказал Ной.

Его квартира не имела номера, так как не была квартирой, но я нашел ее без труда.

-- Саша Быков? Так это ж наш дворник, - сказала мне старушка, сидевшая на скамеечке возле подъезда семиэтажного дома дореволюционной архитектуры.

Этот дом был известен в городе, как "Феникс". "Фениксом" называлась страховая компания, которой до революции принадлежал этот дом. Революция и пролетарская власть переименовали все на свете, но феникс, как известно, бессмертен.

- Саша живэ у подвали. Это надо зайтить со двора, и там, в угле есть уход униз, до подвала, иде у нас кочегарка. Налево, значится, вуголь, направо кочегарка, а до Саши, там ишо тры ступеньки униз.

Все было, как описала старуха, не считая того, что второй ступеньки - чертова баба не предупредила - фактически не было и я чуть было не сломал ногу и заодно голову, треснувшись о Сашину дверь, от чего дверь открылась сама и я без просу ввалился в узкое пространство между печкой и столиком.

Я оглянулся по сторонам. Над столиком, под потолком было пыльное окошко, мимо которого шмыгали ноги прохожих, а в глубине комнатки, имеющей форму кособокой трапеции, стояла койка. Все незанятое койкой, печкой и столиком пространство было заполнено книгами. Даже между ножками табурета было две фанерных полочки, и на них лежали стопки книг. Над койкой болталась зажженная лампочка без абажура, а под лампочкой, закрыв лицо книгой, спал человек. Энергично растирая ладонью ушибленный лоб, я некоторое время внимательно разглядывал торчащий из ботинка голый Сашин палец с неостриженым ногтем, но потом вспомнил, зачем пришел, и громко окликнул его:

-- Саша!

Он проворчал несуразное и поднялся, уронив книгу.

-- Чего вам?

-- Я друг Ноя. Он просил зайти к вам и спросить, все ли у вас в порядке, не изменились ли планы и всякое такое.

-- Ну, планы не изменились. Спрашивайте про всякое такое.

-- Я надеюсь, вы не курите?

-- Я оправдываю ваши надежды, но почему это вас волнует? Вы фтизиатр?

-- Нет, но я подумал, что не дай Бог в этой комнате зажечь спичку.

-- А я и не зажигаю.

-- И зимой не топите печку?

-- Тут и без печки жарко. Рядом кочегарка, которую я зимой топлю и получаю за две работы две ставки. Денег больше, чем у преподавателя ВУЗа, и не приходится отвлекаться от дела.

-- Ной сказал мне, что вы филолог и знаете много языков.

-- Я не знаю, сколько это - много, но я занимаюсь языками. Делаю переводы с разных языков.

-- А в свободное от работы время метете улицу?

-- Мету. Кушать ведь тоже хочется. Послушайте - как вас там? - если вы решили мня пожалеть, то не стоит. Я очень комфортно чувствую себя в моем микромире.

-- Но хотите покинуть его.

-- Хочу в Израиль - это все. Я надеюсь, что это (Он сделал широкий жест двумя руками, и я вспомнил, что такой же сделал Фрейлехс), то, что вы здесь видите, я смогу иметь и там, но это будет не здесь.

-- Извините мою журналистскую манеру каждого собеседника как бы интервьюировать.

-- Извинил. Вы так смотрите на книгу, как будто хотите, но стесняетесь спросить, что я читаю.

-- Решился и спросил, - сказал я, принимая вызов и переходя на его манеру ведения диалога-дуэли.

-- Это антология провансальской поэзии.

Кажется, я что-то слышал о провансальском языке, а если есть такой язык, то, видимо, должны быть прованские (Или провансальские?) поэты. Хотя я больше знаю о прованском масле, которое - из оливок.

-- В том, что вы читаете и делаете должно быть что-то центральное, главное, чего я, скорее всего не могу понять. И не смогу.

-- Не знаю. Если не сможете, то не потому, что вы недостаточно умны. Поэзия, как и религия, обращены не к разуму и не к чувствам, а к тому и другому вместе. Вы знаете, что афинский законодатель Солон написал конституцию своего великого города в стихах? Какой парламент какой страны готов сегодня проголосовать за свод законов своей страны, изложенный ямбом или амфибрахием?

Глядя на него, я подумал не о Солоне, а скорее о Диогене. Или о Будде. Впрочем, Иисус Христос тоже...

-- Вы наверняка выловили из этой провансальской книжки какую-то мудрость, которую...

-- Расслабьтесь. Все гораздо проще, чем вы думаете. Трагедия прогресса, на спине которого мы собираемся войти в двадцать первый век, не в том, что мы приобрели, а в том, что утратили. В отличие от древних, мы толстенной стеной отделили чувство от разума. Поэтому так беспомощно и нелепо все, что мы создаем.

-- Неужели все?

-- А разве нет? Ну, ладно, мне пора на работу, - сказал он, извлекая метлу из под груды книг и показывая мне на дверь.

Выйдя на улицу, я посмотрел по сторонам, ища своего старика, но вначале никого не заметил. И только проходя мимо старухи, которая помогла мне отыскать Сашину лачугу, я увидел, что ОН сидит с нею и - что бы вы думали? - играет с нею в подкидного, причем, на спинке скамьи сидит жирный, пушистый кот и по мере того, как игроки делают ходы, Васька вертит головой. Как будто следит за игрой.

Я решил, что на этот раз старик так просто от меня не ускользнет, но тут на меня сзади наехали на трехколесном велосипеде, что заставило меня чертыхнуться в присутствии шестилетнего ребенка, и пришлось извиниться перед родителями. Словом, было не до старика.

Борух Фроймович Кац, интеллигентный хозяйственник и администратор, профессионал-многостаночник, обладатель энциклопедической эрудиции в практических делах, но начисто лишенный чувства юмора, жил в одном из так называемых "домов специалистов", которые Вторая Империя построила в хорошо озелененной части года для приглашаемых из-за рубежа инспецов и загранпрофов. Выжав из этой классово аморфной массы все, что в ней накопилось за годы учебы в удушливой атмосфере Оксфордов, Гарвардов и других подобных им притонов чуждой идеологии, Империя отправила их в еще не обозначенные на картах мира места, а дома заселила выпускниками промакадемий, политехов и универов, слегка подучившимися у вышеназванных инспецов и загранпрофов. Новые специалисты тоже большого доверия не внушали, так как успели поднахвататься от своих учителей такого, что пролетариату было в высшей степени ни к чему. С вытекающими последствиями для всех заинтересованных сторон.

Борух Фроймович Кац, предпочитавший, чтобы прилюдно его называли Борисом Федоровичем, был специалистом во множестве областей, включая технологию административного управления, и работал заместителем заведующего райсообесом - сокращенно: замзаврайсообес.

Всю эту ценную информацию я получил от Ноя, предупредившего меня, что Борух - это та еще штучка.

Я позвонил Боруху на работу. Услышав, что я от Ноя, он тут же сказал, что "это не телефонный разговор". Я согласился, но спросил, как же нам быть. Борух ответил, что только не дома и - Боже сохрани - не на работе. Есть причины. Я выразил понимание. Он объяснил мне, как в Заречье найти нефтехранилище, по другую сторону которого лесопилка, но это все еще не там, а напротив собачьего питомника, который от кошачьего легко отличить по характерному лаю питомцев. Так вот там есть небольшой такой скверик, и в нем место встречи. А пароль? подумал я и на всякий случай решил спросить, не продает ли он случайно славянский шкаф или зеленого попугая.

Выйдя из телефонной будки, я чуть не споткнулся о веселого Полкана, который вел на поводке полную даму в шляпе с перышком. Я подумал, что, по крайней мере, один из них может быть знает, где находится Горсобачпит, дама указала мне прямую дорогу к этому учреждению, а когда я, вспомнив, что следовало поблагодарить, оглянулся назад, то рядом с удалявшимся Полканом увидел черную спину, черную шляпу и по обе стороны затылка два пучка седой бороды моего давнего знакомого. Как я мог принять его за даму?

К этому времени я уже успел до того привыкнуть к своему ангелу-хранителю в черной шляпе, что буквально породнился с ним и оглядывался по сторонам, ища его бороду в толпе прохожих.

***

Скверик был вшивеньким, но скамейка настоящей, а мой собеседник - в отлично сидящей на нем тройке цвета маренго в синюю полоску и при галстуке в тон лиловым носкам. В годы моего детства таких штымпов называли фраерами. Теперь так называют олухов, позволяющих себя дурачить, так что сегодня его фраером уже никто не назвал бы. Такой, пожалуй, сам хоть кого объегорит.

-- Я вас прошу впредь ни домой, ни на работу мне не звонить. Вы же должны понимать, что у нас повсюду натыканы клопы, а телефоны прослушиваются, - сказал он, и я сразу почувствовал себя маленьким чиновником под его началом. - Кроме того, мы с Ноем обо всем договорились. Я работаю в государственном учреждении и временно живу у тетки.

-- В принципе, да, но вы же понимаете, что мы предпринимаем серьезный шаг и должны представлять себе с кем имеем дело. Поэтому он просил меня обойти всех. Хотя бы для того, чтобы убедиться в твердости намерений. Вы один? Семьи у вас нет?

-- Моя семья временно в Семипалатинске. У тещи. Я хочу перебраться на ту сторону, а потом будем думать, как переправить и их тоже. Может, Ной займется этим бизнесом и сделает несколько рейсов?

-- Не думаю. То есть в городе вы оставляете только тетю и стол в сообесе?

-- Примерно так.

-- Вы давно на этой работе?

-- Прежде я был зам. директора госбанка, до этого зам. зав. производством на пивзаводе. Я занимал много постов.

В смысле универсальности талантов и интересов этот тип даже похож на Ноя. Гений подкладкой наружу. Но, в отличие от Ноя, всегда зам. Заместитель - это такая профессия.

-- Но что вас волнует? Если нужно уплатить, то за деньгами дело не станет.

-- О деньгах речи не было.

-- Вы же евреи, а евреи за так ничего не делают.

-- Вы такого мнения о евреях? Но вы же сами еврей.

-- Не будем об этом.

-- Ну, почему же не будем? Мы затеяли еврейское предприятие.

-- В каком смысле и при чем тут национальное происхождение?

-- Ну, я не знаю, как вы, а я еврей не только по происхождению.

-- А я считаю национальность анахронизмом. В ХХ веке все перепуталось. Моя тетка училась в еврейском техникуме, в Кременчуге, и она еще помнит идиш. Где-то достает журнал "Советиш геймланд" и потихоньку читает.

-- Почему потихоньку? Это же советский журнал.

