- Бывает ли ангел-хранитель с бородой и в черном картузе? - пошутил Лева, рассказывая мне эту историю
К этому времени мы уже разрешили ему встать и немного прохаживаться по коридору больницы. Мы сидели с ним в комнате отдыха, где ходячие больные обычно встречаются с посетителями, я на диване, а он в кресле.
- Я называю его стариком, но похоже на то, что сейчас я в том возрасте, что тогдашний Йоселе-меламед, когда мы встречались с ним в Чимкенте. Или даже старше. Я спросил, откуда он знает моего отца.
- Это очень просто, - ответил Йоселе-меламед. Твой отец был учеником в хедере, а я в этом хедере был меламедом, а Зюня - помнишь, я рассказывал тебе про Зюню, так с ним я учился в ешиве, а кроме того Зюня подрабатывал в типографии и выучился там на наборщика. Они там, между прочим, печатали еженедельную газету на идиш. Теперь таких газет не печатают.
- Где он сейчас, этот Зюня? - спросил Лева.
- Где он сейчас? Сейчас он очень далеко. Спроси лучше, где он только не был и кем он только не был, этот наш Зюня Рашкович. До первой мировой он был ешиботником и наборщиком еврейской типографии, во время войны довоевался до унтера, вернулся считай что инвалидом, поправился и поступил в эсеры, от эсеров перешел к большевикам и служил в коннице Буденного. Где он только не скакал! Доскакал до самой афганской границы.
- А потом?
- Что было потом? Потом вернулся домой, к жене и они вдвоем родили Риточку. Да, да, эта самая Рита. В девичестве Рашкович.
- Так вот почему вы мне про него рассказываете!
- Именно так.
Даже на фоне своего не простого времени Зюня выглядел оригиналом. Кожаная, типично комиссарская тужурка, бухарская тюбетейка, казацкие усы, синие галифе, косоворотка под узкий, кавказский ремешок с металлическими бляшками и хромовые сапоги в обтяжку. Он объяснял это очень просто: тужурка, галифе и сапоги - нет денег на новую одежу, тюбетейка и ремешок - из мест боев за рабочее дело (В прежние времена такие вещи называли боевыми трофеями), а косоворотка - принадлежность к пролетарскому сословию.
Что не помешало Зюне собрать молодежь местечка и призвать парней и девчонок взяться за изучение иврита, для чего был создан кружок в "избе-читальне", а "избу" разместили в бывшей микве, не функционировавшей с девятнадцатого года, поскольку все трубы и краны были сняты и вывезены неизвестно кем и в неизвестном направлении.
- Прокатились две войны и разруха была такая, как будто по стране прогарцевали монголы, татары и бубонная чума, - объяснил Йоселе-меламед и добавил, что потом была тоже разруха, но по другой причине, а теперь у нас тоже война и разруха, после чего будет следующая разруха, но, к счастью, без войны. - Вообще, самыми типичными для этой страны являются скачки в противоположных от всех направлениях и разруха.
Вообще, он все знал, этот Йоселе, и он знал даже то, чего еще не было.
- Но ведь война же все-таки, - зачем-то пробормотал Лева, как будто пытаясь кого-то оправдать.
- Ну, раз так надо, - ответил Йоселе, и Лева не понял, к чему он это сказал.
Настал, однако же, момент, когда Зюню вызвали в ГПУ и довольно мягко предложили, во-первых, закрыть свой подозрительный кружок, а во-вторых, поступить работать в их организацию, что, в принципе, на них вовсе не было похоже, но, как говорится, пути ЧК неисповедимы.
Поступить на работу в ГПУ? Нет, у Зюни были другие планы. Он подал заявление в Промакадемию. Была такая когда-то в Харькове, на Николаевской площади, переименованной впоследствии в площадь имени первого секретаря первого обкома Тевелева, хотя теперь такую тоже не ищите, так как вспомнили, что еврейскую фамилию этой площади не подобает иметь в центре советского города. Но мы не об этом.