-- Так то оно так, но нехорошо, чтобы кто-нибудь увидел, что она читает на идиш. Могут Бог знает что подумать. Словом, оставим эту тему. К нашему делу это отношения не имеет. По правде сказать, я впервые слышу, что Ной еврей.

-- Ной Шоймер - не еврей? Как вы могли подумать?

-- Я о таких вещах стараюсь вообще не думать. Давайте говорить о деле. Вы берете меня с собой и перевозите за бугор, а я плачу, сколько надо. Другого языка я не понимаю.

-- Ваши родители еще живы? - вдруг, сам не зная зачем, спросил я.

-- Вы у Ноя заведуете кадрами? Мой отец погиб на войне. В последний день. В Берлине. До войны он работал главным инженером трамвайно-тролейбусного треста. Его родителей убили нацисты. Под Кременчугом. А мама в психиатрической больнице.

-- Как же вы ее оставляете?

-- Я все равно к ней не хожу. Не могу этого видеть. Она ничего не соображает и никого не узнает. Тетка, ее сестра, иногда навещает ее. Носит ей фрукты.

-- А как оставить старую тетку, у которой вы живете?

-- Я помогу ей с той стороны.

Следующим в моем списке был Зиновий Школьник, студент-историк. Стандартная двухкомнатная квартира трамвайного типа в пятиэтажке хрущевской конструкции. Мебель из ДСП, на столе стеклянная пепельница, украшенная головой лошади. У лошади отбито ухо. Обтянутый коричневым дермантином диван с двумя шкафчиками по обе стороны спинки. Такие были в продаже в тридцатые годы. Достался в наследство от бабушки. Или куплен на толкучке. Окно пора было помыть полгода тому назад. На книжном стилаже выделяются красные корешки первого издания Советской энциклопедии, которую ни в одном доме уже не найдешь.

-- Меня все называют Зюней.

-- Вы чувствуете себя более комфортно с этим именем?

-- Более чем. Так звали моего дедушку.

-- У вас с ним были теплые отношения?

-- Я родился в шестидесятом, а его убили в сорок первом. Рассказывают, что он был удивительным человеком.

-- Это отец вашей матери?

-- Да, но мне о нем рассказывала не мама. Маму я почти не вижу. Они с отцом разошлись, она вышла замуж и живет в Тбилиси, а я живу с папой. Считается, что живу с ним, но вот уже пять лет, как он работает в геологоразведке и тоже больше времени проводит вне дома, чем дома. Так что я живу один. Я говорил вам про дедушку. Я мало знаю о нем и то, что не знаю, мне пришлось придумать.

-- Как так?

-- Мне рассказывали, что он работал на мельнице и был очень сильным. Когда их расстреливали, то подвели к очень высокому обрыву, и внизу были камни. Он стал читать "Шма Исраэль", а полицай, который собирался выстрелить ему в затылок, зачем-то сорвал с него кипу. Тогда он повернулся и врезал полицаю между глаз, да так, что тот отключился. Подбежали двое других. Он схватил их обоих, бросил вниз и сам упал вместе с ними. Другие полицаи побежали вниз, чтобы посмотреть, кто там еще живой, а евреи разбежались, и некоторые ушли в лес и спаслись. Под вечер полицаи пригнали людей, чтобы зарыть мертвых, и, говорят, когда моего дедушку тащили к яме, он еще был жив и говорил молитву. Больше мне ничего о нем не рассказывали, и мне пришлось всю его жизнь в маленьком еврейском штетле придумать самому. Я поклялся, что, если доберусь до Израиля, то соберу деньги и издам книжку, которую назову "Мой дедушка". Это ничего, что большая часть событий придуманы. Какая разница? Вы думаете, история, которую мне читают на факультете - это реальность? История - это то, во что все уже поверили. Кроме того, я хотел бы жить так, как будто я и мой дедушка - это в каком-то смысле один человек.

На нем была неяркая узбекская тюбетейка, и вначале я решил, что тюбетейку в одну из своих поездок привез его отец. Нет, Зюня где-то купил ее. Вместо ермолки.

Чтобы Ковчег отличался большим комфортом, так нет, этого не скажешь, и в этом отношении он таки больше напоминал неуклюжее сооружение библейского Ноя, чем подводную виллу капитана Немо. Подобно Ковчегу-1 Ковчег-2 не был гостиницей класса "люкс", но - подумал я - если чистые и нечистые за все время пути так ни разу на неудобства и не пожаловались, то почему мы должны быть более привередливыми, чем наши предшественники?

Фюзеляж был изготовлен в классических традициях аэро- и гидродинамики, то есть имел вид сигары, отлитой из пластмассы, полная химическая формула которой известна была только в сверхсекретном отделе Главного управления вооружений Империи. Вдоль этого фюзеляжа Ной расположил следующие отсеки: машинный, жилой, туалетный и складской. В передней части Ковчега, как в самолете, размещалась командорская рубка. Естественно, что пассажиры имели доступ только в жилой отсек и в совмещенный с душем туалет. В складской отсек пассажиры внесли чемоданы, сумки и саквояжи. Каждому было разрешено иметь с собой, как говорят на транспорте, два места мало мальски приемлемых размеров. Чтобы втолкнуть в отсек чемодан Баруха понадобилась помощь еще двоих, Зюни и Саши.

"Салон" представлял собой длинную трубу, по одну сторону которой были укреплены складные нары, а по другую - откидные же полки-столики, явно снятые с плацкартных купе старого железнодорожного вагона.

-- Похоже на лагерный барак, - сказал я.

-- Похоже, - согласился Ной. - Я соорудил это из меблировки железнодорожного вагона, стоящего в городском музее революции. В этом вагоне красный командир Пархоменко принял капитуляцию у одного зеленого командира, который за месяц до этого в этом же вагоне пристрелил белого полковника. Внутрь вагона посетителей музея все равно не пускают, так что...

-- Понял.

-- В Боинге было бы комфортнее. Одни получают свободу при рождении, другие борются за нее и иногда погибают, а вам, двенадцати зисерштутникам предстоит провести несколько дней в передвижном, подводном вагоно-бараке. Ты считаешь эту плату чрезмерной? Я - нет. Если это Исход, то я, как и мой предшественник Моше, вывожу из рабства пеструю группу евреев, которым не пристало ворчать по поводу отступления от стандартов, принятых на прогулочных лайнерах.

-- Моше вывел еврейский народ.

-- С ним тоже ушли не все. Многие остались, но в то же время с ним вышли многие египтяне. Тем не менее, это был Исход евреев из египетского рабства.

-- Такова сила символа. Что касается наших попутчиков, то, размышляя о некоторых из них, я не очень хорошо понимаю, куда их несет нелегкая.

-- А куда она несет тебя?

-- Меня? По правде сказать, в никуда. Когда не знаешь, зачем живешь, то стоит ли спрашивать, куда ведет тропинка?

-- Ты хорошо сказал.

***

Ефим Карлович Штокман, небритый и грузный, первым изо всей пестрой компании обнаружил дар речи, произнеся:

-- Да-а-а, братцы, в бараке номер семнадцать, где я три года загорал на нарах, мы имели, по крайней мере...- но его перебила энергичная дама с грудью греческой богини плодородия, которую (не богиню, а даму) звали Кларой Яковлевной:

-- Штокман, не действуйте на нервы. Без вас тошно.

В воздухе повисло уныние, навеянное неопределенностью ситуации и нелепым положением, когда все сидели в ряд и не могли смотреть друг другу в глаза, что затрудняло общение. Скрипнув на ржавых петлях, явно купленных в скобяной лавке не позднее тринадцатого года, открылась дверь кабины командора. Такую дверь вместе с петлями могли снять только с сельского сортира. Сделав это предположение, я тут же сообразил, что технологический гений Ноя такими вещами, как изящество двери в его рабочий кабинет на Ковчеге, не отвлекался. Не говоря уже о необходимости экономить, что называется, на каждом винтике.

Все головы дружно повернулись в сторону нашего вождя, водителя, пилота, штурмана и безусловного идеолога этой престранной экспедиции.

-- Господа! - сказал Ной и мощной ладонью с длинными пальцами, какие бывают только у скрипачей и универсальных гениев, провел от высокого лба к затылку. - Я прошу прощения, что не предупредил: времени на покупку мягкой мебели и хрустальной посуды у меня не было. Срочность отплытия корабля вызвана особыми причинами, о которых я сообщу в другой раз. Вам, видимо, приятно будет услышать, что мы находимся в той части системы водоочистки, которая для властей практически недоступна. Никто нас не видит и не слышит, но в открытое море мы пока еще не вышли.

-- Так мы уже да за границей или еще не за границей? - поспешно спросил Штокман, и яблоки его глаз забегали из стороны в сторону.

-- Не совсем, но в известном смысле - да. По крайней мере, милиция, таможня и береговая охрана нас не видят, чего не могут сказать о себе остальные жители этой страны, - объяснил Командор. - Перед посадкой, господа, я всех предупредил, что успех и безопасность нашего предприятия будут во многом зависеть от дисциплины каждого, и что мои распоряжения не обсуждаются. Сейчас я сделаю важное сообщение и задам каждому из вас вопросы.

Он замолчал и, задрав подбородок, почесал костлявый кадык, между тем, как его взгляд, не спеша, переходил от одного лица к другому. Люди чешут затылок в поисках запропастившейся мыслишки, кадык - пытаясь выковырнуть из него закатившиеся слова, а почему - ниже спины?.. Не помню.

-- Ной, я думаю, все мы приняли ваше вполне естественное условие, и мы вас внимательно слушаем, - сказал кто-то.

-- Отлично, господа, - сказал Ной и перестал чесать кадык. - Я должен сказать вам одну вещь, в которую вам не просто будет поверить, так как она не укладывается в ваши представления о физических явлениях и законах, но вам придется принять это на веру. Дело в том, что на борту этого корабля запасено столько дизельного горючего, сколько необходимо для выхода на просторы Черного моря. Тащить за собой солярку в большем количестве и в такую даль - это моей посудине не под силу.

Двенадцать открытых ртов повернулось в сторону Командора, готовясь проглотить его вместе с его хохмами. В том числе мой, но я его тут же его закрыл, вспомнив сделанный мне накануне намек.

10.

Зюня вынул откуда-то из внутреннего кармана пиджака вязаную ермолку, положил ее себе на макушку, слегка пришлепнул ладонью и поднял руку, как это делают в классе, когда хотят привлечь внимание учителя.

-- У тебя вопрос? - спросил Ной и указал на него пальцем.

-- Да. Я хотел спросить, решили ли вы сами для себя, куда именно мы держим курс?

-- То есть?

-- То есть, следует ли понимать так, что мы бежим от чего-то или что у нас есть цель?

-- Ты умный парень, Зюня, но это именно тот вопрос, который я задаю вам всем. Наш корабль не может двигаться вперед, не имея цели. Это не прогулочная яхта.

Ефим Штокман, которого оказывается все знали и называли "Штекелем", бывший зек и, теперь уже можно сказать, бывший зав. овощным магазином "Весенний букет", заерзал, пытаясь встать, но ему это не удалось.

-- Мне насрать!.. - сказал он, однако споткнулся на этом слове и замолчал.

-- Предлагаю избегать непечатных выражений. В особенности при дамах, - поднял брови Веселовский, он же Фрейлехс.

-- Можно подумать, что у нас есть выбор, - скривил губы мужчина средних лет в дорогой тройке, в котором я узнал Боруха. - Что касается дам, то, поскольку их невозможно выставить за борт, то им придется потерпеть. Здесь даже курилки нет. Кстати, предупреждаю, что я курю.

-- Ни курить, ни хамить вы здесь не будете. Гарантирую.

Эту фразу произнесла Клавдия Яковлевна и поиграла грудными шарами, как Шварцнегер бицепсами. Знакомясь, я обратил особое внимание на глубокие, темно-карие, почти черные, глаза, сильно контрастирующие с грудой ярко-золотистых волос этой дамы. Я еще подумал, что дама весьма эффектна, но для одного математика ее, пожалуй, многовато, а нужен весь университет.

-- Господа, угомонитесь. Время в данном случае не деньги, но тоже представляет ценность, - попытался вмешаться и навести порядок Ной.

-- Дайте мне только время, и я переверну мир! - произнес Саша Быков, который при свете оказался белобрысым и белобровым. - Позвольте, Ной, я, как вам известно, филолог, а не физик, но не можете ли вы все-таки популярно объяснить.

-- Объясняю. Хотя, должен предупредить, что ввиду неподготовленности аудитории вдаваться в технолого-технические детали и подробности я не готов. Владлен Витальевич, опустите руку. Я понимаю, что вам, как ученому, это неприятно слышать, но ваши знания в данном случае не очень уместны. Ничего из происходящего здесь и того, что еще произойдет, наука не знает. Или знает, но отрицает. Можете считать, что все вы находитесь в псевдонаучном корабле, который спроектирован и построен на антинаучной основе из добытых противозаконными путями материалов, и его движение в малоизученной наукой морской среде будет происходить по законам, противоречащим открытым до сих пор физикой.

-- Как здорово! - воскликнула Вика, широко распахнув глаза, которые и до этого занимали половину ее худенького личика в готовности проглотить Ноя вместе с его идеями, кораблем и Очисоором. - Магический корабль!

Некоторые пассажиры неуверенно хохотнули, а Борух, он же Борис, он же еще наверняка многое другое, попытался вскочить, но больно стукнулся коленом о край стола и воскликнул:

-- Ай! Чертов стол! О таких вещах надо предупреждать.

-- О том, что в корабле будет тесно? - переспросил Ной.

-- О том, что это какая-то чертовщина. Я понял так, что наш корабль - подводная лодка.

-- Чего вы к нему пристали? - возмутилась Вика. - Вы сидите в лодке, которая находится под водой. Значит это подводная лодка. Вы конечно большой грамотей, но ничего в этом не смыслите, как и все остальные, и значит, нам остается положиться на знания и таланты нашего Командора.

-- Судя по тому, что мы еще не отчалили, мы с вами сидим не в воде, а, извините, в говне и утонуть в нем мне как-то... не очень...

-- Как не отчалили? Вам же сказали, что мы уже недоступны для властей. Разве это не то же, что отчалить? - поправил Борух.

-- Осмелюсь напомнить, дорогой товарищ, что и на суше мы с вами тоже, как вы изволили выразиться, сидели в таких же экскрементах.

Это сказал Владимир (Он же Велвел) Веселовский-Фрейлехс и вид его был отнюдь не фрейлехс. Скорее даже наоборот.

-- Именно об этом я спросил в самом начале нашего разговора, - сказал Зюня и поправил на макушке сползающую на бок ермолку. - Желаем ли мы, сидящие здесь, выбраться из - я тоже позволю себе это некрасивое слово - говна или предпочитаем в нем оставаться? Хотим ли мы этого так сильно, что согласны рискнуть путешествием в антинаучной и технически не оправданной лодке? И последний вопрос: если да, то куда мы стремимся?

-- К сказанному Зюней мне нечего добавить, - сказал Ной. - От того, как точно мы обозначим цель и как велика будет наша решимость ее достичь, будет зависеть, сдвинемся ли мы с места, а если поплывем, то с какой скоростью.

-- Нельзя ли все-таки выразить вашу мысль в терминах, понятных интеллигентному представителю последней четверти двадцатого века? - поинтересовался Владлен Витальевич.

-- Попытаюсь, - ответил Ной. - Человек является потребителем, пользователем и источником огромного количества энергии, которую мы условно называем оргонной.

-- Иначе говоря, гомо сапиенс науке, в основном, известен, а энергия, которую он потребляет и излучает до сих пор не открыта? Я правильно понял? - переспросил белобрысый Александр Быков, заложив правую руку за борт френча, сшитого по выкройкам эпохи Временного правительства, Гражданской войны и боев за Каховку. При нашем первом знакомстве я на нем этого френча не видел.

-- Именно так. Я собрал вас в количестве, необходимом для получения так называемого "конус пауэр", то есть такого оптимального количества оргона, которое способно перемещать эту лодку под водой. Добавим к этому, что Черное море - это практически вся таблица Менделеева, но, если я сейчас пущусь в описание экзотермических химических реакций, которые будут инициированы посредством оргона и которые дают моим двигателям тепловую энергию, которая в свою очередь, и так далее, то проще будет вплавь добраться до Турции, а дальше - поездом или пешком.

-- Вы хотите сказать, что компания людей, которая даже силой своих бицепсов и трицепсов не была бы в состоянии сдвинуть с места эту аллюминиевую калошу, обладает запасом энергии, равном дизельному двигателю нормальной подводной лодки? - удивился Быков.

-- Не совсем так. Оргона должно быть достаточно, чтобы сыграть роль, подобную той, которую при химических реакциях играет катализатор, а в артиллерийском снаряде выполняет взрыватель, а в качестве горючего выступает ...

-- Таблица Менделеева, - закончил Быков.

-- Что-то в этом роде.

-- Это уже на что-то похоже, - согласился Леня, который все это время молчал. - Кроме оргона.

В это время Штокман, который, когда он говорил, любил видеть лица своих слушателей, изловчился взобраться на стол, сесть на него и поднять руки, что должно было означать: "А теперь, шпана, слушать, что скажет пахан!"

-- Господа интеллигенты! Если вас не остановить, то этот треп будет продолжаться до прихода милиции. А поэтому всем слушать, что скажет Командор. Вопросы есть?

-- У меня есть вопрос, - поднял руку Леонид. - Я так понял, что все мы бежим от диктатуры и стремимся в демократию, а этот товарищ из торгово-уголовного мира предлагает нам лагерный устав.

-- А ты, сука, заткнись, потому что, когда прибудем в порт назначения, то у меня с тобой будет особый разговор. Так, я предупредил.

11.

-- Словом, мы поняли: ты требуешь, чтобы мы в едином порыве объединили свои оргонно-энергетические усилия, которые образуют некий гомогенный конус-пауэр, способный инициировать химические процессы в пазухах твоих таинственных двигателей и они заработают, используя энергоресурсы водной среды, в которой мы находимся,- сказал я Ною, а Штекель, по-прежнему сидя на столе, не преминул добавить, что пока плетется суд да дело, мы болтаемся не столько даже в водной, сколько в говеной стихии.

На него никто не обратил внимания, а Ной жестом показал, что да, именно это он имел в виду.

-- Но для этого мы в едином порыве должны объединить свои чувства, мысли, чаяния, цели! - воскликнул я.

-- Разве это так трудно? Небольшое усилие и - вперед! - удивился Ной.

-- Не даром мне говорили, что самые наивные на свете люди - гении. Ты живешь в мире технических идей и не представляешь себе...

-- Неправда, отлично представляю себе то, о чем ты говоришь. Тем более что мои идеи не всегда бывают, строго говоря, техническими.

-- Да, я вижу, что ты отлично понял механизмы функционирования советского общества и плаваешь в этой среде, как рыба в воде.

-- В говне, - поправил Штекель, но его замечание на ходе дискуссии не отразилось.

-- Как бы много ты ни знал, ты остаешься гением, то есть человеком, зацикленным на своих идеях, не важно каких. То, чего ты ждешь от нас, советская власть пыталась сварганить на протяжении десятков лет.

-- И, как видишь, ей это отлично удалось.

-- Чистейшая видимость, - настаивал я. - Никакого единства не было, и быть не могло. Единообразной всегда была только публичная болтовня, а мысли и разговоры на кухнях и в курилках[имели самые различные направления. Самыми провальными в истории были советский и нацистский проекты, и лучшее подтверждение - ты сам. Стержнем нацистского и советского проектов было то, что ты ожидаешь от нас: единообразие цели и порыва, но из этого ничего не вышло.

-- Но ведь мы же все евреи, - неожиданно встрял в разговор Саша Быков.

-- В самом деле, - поднял брови Гений. - Разве не еврейская идея привела вас всех в мой корабль?

-- А в чем она состоит? - спросил Леня, который все это время молчал, и шевельнул кустиками между носом и верхней губой.

Кто этот странный человек? подумал я. Бывают же такие типы, единственным отличительным признаком которых являются усики а ля черт знает что или кукиш вместо носа, а кто он в жизни, невозможно понять. Но иногда, очень редко, реже одного раза в год, такие бледнолицые с усиками, бородками, бровями или всем этим арсеналом одновременно выбрасывают в эфир одну короткую фразу, и вдруг все предстает в другом свете. Например, Чернышевский неизвестно кому задал простой вопрос: что делать? и не успели другие интеллигенты переспросить: простите, а в каком, собственно, смысле? как император, который, как все императоры, был в этой стране самым умным, ответил просто: Как что делать? Копать руду. И автор гениального романа отправился копать руду, что следующим поколением этой страны было понято расширительно, в гулаговском смысле. А человек-то просто не знал, что ему делать и задал наивный вопрос: что делать? имея в виду только самого себя, потому что понятия не имел, что в конкретно взятом случае нужно делать.

-- Видимо с этого-то и следовало начать, - медленно сказал Александр Быков и осторожно, опираясь на плечо Штекеля, взобрался на стол. Стать во весь рост ему не удалось, и он принял позу человека, стреляющего с колена. - Господа, нам всем нужна объединяющая нас идея. Я понимаю, что каждый имеет право на собственные мысли, цели и задачи, но все мы евреи. Разве не так?

-- Меня это к чему-то обязывает? - встрепенулся Борух Фроймович. - Послушайте, в меня всю жизнь тыкали пальцем, как будто я сам придумал это дурацкое еврейство. Нет, не то, чтобы я стыдился, что я еврей, или скрывал от соседей. Мы, собравшиеся в этом зале, стремимся к свободе? По крайней мере, я хочу свободы. От Карла Маркса, который, кстати говоря, тоже был не в восторге от того, что он еврей, от горкома, от русского поля и от еврейских пейсов тоже. И не называйте меня Борухом. Какой дурак это придумал. Меня зовут Борисом.

-- Должен вас огорчить, - сказал Быков и протянул руку в указательном жесте в сторону Боруха. При этом он еще больше стал похож на стреляющего из карабина с колена. - Имя Борис тоже импортное. Уточню по прибытии в Хайфу.

-- Куда-куда? - закудахтал Борух. - Вы что, сдурели?

Ной Шоймер поднял руки, стукнувшись при этом о потолок, отчего кисти пришлось сжать в кулаки. Вид у него был скорее растерянный, чем угрожающий.

-- Господа, вы затеяли спор, который никуда нас не приведет, и мы будем сидеть на месте...

-- В этом говне, - уточнил Штекель.

-- Пусть Штекель слезет со стола и перестанет говорить гадости, - возмутилась Вика.

-- Правильно, - крикнула жена Владлена Витальевича Клара. - Что у нас тут, корабль или Благовещенский базар? Предлагаю, всем слушать командора. Это единственный способ добиться единства. Но Штекель прав: он все время напоминает нам, что мы с вами выше макушки сидим в, извините, дерьме, и наша общая цель на этом этапе состоит в том, чтобы из него выбраться. Да, Штекель тысячу раз прав. Все сейчас должны сосредоточиться на одной мысли: вперед, из дерьма и подальше от этих дерьмовых берегов.

Командор, продолжая упираться кулаками в потолок, выставил вперед железный подбородок и тихо сказал:

- Времени на разговоры больше не остается. Все принимаем лозунг: ИЗ ДЕРЬМА - ВПЕРЕД - К СВОБОДЕ!

Все согласились, а Зюня тихо добавил от себя: Амен!

12.

Таки сработало. Лозунг Клары-Ноя "Вон из дерьма!" произвел такое глубокое впечатление на умы пассажиров Ковчега и извлек из нас такой мощный поток оргона, что в машинном отделении что-то мелодично звякнуло, потом зашуршало, Ной исчез за дощатой дверью своей рубки, в пассажирском отсеке наступила тишина напряженного ожидания, корабль слегка качнуло, и мы двинулись вперед. Вопрос: куда? продолжал висеть где-то под потолком, но, однако мы плыли, бороздя глубины самого сероводородного на планете Черного моря.

-- Таки заработало! - сказал Леня и на его бледном лице не без энтузиазма зашевелились рыжеватые кустики скромных усиков и бородки как бы в доказательство того, что даже самые никакие люди один раз в жизни способны на какой-нибудь подвиг.

-- Мы плывем! - восторжено шепнула Алла Жоресовна с видом старой девы, которой неожиданно сделали предложение.

-- Это не первый случай, когда псевдонаучные бредни перевоплощаются в отрасль науки, - изрек кандидат физико-математических наук Владлен Витальевич, демонстрируя полную готовность эту отрасль возглавить, но тут же добавил: Не могу избавиться от впечатления, что меня дурачат.

Его жена Клавдия Яковлевна, бросив презрительный взгляд на мужа, привела в движение мощные шары, под которыми тихо треснули на швах полушария ее бюстгальтера, восторженно посмотрела на неструганные доски Ноевой рубки и произнесла сентиментальное "Ах!", между тем как ее пятнадцатилетний сын Костя, которого все ласково называли Какашиком, приложил правую руку к левой сторонке своей худенькой грудки и спросил, возможно ли такое.

Вика побледнела от избытка нахлынувших на нее сексуально окрашенных эмоций и сделала вид, что ей, как говорят на идыш, "а быселе ныт гит", хотя, говоря по правде, вам бы ее здоровье.

Александр Быков, дворник, филолог, лингвист и переводчик с языков, о существовании которых, кроме него, никто не слышал, тот самый, которого за старомодный романтизм и абсолютную неприспособленность к жизни среди людей дворовые старушки без уважения называли просто Сашей, воскликнул на никому незнакомом языке: "Анахну олим".

Велвел Фрейлехс, он же Владимир Веселовский, предположил, что это войдет в аналы, на что Штекель возразил, что скорее в анальное.

И только студент-историк по фамилии Школьник посмотрел наверх и ничего не сказал.

-- Кстати, - сказал Фрейлехс и тронул локтем сидевшего рядом с ним Боруха Фроймовича. - Вас это не радует. Вас, по-моему, вообще никогда ничто не радует.

-- Именно так, - выстрелила сидевшая справа от Хаима Вика.

-- Женщины могли бы помолчать.

-- Что вы имеете против женщин? - продолжила Вика. Просто так, чтобы поддержать разговор и сбить волну охватившего ее волнения.

Мое место было рядом с дверью рубки, а справа от меня разместился Леня с его кустиками. Он счел почему-то своим долгом комментировать для меня высказывания пассажиров. Похоже на то, что он всех давно и прекрасно знал.

-- Этого Боруха лучше не трогать, - тихо сказал он. - Мерзкий тип. Не пойму, как он сюда попал. Он законченный антисемит. Говорит, что с детства, с тех пор, как ему посадили под глазом фонарь и объяснили, что он жидовская морда и ему положено по закону, он возненавидел не обидчиков, а евреев.

-- Другие за это ненавидят антисемитов.

-- Тогда ему пришлось бы ненавидеть себя. Я думаю, что его ненависть к женщинам объясняется проблемами с потенцией.

-- А вы не злословите? - спросила Клавдия Яковлевна. - Леня недобрый, объяснила она мне. Послушать его, так весь мир состоит из негодяев.

-- Исключение составляют мерзавцы, - сказал Леня и улыбнулся, показав давно не мытые зубы.

Скрипнув, приоткрылась дверь рубки, выглянул Ной и попросил меня зайти к нему.

В рубке стояло три канцелярских полумягких кресла, которые Ною перед самым отъездом удалось выдернуть из под крепких, как антоновские яблоки, ягодиц трех машинисток председателя горисполкома, причем пришлось для этого расстаться с ящиком настоящего французского арманьяка, который его ребята гнали по его рецепту из водорослей, выдержанной на денатурате пеньки и челюстей кефали. Ной уверял, что для достижения нужной градусности применялся настоящий этиловый спирт, умыкаемый для него из настоящего спиртзавода.

-- Ну? Жду твоих комментариев.

-- Не знаю, каких комментариев ты от меня ждешь, но даже меня ты ни о чем, по сути, не предупредил, прежде чем рассаживать нас в этой консервной супер-банке.

-- Подумай, Сеня, что бы произошло, если бы я обо всем этом рассказал вам вначале. Они бы все по очереди отказались подвергать себя опасности путешествия на оргоне, после чего минимум двое заложили бы меня вместе с моим изобретением. Я тебя понимаю, и где-то ты прав, потому что мы с тобой друзья, и на тебя я должен был положиться, но, дорогой мой Сеня, ты же моралист и правдорез. Стоило тебе один раз проболтаться, и произошла бы катастрофа. Ну, как ты думаешь, мне не достаточно было технических и организационных проблем? Короче, что было, то прошло, а что сейчас? Твое мнение.

-- Боюсь, что сохранять энтузиазм этой команды на том же уровне на протяжении часов мы еще сможем, но если путешествие продлится несколько суток, то я не ручаюсь. Корме того, повис вопрос: КУДА? и где-то, на середине маршрута...

Ной махнул рукой.

13.

Ной встал с кресла, открыл дверь в салон и рукой пригласил меня войти вместе с ним.

Первым делом я заметил, что наши попутчики - или как там их назвать? - перемешались и поменялись местами. Видимо, ели-пили, выходили в кормовые отсеки, а, вернувшись, усаживались по-другому, но почему-то так получилось, что ближе всех к рубке сидела Вика, а за нею Саша и Зюня. Борух и Леня теперь были в самом конце и я подумал, что, наверное у обоих недержание мочи. Какашик спрятался за мамину грудь - весьма, надо сказать... - и тихо о чем-то скулил. И только Штекель по-прежнему сидел на столе в средней его части и при нашем появлении сделал рукой жест немецких коммунистов тридцатых годов: "Рот фронт!"

-- Господа! - спокойно произнес Командор. - Прежде всего, спешу сообщить вам главное, а именно, что слово "господин" все вы усвоили сразу же после того, как мы отвалили от пристани родного города Зисерштута. Вам не кажется странным, что слово "товарищ" стало для нас символом рабства, а слово "господин", наоборот, символом свободы?

-- Командор, сейчас вы говорите, как ротный политрук, - заметил Веселовский-Фрелехс.

-- Теперь, когда все наговорились и высказали вслух почти все, что накопилось, я предлагаю часок помолчать, и пусть каждый подумает. Из всего, что говорилось, выбросьте шелуху и оставьте только то, что нужно каждому из нас на развилке, которая нас ожидает.

-- Как, разве в море тоже бывают развилки? - спросил Какашик, выглянув из-за надежной маминой крепости.

-- Конечно, - твердо сказал Ной. - Но особенно много развилок в небе. Помни об этом, мальчик.

-- Что же нам предстоит решить? - поднял руку Борух.

-- Очень просто. Вам нужно решить: кто - куда? Разве не этот вопрос обсуждался в этой аудитории в течение нескольких часов. Вы так увлеклись, что не заметили, как наше судно миновало Дарданеллы. Да, господа, мы с вами уже в Эгейском море, и настало время принимать одно из ваших, может быть самых трудных решений.

-- Нет, простите, Командор, но я вас не понимаю, быстро заговорила Алла. - Об этом вы меня не предупредили. Я не знаю, может быть, вы других предупредили, но меня - нет. Вывезти меня на середину какого-то моря. Как вы его назвали? Вы уверены, что это море обозначено на карте?

-- Это между Троей и Афинами, - подсказал историк Зюня.

-- Тем более. Ни о какой Трое речи не было. Мы так не договаривались.

-- А куда вы собственно собрались? - строго сказал Командор.

-- Я не знаю. Видимо я что-то недопоняла. Вы приняли меня на борт и вы же обязаны доставить меня к месту назначения.

-- Да, но к какому именно?

-- Что вы от меня хотите? Я не знаю! - крикнула Алла и громко, навзрыд, заплакала, а сидевшая рядом с нею Клавдия Яковлевна утопила ее в своей левой груди, между тем как правую оккупировал Какашик, и жаль, что там не было места для доброй половины компании, охваченной ужасом от перспективы принятия решения, вместо того, чтобы плыть дальше, хотя бы в тартарары.

-- Господа! - опять очень твердо сказал Командор. - Считайте, что мы еще не отплыли и находимся в точке отплытия. Решайте, куда плыть.

Если бы в салоне была хотя бы одна единственная муха, то ее полет прозвучал бы, как полет шмеля в опере Римского-Корсакова о царе Салтане, а пассажиры, все, кроме Штекеля, вспомнили немую сцену из "Ревизора".

-- Ну, Командор, вы даете, - сказал неинтеллигентный Штекель.

-- Итак, - продолжил Ной, - повторяю: предыдущим вашим решением было покинуть негостеприимные берега бывшей родины, а теперь вам всем дается один час на принятие окончательного решения о том, к каким берегам направится сие судно под названием "Ковчег" и к какому берегу желает причалить каждый из вас.

-- Вы хотите сказать, что собираетесь, как таксист, развозить нас по адресам, которые мы вам дадим?

-- Нет, господа, речь идет только об одном перекрестке. То ли в Израиль, то ли не в Израиль, но разъехаться нам не удастся по техническим причинам, которые я изложил выше. Каждый свободен принять свое решение, но в итоге решение должно быть общим.

Антисемит Борух Кац влез на стол, стал на колени, как мусульманин для намаза и крикнул:

-- Ной, вы еврейский националист! Для вас мир делится на две неравные части, из которых большая часть - Израиль.

-- Точно, именно так я представляю себе географию. И в этом нет ничего постыдного. Спросите жителя островов Фиджи, и они вам скажут то же самое: самая большая страна на свете - Фиджи. Кстати сказать, я никого никуда не зову и не приглашаю. Я предложил вам беспрепятственный и безопасный выезд из вашего родного города, о котором вы сказали, что он вам осточертел.

-- Да, но не в таком же смысле и не до такой степени, - всхлипнула Алла, омывая слезами левую грудь Клавдии Яковлевны, которая при этом смотрела прямо в глаза своему обожаемому Командору.

-- Аллочка, ну успокойтесь же, ради Бога, - успокаивала ее Клавдия Яковлевна.

-- Что значит "успокойтесь"? Я спокойно себе жила. У меня была работа. Я преподавала химию в хорошей школе. Я играла моим ученикам "Лунную сонату" на фортепиано и они млели от удовольствия. Я никогда в жизни ни о какой Трое не слышала. У меня были хорошие ученики. У меня была хорошая зарплата. У меня были прекрасные соседи. Они сейчас волнуются и уже, наверное, звонят в милицию.

-- С нею таки будет проблема, - сказал, наклонившись ко мне, Ной.

Наступила пауза, которую прервал Владлен Витальевич:

-- Простите, Командор, но вы только что сказали, что мы еще не отплыли. Так выпустим ее.

-- И меня тоже, - предложил Леня. Мне что-то ваше предприятие разонравилось.

-- Ни за что! - воскликнул Штекель, потрясая ротфронтовским кулаком. Я этих двоих скорее утоплю в говне, чем выпущу. Вы что, с ума спятили? Да они же нас продадут. За милую душу. Нет, господа, я свое уже отсидел, больше не хочу и вам не советую. Мы не успеем отплыть, как тут уже будет все милиция города и вся гебистская нечисть. Надо было раньше думать. Через мой труп.

-- Мы обещаем. Мы никому не скажем, - жалобно заскулила Алла, проливая струи слез уже на бедра добросердечной Клавдии Яковлевны.

-- Ну, ладно, господа, - твердо резюмировал Ной. - В эту минуту мы все равно ничего не решим. Я дал вам час на размышления. Итак, последний раз спрашиваю: куда плыть?

Он вошел в рубку, увлекая за собой Вику и меня.

В брюхе "Ковчега" аппетитно урчала машина.

14.

Усевшись в кресло, Ной принялся изо всех сил чесать ногтями затылок. Какой-то медик, я где-то читал, высказал предположение, что таким способом люди усиливают прилив крови к голове, помогая этому органу нашего тела принимать необходимые решения.

Закончив эту процедуру, Командор ... (Собственно, кто назвал его командором? По-моему никто. Как будто чин командора он получил от председателя, наблюдавшего за происходящим из президиума.) Да, так вот, закончив процедуру чесания затылка, Командор положил мне руку на колено, слегка сжал его своими эластичными пальцами и сказал:

-- Да, управлять людьми труднее, чем машинами. За последние сутки я сделал больше глупостей, чем за десять последних лет инженерной работы. Оказывается, я ничего не понимаю в людях. Я думал, что все они обрадуются возможности вырваться и отправиться в Израиль. Для меня это так же просто, как закон Ома.

-- Не отчаивайся, друг, - пытался успокоить его я. - Теодор Герцель был таким же наивным, как ты. Он думал, что, если евреям открыть путь в Землю их предков, то все они тут же помчатся туда наперегонки.

-- Не думаю, - возразила Вика. - Похоже на то, что Герцель на такой исход событий не расчитывал. Он надеялся создать что-то вроде национального бомбоубежища.

-- Эти люди - Сколько их? Десять? - готовы бежать врассыпную. И главное: их совсем не тянет друг к другу.

-- Добавь к этому, что свои корни они видят в стране и в культуре, которые их охотно использовали, но с еще большим удовольствием выплевывали. Или оплевывали, - добавил я.

-- Да, ты прав. Но сейчас у нас нет времени на эти разговоры.

-- Что ты собираешься делать?

-- Я сделаю так. Пока идет общий спор, я приглашу их сюда поодиночке.

-- И?

-- По крайней мере, разглядим их поближе. Вика, кто там крайний, пригласите его зайти в рубку.

-- Крайняя я.

-- Я думал, ты уже решила.

-- А вы? Что вы решили? Извините, Ной, но мне нужно решить что-то более важное, чем то, что вы тут обсуждаете. По крайней мере, важное для меня.

-- Да, Вика, вы правы, но, видите ли,..

-- Ной, женщины такие вещи не говорят, тем более в присутствии третьих лиц.

-- Это мой друг.

-- Я поняла. Вы не оставили мне ни времени, ни выбора, ни даже места. Так вот я не поеду в Израиль, если вы, Ной,.. если мы с вами...

-- Для меня это решенный вопрос, Вика. Я - с вами. А вы со мной. Но нельзя же... О, Господи, мы даже не успели перейти на "ты", и я все время путаюсь.

-- Не это важно. Я не знаю, кто такой Израиль и не знаю, что он такое. Я ни разу не встречала его в моей предыдущей жизни. Но я знаю, кто для меня Ной. Все остальное неважно.

Он подошел и так неловко обнял ее за талию, как будто собирался забросить в кузов грузовика.

В это время дверь рубки открылась и вошла Клавдия Яковлевна, причем только ее тут и не хватало.

-- Ной, - коротко отрубила она и ее груди бурно задвигались в такт взволнованному дыханию, а вопросительно-возмущенная интонация заставила обнимающихся вздрогнуть.

-- Клавдия Яковлевна, - холодно сказал Командор, - если не трудно, пригласите, пожалуйста, членов вашей семьи.

-- Допрос? - опять рубанула Клавдия Яковлевна.

-- Мадам, здесь не КГБ, и я не следователь, а, с вашего позволения, на время нашего пути командир этой каравеллы. И капитан принимает решения. Так что позовите сына и мужа.

-- И мужа?

-- Мадам, - вмешался я, но она меня перебила:

-- А вы при чем?

-- Сема - мой помощник, - нашелся Ной.

-- Так вот, мадам, ситуация, в которой мы сейчас находимся, достаточно драматична, и вам стоит подумать о том, подходящий ли сейчас момент для создания дополнительных сложностей, - сказал я, и мне показалось, что дама поняла мой довод.

Она позвала мужа. Костя остался за дверью.

Ум Владлена Витальевича был слишком аналитичен и глубок, чтобы переваривать простые жизненные коллизии, но при этом слишком узок, чтобы пропускать через свои жихлеры непережеванные в ходе привычных занятий предметы. Известно, что в связи с трагической гибелью Иерусалимского храма физики и математики выполняют примерно те же общественные и ритуальные функции, что храмовые коэны. Владлена Витальевича от коэна отличали только одежда, терминология и зарплата.

Его жена тычком большого пальца в поясницу выставила его на авансцену:

-- Поговори с ним, как мужчина с мужчиной.

Владлен Витальевич не очень хорошо понимал, как это делается, и на всякий случай замямлил:

-- Видите ли... знаете ли... Так сказать...

-- Короче. Что вы решили вашим малым хуралом? - оборвал его Ной.

-- Что вы имеете в виду?

-- В какую сторону вы решили повернуть, когда корабль выйдет примерно на уровень Пелопоннеса?

-- Я не знаю, где находится Пелопоннес, но полагал, что вы с Клавой все уже обсудили.

-- Не мычи, - раздраженно прорычала Клавдия Яковлевна. - Объясни Командору, что мы поедем в разные стороны.

-- То есть? Говорите понятнее.

-- Видите ли, я бы предпочел высадиться в Соединенных Штатах, где я надеюсь на лучшие перспективы, но устройство и поиски связей потребуют немалого времени. Поэтому я предпочел бы, чтобы Клава с Костиком побыли некоторое время в Израиле.

-- Простите, доктор, но ваша жена в некотором смысле не еврейка, - вмешался я.

-- У вас не спрашивают, - вежливо схамила Клава.

-- Я понимаю, - сделал еще одну попытку Владлен Витальевич. Это создаст некоторые бюрократческие сложности, но, если учесть, что Костик мой сын... И потом... Господин Шоймер...

-- Что - господин Шоймер?

-- Что-то ей обещал, и я полагаю, что вы, как умный человек, поняли мой намек.

Ной посмотрел на меня, ожидая поддержки.

-- Ной обещал на вас жениться, что ли? - предположил я.

-- Я вижу, вы, Сема, человек прямолинейный.

-- Я ничего ей не обещал, - вяло произнес, обращаясь ко мне, Ной.

-- Я надеялась, что вы понимаете также эзоповский язык, - сказала К.Я., но уже с меньшей уверенностью

-- Что вы сами об этом думаете? - спросил я математика в готовности треснуть его по роже.

-- Ну, как вам сказать?.. Иногда приходится прибегать также...

-- Извольте выйти вон, - вяло произнес Ной Шоймер.

Оба поняли его правильно.

15.

Ефим Карлович Штокман, по прозвищу Штекель, вошел, с силой врубился в кресло и, как-то сразу заполнил своим корявым и нескладным телом чуть ли ни всю командорскую рубку.

-- Командор, нам есть, о чем поговорить.

-- Я так и думал, - ответил Ной.

-- Вы давно знаете человека, которого здесь все называют Леней?

-- Ну, как вам сказать...

-- В том-то и дело.

-- В чем дело?

-- Он не тот, за кого себя выдает.

-- Но он ни за кого себя не выдает. Его зовут Леонидом. Фамилия, кажется, Лившиц. Или Лейбниц. Преподаватель чего-то там, кажется электротехники, не помню где.

-- Это вам так кажется, что он Лившиц. На самом деле он не Лившиц, а сексот.

-- Сексот? Сема, что это за слово такое: "сексот"? Много раз слышал, но значения его не знаю.

-- Сексот - аббревиатура от "секретный сотрудник". То же, что "стукач".

-- Понял. Вы хотите сказать, что он работает в КГБ?

-- Он нас всех заложит, - сказал Штекель и зачем-то притиснул указательный палец к губам.

-- Куда и кому? Фима, мы в море.

-- Вы же сказали, что мы еще не отчалили.

-- Сказал, но в переносном смысле. В действительности мы находимся в Эгейском море. Вокруг нас только морская вода, водоросли и рыбы. Леня никого не может заложить. Некому. Камбалу это не интересует. Если правда, что он на кого-нибудь донес, то он самый несчастный из всех нас. Ему нужно помочь. Начнем с того, что не станем никому говорить, что он был доносчиком. А там, куда мы приедем, он этого делать не будет.

-- Вы уверены?

-- На все сто. Там нет КГБ.

-- Эх, Командор, Командор. Ничего вы не поняли. Уверяю вас, был бы сексот, а КГБ для него запросто в любой стране найдется.

-- А почему вы считаете, что он сексот? - спросил я.

-- По его доносу я три года проишачил в лагере. Поэтому и знаю. Он тогда работал преподавателем в техникуме и со студентами собирал помидоры в колхозе. Ну, мы там с бригадиром одну машину помидор... сэкономили.

-- В смысле: сперли, - предположил Ной.

-- Можете сказать так. Но он же, падла, нас заложил.

-- Послушайте, Фима, - мягко сказал Ной. - Если Лене захочется закладывать, то первым на очереди все равно буду я, а не вы. Оглянитесь: в этой лодке нет ни одного шурупа, купленного на зарплату. Так что продолжайте путь спокойно и не волнуйтесь. И помните, что от нас до берегов родного города не меньше тысячи километров. А теперь скажите мне, что вы решили? Вы - в Израиль?

-- Командор, я не знаю, что нас там ждет, но, я думаю, хуже, чем было, уже не будет. Только с этим падлой я все равно должен рассчитаться. Вы уж меня извините, но будет лучше, если мы поедем в разные стороны.

-- Фима, запомните и, если можете, объясните другим, что каждый волен хотеть все, что угодно, но решение должно быть общим.

-- Для этого, командор, нужно приказать, а вы требуете невозможного.

16.

Кто-то хотел войти, но его оттеснила Клара Яковлевна.

-- Я думаю, Ной, что вы решительно не правы. По крайней мере, я от вас такого не ожидала.

-- Клара Яковлевна, мне очень жаль. Вышло, я бы сказал, недоразумение. Возможно, вы и в самом деле на что-то мне намекали, но, извините, я вас не понял. Или вы не поняли меня.

-- Вам придется объясниться. В том числе с моим бывшим мужем.

-- Почему бывшим? В каком смысле?

-- Перед отъездом мы с ним развелись. Я ему сказала, что вы обещали помочь нам.

-- Помочь - да, но посредством фиктивного брака с вами...

-- Я не настаиваю на том, чтобы он был фиктивным.

-- В любом случае, Клара Яковлевна, не помню, чтобы я давал вам обещания такого рода.

Вошел Костя и стал в позу, причем одно из кресел оказалось между ним и матерью.

-- Что ты хочешь, Костя?

-- Командор, возьмите меня с собой. Я вас очень прошу. Я уже взрослый и я буду во всем вам помогать. Пусть они едут, куда им вздумается. Я с ними никуда не поеду. Кстати, я как раз имею полное право на репатриацию.

-- Нет, вы только послушайте эту козявку! Да где ты таких слов наслушался? Репатриация! Ты хоть знаешь, что значит репатриация? Успокойся и слушай маму, - сказала Клара Яковлевна таким твердым голосом, как будто это был приказ сыну выпрыгнуть за борт.

-- Командор... - горестно всхлипнул Какашик. Из его носа выпрыгнула капля и покатилась по лацкану пиджачка. - Я обещаю. Я отращу пейсы и буду носить ермолку.

-- Ну, вот, вы же видите, что он еще совсем ребенок, - объяснила Клара Яковлевна.

-- Мадам, - сказал Ной. - Вам придется вернуться к мужу, причем мне совершенно безразлично, настоящий он муж, прошлый или будущий. Объясните Владлену Витальевичу, что всякий, кто предпочитает ехать не в Израиль, будет высажен на одном из греческих островов, возможно, необитаемых или населенных пиратами, а дальше его судьба в его руках.

-- Ной, - воскликнула Клара Яковлевна, наконец-то теряя терпение, - вы не смеете так поступить с людьми, которые доверили вам свои судьбы и жизни. Вы должны доставить нас...

-- Клара Яковлевна, запомните, что я ничего вам не должен. Я предложил вам вместе со мной и моим другом Семой, выбраться из города и страны на большой простор. Дальше каждый ответственен за себя.

-- Э, нет! - воскликнула Клара Яковлевна и ее крепкий, как булава Богдана Хмельницкого, указательный палец произвел серию колебательных движений перед носом остолбеневшего на мгновение Командора. - Этот номер с нами не пройдет. Мы, конечно же, в ваших руках, но и вы тоже в известном смысле в наших.

Наступившая тишина была страшнее всего, что было сказано и на что был сделан убийственный намек. Ной подергал себя за мочку правого уха, что, как утверждают психологи, должно означать средний уровень замешательства, после чего твердо сказал:

-- Выйдите, нам с Семой нужно посовещаться.

Прежде чем выйти, Клара Яковлевна попыталась пристальным взглядом загипнотизировать Ноя, но он жестом указал ей и Какашику на дверь, что произвело достаточно сильное впечатление, но закрыть дверь за собой Кларе Яковлевне не удалось, так как, оттолкнув ее, в рубку ворвался Борух со словами:

-- Иначе говоря, Ной, у вас тут, если я правильно понял, сионистское сборище? Заговор? Послушайте, Командор, как они вас тут называют, можете вы объяснить, наконец, что вы тут задумали? Вы обманом заманили нас на эту, извините, калошу и в каких-то, скорее всего корыстных, целях используете наш оргон. Чего вы добиваетесь, вы можете объяснить?

В правой части рубки находилось еще какое-то помещение, которого я прежде не заметил. Оно было закрыто такой же дверью сортирного типа. Видимо там хранились личные вещи Ноя и кое-какой инструмент. Ной быстро скрылся за этой дверью, но тут же вышел с оружием типа "обреза", которые широко использовались партизанами двух последних войн. Он громко щелкнул затвором.

-- Ной, остановись! - крикнул ему я, а Борух молча выскользнул за дверь.

-- Ты с ума сошел, - сказал я Ною.

-- Пока еще нет, но такое может случиться.

Входная дверь опять скрипнула. В рубку осторожно проскользнула Алла.

-- Алла Жоресовна, - мягко сказал Ной, при том что ствол его обреза продолжал пугать несчастную, близкую к обмороку женщину.

-- Какого черта вы дрожите, - сказал Ной и нажал на спусковой крючок. Вместо выстрела мы услышали щелчок. - Перестаньте дрожать. В этой штуке нет патронов.

Однако Алла Жоресовна уже сползала вдоль неструганных досок сортирной двери, готовясь сеть на пол. Вдруг она так взвизгнула, что мне показалось, будто корабль с перепугу качнуло. В дверь снаружи начали стучать. Я подхватил Аллу и усадил ее в кресло. Влетели Быков и Веселовский. Все закричали. Крики слышались также из глубины салона. После чего в проеме двери стал Штекель, протянул левую руку в салон, а правую в рубку и твердо сказал:

-- Вы, шпана, ... вашу в бога-мать!

Все поняли и стало тихо.

-- Вы извините, Командор, но вы не знаете, как с этим сбродом разговаривать. Дайте мне вашу пушку.

-- Ной, не делайте этого, - вежливо посоветовал Фрейлехс-Веселовский, но Ной почему-то отдал обрез Штекелю, который открыл затвор, сказал: "Понятно!", опять закрыл и тихо сказал:

-- Всем, кого не приглашали, вон из рубки. А ты чего визжала, ты, кляча?

-- Он меня ранил.

-- В мозги? - поинтересовался Штекель.

-- Нет, в спину.

-- Встань и повернись. Тю! У нее в самом деле кровь.

Услышав слово "кровь" Алла Жоресовна осторожно села на пол, я расстегнул пуговицы ниже ее затылка и обнаружил впившуюся под кожу довольно больщую щепку, наверняка отколовшуюся от двери в то время, как она по ней сползала. Ной принес аптечку, вручил ее Алле и выставил ее за дверь, а Штекелю сказал, что у него с Семой совещание.

17.

-- Сема, - сказал Ной. - Ты знаешь, впервые за все время, что я занимаюсь этим Ковчегом, я, действительно, не знаю, что делать и как решить задачу.

-- Естественно. Пока ты занимался решением технических и организационных вопросов, ты был в своей тарелке, а когда у тебя собралась эта разношерстная компания, ты сидишь на глубине пятидесяти метров ниже уровня Средиземного моря, а твоя братва рвет своим оргоном корабль на части.

-- Ты все правильно изложил, но, боюсь, всей трагедии нашей ситуации ты все-таки тоже не понимаешь.

-- Пытаюсь понять.

-- Все, что я могу, это подняться на поверхность, а что дальше? Ты посмотри, что мы имеем за этой дверью. Какой-то скользкий тип Леня, который не закладывает, потому что некому заложить. Истеричка Алла, которая с самого начала не поняла, о чем речь. Ненормальное семейство этого математика - черт их знает, что они надумали. Борух-антисемит и Веселовский-Фрейлехс, насквозь пропитанный духом русской классики.

-- Не забудь, что среди твоих пассажиров два убежденных сиониста Зюня и Саша Быков. У тебя есть любимая женщина, готовая идти за тобой на край света. Плюс мы с тобой, это уже пятеро, а Штекель, он нам еще не раз пригодится. Ты знаешь, будь нас побольше, я предложил бы его кандидатуру на должность премьер-министра. Он умеет управлять толпой. Кстати, Алле нужно попробовать популярно объяснить, что в ее положении ей сейчас тоже предпочтительнее было бы ехать с нами в Израиль. Я подумал, что Борух и Фрейлехс не свернут в сторону. Эти двое сами не знают, чего хотят, а брать на себя ответственность за самих себя - это не в их характерах. Когда дойдет до высадки на острове, ты в крайнем случае высадишь семейство Владлена Витальевича. К тому же у них будет шанс перебраться за океан из Израиля, так что и они останутся с тобой. Всем им нужно это объяснить, и у тебя появится оргон для продолжения пути.

18.

Мы с Ноем долго совещались, не зная, как урезонить эту банду и втолковать болванам, что мы не можем выполнить требование части, но что весь наш народ, как один человек, в смысле не 12, а только 13, должен двигаться только в одном направлении. Или торчать сорок лет в глубине Эгейского моря, питаясь местной рыбой и дыша воздухом прекрасной Эллады. Пока все не вымрут. В ожидании того, что новое поколение, произведенное на свет Аллой, Викой и, конечно же, любвеобильной Кларой, таки двинется в нужном направлении.

Трудно сказать, как много времени прошло с тех пор, как Штокман вывел раненную щепкой Аллу. Отсутствие в Ковчеге окон затрудняло восприятие смены дня и ночи.

Вошел Костя-Какашик. Его лицо было таким серьезным, что я подумал: не умер ли кто-нибудь, не дай Бог? В самом деле, демографические потери Ноем предусмотрены не были. Инсульт, инфаркт или несдержанность Штокмана могли пригвоздить всех нас к любой из многочисленных точек координат Эгейского моря.

-- Что случилось? - спросил Ной.

-- Они там...

-- Что?

-- Разделились на партии.

-- Какие партии?

-- И коалиции.

Разобраться в происходящем, как мы убедились, было непростой задачей. Выяснилось, что в ходе бурных дебатов участники исхода, как это принято у спорщиков, образовали различные группы и группировки по интересам каждого, причем каждый возглавлял одну из группировок и одновременно являлся членом двух или трех других.

Так Саша Быков стал председателем группы борьбы за репатриацию всех евреев в Израиль, для чего он потребовал уточнить, кто из команды является евреем по Галахе, а кто по паспорту.

Зуня сформировал секцию, требующую, независимо от всех других решений, произвести галахическую проверку на кашерность всех подаваемых в салон продуктов, прежде всего, рыб, некоторые из которых попадались без чешуи.

Ассоциация Веселовского выступила за свободу совести и за право каждого на выбор пути следования.

Борух возглавил общество защиты собственности и прав нацменшинств.

Штокман-Штекель собрал отряд для экспроприации награбленного богачами народного добра с последующим справедливым разделом между неимущими и малоимущими.

-- А это еще зачем? - поинтересовался Ной. - Чье имущество вы собираетесь делить на всех?

-- Как чье? А вы чемодан Боруха видели? А на вес вы его пробовали? А вы отдаете себе отчет в том, что мы чуть ли ни половину своего оргона расходуем на то, чтобы доставить на Запад имущество этого грабителя. Я по милости вашего Леньки отишачил три года за машину гнилых помидор, а этот чмурик - вы знаете, что он везет в своем чемодане? Нет, ну ради интереса, давайте откроем. Потому что я знаю, что в этом чемодане. И я вам клянусь, что он, эта интеллигентская сволочь, разделит свой багаж на всех или поедет в ту же сторону, что и я, а там посмотрим.

Далее, Владлен Витальевич, правда, в одиночестве, создал из себя самого общество борьбы против оккультизма, чернокнижия и прочего обскурантизма, естественно, в защиту науки. Он заявил, что Ковчег должен быть переведен на строго научную основу.

-- То есть? Что вы имеете в виду? - строго спросил Ной, почесывая правую щеку, что психологически должно было означать непреодолимое желание двинуть по физиономии в сочетании с психической же неспособностью сделать это в нужный момент. Однако он очень спокойно сказал:

-- Если я правильно вас понял, то вы предлагаете отделить то, что вы не понимаете от того, о чем у вас нет ни малейшего представления.

-- Ной, вы, конечно, командор и мы все вас очень уважаем, но все же вы не должны говорить в таком тоне с доктором физико-математических наук, - осторожно заметил Фрейлехс.

-- Здесь речь идет не о физике и не о математике, - попытался поправить его я.

-- Именно поэтому, - выкрикнул Владлен Витальевич, который уже начинал горячиться. - Именно поэтому я предлагаю, нет, я требую перевести наш корабль на строгую, научную основу. Альтернативные и маргинальные псевдонауки должны быть решительно отделены от...

-- От чего? - спросил Ной. - Вы находитесь на глубине примерно 50 метров ниже уровня моря и в сотнях километров от ближайшего обитаемого берега. Мы будем двигаться или заниматься наукой? Что вы предлагаете? Но только конкретно.

Алла Жоресовна не осталась в стороне от общественных дел и возглавила партию борьбы за возвращение на родину. Причем, она написала фломастером и повесила на сортирную дверь Командора плакат: "Позор предателям Отчизны!"

-- Дура! - громко сказал Штекель. - Сразу видно, что ни разу не была на Колыме.

-- Не знаю, как вы, товарищ Штокман, а я после всего, что услышала здесь, готова на коленях ползти домой.

-- Добавьте, училка: "Мне запах родины так сладок и приятен!"

Это сказал Костя-Какашик, и все удивленно засмеялись. Видимо, все вспомнили первый лозунг, сдвинувший с места наш Ковчег.

Прошел слух, что, помимо легальных сообществ и ассоциаций существовало также тайное, целью которого было насильственное отстранение от власти Командора и замена его более компетентным правителем. Подозрение пало на Леню, и Штекель пообещал, что по приезде на станцию назначения он этому подонку отрежет яйца и приклеит их к его усам.

В глазах Ноя появились удивившие меня искорки презрения. Такого еще не было. В отличие от очень многих других гениев, Ной относился ко всем, как равным себе, и считал, что ни ум, ни добродетели, ни заслуги никого не ставят на более высокий уровень над теми, у кого ума не палата, душевные качества, может быть, подпорчены средой, а для совершения подвига как-то не представился случай. Наивно было считать его наивным. Он лучше других понимал общество и людей в отдельности, манипулировал их пороками и, я уверен, где-то в глубине души подшучивал над дурачками, которых ради поставленной задачи надувал, выдавая жидкость, полученную из коровьих лепешек за коньяк "Наполеон", но он бы не делал этого, если бы мог подумать, что его напиток способен принести больший вред здоровью, чем французский коньяк. И тех, кого он обманывал, он не презирал.

Поэтому я удивился.

-- А вы жить хотите?

Он сказал это таким тоном, что я невольно посмотрел на Штекеля: только Штекель мог бы так, по блатному, сказать эту фразу. Нет, Штекель сказал бы так: "Жить хотите, сссуки?"

-- Понял, что хотите, - твердо сказал Ной. - Так вот, первое, что нам сейчас срочно нужно сделать, это подняться на поверхность. Для этого придется выбросить весь баласт. Сейчас мы вынесем самые тяжелые чемоданы и они будут сброшены за борт.

-- Вы с ума сошли! - крикнул Борух. - Только попробуйте!

-- Ну? - сказал Штекель. - Что я говорил? В его чемодане лежит такое, что если продать, то можно купить не только Ноев Ковчег, но весь американский флот вместе с морской пехотой.

-- Командор, не будьте идиотом, - стараясь сдержаться, осторожно гудел сквозь дрожащие губы Борух. - Там, действительно, лежат такие ценности...

-- Что вам дороже, бриллианты или жизнь?

Пока шел этот разговор, Штекель и Саша, кряхтя и потея, вытащили сундук Боруха.

-- Командор, не будьте идиотом! - повторил Борух. Здесь столько, что хватит нашим с вами правнукам.

-- Мне кажется, если сделать так, как предлагает Штекель, то вес распределится по всей длине корабля и в этом случае... - заговорил Владлен Витальевич.

-- Я всегда считал физику стоящей и временами даже полезной наукой, - засмеялся Ной. - Благодаря физике нам удалось ликвидировать, как излишнюю, одну из ассоциаций. Вы со мной согласны, Штокман?

19.

Верхний люк был изготовлен из двух канализационных, и на них сохранилась отлитая вместе с корпусом надпись: "ОЧИСООР". Ной сказал, что по окончании операции всю лодку затопит, а один из люков сохранит на память и повесит в своем доме на видном месте. Люк закрывался, надежно герметизировался и опять открывался посредством такого устройства, за которое фирмы всех стран, строящие подводные лодки уплатили бы больше, чем то богатство Боруха, которое было экспроприировано и разделено между пассажирами.

Кстати или не кстати, но Борух пообещал, что он этого "так не оставит".

-- Я понимаю ваше нетерпение подышать свежим морским воздухом, но, к сожалению, у меня здесь нет палубы с поручнями и барьерами, которую обычно оборудуют на кораблях, а поверхность округла и может быть покрыта скользкими водорослями. Поэтому, Сема, мы с тобой осторожно поднимемся наверх и оглянемся по сторонам. Леню, как нашего домашнего террориста, держите подальше от люка, а то он меня еще столкнет в пучину моря. Да, Леня?

-- Какие глупости! - воскликнул Леня и покраснел.

***

Был изумительной нежности рассвет. Лодку слегка покачивало на волнах залива. В моей журналистской практике мне не приходилось особо останавливаться на пейзажах, и поэтому воздержусь и на этот раз, чтобы не намарать что-нибудь недостойное этой красоты.

-- Это остров, - сказал Ной. - Один из самых красивых и знаменитых островов Эгейского моря. Это остров Санторини, о котором я тебе говорил. Среди множества легенд, оставленных нам историками и жрецами, археологами и пророками, исследователями и поэтами есть история всемирного Потопа. Если эта история правдива, то может быть правдива и история начала этого бедствия здесь, в самом центре этого залива, на том месте, откуда мы любуемся островом Санторини. Здесь был кратер вулкана, извержение которого произошло примерно пять тысяч лет тому назад. Гигантские морские волны смыли начисто все живое вокруг, до самых берегов Эллады и Египта. Ной и его сыновья чудесным образом спаслись. Правда это или красивая выдумка? Не это сейчас волнует меня. Я думаю о том, как много бедствий было на Земле, как много смертей и чудесных спасений. Посмотри на эти белые домики с голубыми наличниками окон. Вон там, на горе. Некоторые окошки уже светятся изнутри. Это признаки жизни. Представь, что происходило на этом месте пять тысяч лет тому назад, какой ужас разрушения и смерти, и подумай: тихое утро над морем, еле приметные волны, ветерок, облачка в небе и огоньки в окошках. Природа, красота, жизнь, свобода... Разве существуют на свете большие ценности?

Нет, вы только подумайте: мало ему его талантов, так он еще и поэт.

-- Командор, мы все слышали. Нельзя ли нам по очереди подняться и посмотреть на Санторини? - сказал кто-то.

-- Да, конечно. Поднимайтесь вы первый.

***

Последней в очереди была Вика. Она молча осмотрелась по сторонам, и ее глаза становились при этом все шире и шире, пока не встретились с глазами Ноя, и она сразу утонула в нем, а он в ней и держал ее, и прижимал к себе, и, наконец, поцеловал в губы.

Из салона донеслись апплодисменты.

20.

В конце концов, все партии, группировки и ассоциации во всеуслышание заявили о своем самороспуске, Штекель пообещал всем по стаканчику по случаю победы над эксплуататором и тунеядцем, Алла Жоресовна продолжала горестно сморкаться в выданный ей рулон туалетной бумаги, утешаясь мыслью, что надежда вернуться домой и сыграть на рояле "Лунную" не умерла, антисемит и женоненавистник Борух Фроймович Кац сильно изменился в лице, но сидел тихо, Клавдия Яковлевна опять обняла Костика, а Велвел Фрейлехс углубился в чтение антологии русской поэзии.

Осознав преимущество единства перед раздробленностью, компания вернулась к марксистскому положению о том, что свобода есть осознанная необходимость, и наш корабль весь, от пола до канализационного люка зисерштутской водоочистки, наполнился оргоном и, обогнув фантастический остров Санторини, бодро заскользил в сторону острова Кипр, откуда до Обетованной земли, по слухам, уже подать рукой.

Теперь возле меня, пощипывая скудные кустики усов, сидел Леня Гуревич, стукач и коварный заговорщик. Ной попросил меня побыть с ним, так как боялся рецидивов буйства в команде. Дело в том, что, узнав о его пиратских намерениях, пассажиры прониклись к нему враждебностью и неизвестно, что могло случиться. По понятным причинам жизнь каждого представляла величайшую ценность не только сама по себе, но, прежде всего, как средство передвижения всех остальных.

***

-- Ты уверен в том, что только тринадцать человек в состоянии обеспечить твои механизмы нужным количеством оргона? Двенадцати было бы не достаточно? - спросил я у Ноя.

-- Надеюсь ты не собираешься выбросить кого-нибудь в море? А вообще, правило таково: - ответил он, - если ты в чем-то не уверен, спроси у того, кто преуспел или сорвался в этом деле до тебя. Беда нынешней, картезианской, цивилизации в том же, в чем обмишурилась предыдущая, иудео-христианская. Люди зацикливаются на том, во что верят сейчас или на том, что, как им кажется, они уже точно знают. При этом весь опыт прошлого выплескивается, как говорится, вместе с ребенком. Идею оргона и числа тринадцать для создания конус-пауэр я почерпнул у магов. А если не 13, а 15, то конус будет более мощным? Не знаю, не проверял, но, судя по тому, что я прочел в книгах известного мага Джулиано Кремерца, работать должно только число 13.

-- Ты всерьез читаешь книги по магии?

-- Не пугайся, ни белой, ни черной магией я не занимаюсь. Ты знаешь, в наше время интеллектуальный эстеблишмент не отправляет инакомыслящих на костры, как это делали прежде, но читать книги по магии, восточным медицинам, астрологии и так далее... в интеллигентной среде считается дурным тоном или воспринимается, как чудачество. Но я не об этом. Меня беспокоит, что наше общество объявило себя победителем над иудео-христианством, над Востоком в целом, над всем, что "научно не доказано". Это не только плохо, но это очень опасно. Ну, ладно, поговорим об этом уже там (Он показал рукой на нос корабля, который в это время держал курс на восток). Иди, иди, постереги Леню.

-- ***

После чего я подсел к Лене Гуревичу.

-- Ной поручил вам меня стеречь? - спросил он.

-- Вы, надо сказать, не очень предсказуемы и обладаете завидным талантом восстанавливать против себя людей, - объяснил я ему. - Мы маленький народ в замкнутом пространстве и должны проявлять осторожность.

-- Опасна диктатура.

-- В истории каждого народа бывают моменты, когда из народа выдвигается незаменимый лидер. Замена такого лидера смертельно опасна.

-- Я предлагал не свергнуть, а потребовать повернуть обратно. Наше предприятие - чистейшее безумие.

-- Однако же большинство считает, что безумием был бы возврат. Вы пытались навязать свою волю большинству. Разве не ясно?

-- Большинство, которое сует голову в петлю. Еще немного и мы все окажемся в фашистском государстве, где господствует военщина. Я согласился войти в эту посудину, надеясь прекратить безумие.

-- И выдать всех нас той военщине и тому фашизму, от которых мы бежим?

-- Как вы можете такое говорить? Наша страна спасла мир от коричневой чумы.

-- Чтобы наводнить его красной? Но оставим этот спор. Мы здесь не для того, чтобы спасти мир или погубить его. Мы маленькая часть еврейского народа, которая бежит из страны, где нам было плохо, в надежде на лучшую жизнь. Некоторые из нас понимают, что наше место в стране, указанной нам Всевышним. Другие ищут свое счастье в других местах, а вы что? Короче, я с вами, чтобы избежать ненужных эксцессов и чтобы мы могли продолжить этот разговор в более спокойной обстановке. Там. (Я тоже, как Ной, показал рукой на нос корабля.)

21.

-- На парусных каравеллах Колумба, Магеллана, Кука и других открывателей новых земель, где-то, кажется, на фок-мачте, вешали бочку, и в ней сидел вперед глядящий. Он должен был первым увидеть землю и сообщить об этом капитану и команде. Сейчас нам нужен такой. Кто предлагает свою кандидатуру? Так много рук? - удивился Ной, и все посмотрели друг на друга, насколько это было возможно в неудобном положении сидения в шеренгу по одному.

-- В бочку сажали самого молодого, - сказал Костик.

-- Вы сказали, что сидящий в бочке назывался вперед глядящим. Назначьте на эту должность историка, - предложил Зюня.

-- Джентльмены обычно уступают дорогу женщине, - скривила рот Клара.

-- Пусть эту землю первым увидит тот, кто больше всех о ней мечтал, - вскочил Саша Быков.

-- А вы, Леня? - обратился Ной к моему соседу. - Учтите, что у этой земли есть шанс полностью перевернуть вашу жизнь и изменить вас самого. Кроме того, если она вам решительно не понравится, то, чтобы ее покинуть, вам не понадобится подводная лодка.

-- Вы Командор, вам и глядеть вперед, - вывернулся Леня, как будто все уже и без этого замечания не поняли, что он скользкий тип.

Самым убедительным претендентом все таки оказался Саша Быков, которого Ной для безопасности обвязал вокруг его тощей талии веревкой, а Штекелю поручили эту веревку крепко держать за другой конец.

Ждать пришлось долго, очень долго. Впрочем, никто не смотрел на часы, и возможно нам всем показалось, что мы долго-долго молча смотрели в голубой кружок неба над открытым люком. Я уверен, что при этом никто ни о чем не думал, потому что любые мысли были бы абсолютно излишними.

Ной вынес заранее заготовленные два белых флага с голубыми полосками по бокам и голубой Звездой Давида посередине. Один флаг он дал мне, а другой оставил себе.

-- Послушай. Когда мы достаточно близко подойдем к земле, я остановлю двигатели, и мы пересядем в две надувные лодки, которые я приготовил. Мы все сядем в эти лодки, причем, в одной буду я, а в другой ты. Дальше пойдем на веслах. Флаги нужны для того, чтобы береговая охрана не приняла нас за террористов.

В это время кружок люка закрыла улыбающаяся физиономия Саши Быкова, который хриплым голосом тихо сказал: "Господа, я вижу землю. Прямо по носу гора Кармель. Я узнал ее очертания. Командор, вы гений". Как будто кто-нибудь в этом сомневался!

Раздались аплодисменты. Леня посмотрел по сторонам и тоже захлопал в ладоши. Вика заплакала. Алла впервые за время путешествия обрела румянец. Зюня закрыл глаза и прошептал слова молитвы. Штекель весело произнес слово, которое я не стану повторять при дамах. Костик обнял маму. Владлен поднял руку и начал что-то говорить, но его никто не услышал. Преподаватель русской литературы Владимир (Велвел) Веселовский поднял руки и сказал так, что все услышали: "А за мин фрейлахс!". И только Борух молча и растерянно смотрел на происходящее.

***

Было прохладное утро. Море излучало покой и гостеприимство. Четверо гребцов, по два на каждой лодке, не очень умело делали свою нелегкую, но необходимую работу. Клавдии Яковлевне и Алле поручили держать флаги. Флотилия медленно двигалась в сторону Хайфского порта. Оглянувшись, я не увидел Ковчега.

-- Ной! Где Ковчег?! - крикнул я Командору.

-- Всему свое время и свое место. Кстати, почему ты не спрашиваешь, где Ковчег моего предшественника? Его до сих пор ищут и не находят. Пусть поищут и этот. На дне Средиземного моря. Вперед, евреи! Я вам эту землю обещал - вот она.

Я посмотрел по сторонам, ища чего-то, я точно не знал, чего именно. Ну, конечно же, вот оно! Слева по курсу, на расстоянии двух или трех кабельтовых я ясно увидел лодку. Она была похожа на шаланду, которую Костя приводил в Одессу полной кефали, той самой, которую мы ели всю дорогу, и меня от нее уже тошнило. В шаланде сидел рыбак с удочкой. На рыбаке были черный пиджак и черная шляпа. И у него была лохматая борода.

Старик взмахнул удочкой, снял рыбку с крючка и помахал мне рукой.

Комментарии: 2, последний от 17/11/2015. © Copyright Мошкович Ицхак (moitshak@hotmail.com) Обновлено: 17/02/2009. 125k. Статистика. Повесть: Израиль		Ваша оценка:

Мошкович Ицхак: другие произведения.

Ной и его команда