Что касается кружка, то бывший раввин и бывший - еще до этого - меламед, которого все называли Йоселе, пригрел любителей иврита и еврейской истории в своем доме.
Напоминаем, что у Зюни была еще жена, красавица Эстер. Глядя на нее Йоселе имел обыкновение говаривать: "Нет, вы только посмотрите, на нашу Эйтеле. Если вы не знаете, как выглядела царица Эстер, то вот вам ее вылитый портрет. Господь специально делает так, чтобы иногда на земле появлялись такие лица и чтобы, не дай Бог, люди не забыли о красоте жены царя Ахашвероша". Он это говорил, конечно, в шутку, но - вы меня понимаете.
Эйтеле как раз там и работала, то есть в ГПУ. Неважно, чем она там занималась в то время, когда Риточку, ее и Зюнину дочку, растили ее родители, но что-то там такое писала или переписывала. Это было уже в 1926 году, и в один, как по ошибке говорят, прекрасный день в отдел ГПУ пришел специальный приказ и весь Зюнин кружок вместе с Йоселе, с его книгами и исписанными на лашон а-койдеш тетрадками арестовали, и всему коллективу объявили, что с нынешнего дня все они считаются сионистами. Кроме Йоселе, остальные так вообще не очень хорошо представляли себе, значение этого слова и попросили, чтобы им хотя бы объяснили, за кого их принимают, тем более, что среди них нечаянно оказался парень по имени Федя, сын местного бочкаря, которых ходил на занятия из ревности. Он дружил с одной еврейской девушкой по имени Сура и вместе с нею ходил на эти занятия, чтобы, кроме него, к ней никто не приставал и не сидел рядом. Хотя и ему, кстати, это тоже стало интересно, и он выучил на память "Шма Исраэль" и "Ани мамин".
Словом, всех, включая Федю, за злостный сионизм по тогдашним, еще очень гуманным, правилам просто сослали в одно сибирское село. Они там прожили, кажется до 1930 года. Федя женился на Суре, они родили двоих деток, а Зюня, тот, наоборот, по почте получил от своей красавицы развод. В подтверждение того, что судьбы ГПУ неисповедимы.
Я где-то читал, что в этом деле приняла участие чуть ли ни сама товарищ Пешкова, в смысле жена пролетарского писателя Максима Горького. При ее участии британское правительство обменяло довольно большую группу палестинских евреев-коммунистов, на евреев же, но сионистов, которые в этот момент считались Лондоном менее опасными, чем коммунисты. Таким образом, вся эта ватага, включая Федю и двух его малюток, стали палестинцами, как тогда называли евреев, живших в Палестине.
Все это доказывает (Как по Марксу, так и по Эйнштейну) невероятную относительность всего, что происходит, того, как что называют и того, что обо всем этом говорят. В Советском Союзе остались только чекистка Эйтеле, та, что была похожа на царицу Эстер, ее и Зюни дочь Риточка и тот единственный, кого с достаточным правом можно было считать сионистом.
- Они отправили меня на Соловки, - объяснил мне Йоселе. - Очевидно, считали, что я им нужен здесь, в этой стране. Без меня они не надеялись построить все, что им завещал Ильич. Три раза они должны были меня расстрелять. Не по приговору, а по разнарядке. Что значит, как это по разнарядке? Очень просто: на Соловки присылали оттуда, сверху - нет, не от Бога, а от совнаркома - телеграмму: немедленно расстрелять, скажем сто человек. И точка. Безразлично кого. Так вот мне три раза удавалось где-нибудь спрятаться, или, как говорят блатные, заныкаться, и в список включали не меня. Хорошо ли это с моей стороны? Не знаю, не уверен, но я почему-то всегда предпочитал, чтобы они стреляли друг в друга, чем чтобы стреляли в меня.
Кстати, для того, чтобы создать в голове моего случайного читателя полнейший кавардак и неразбериху, наиболее точно отражающие все, что там происходило в СССР, замечу (Об этом я впоследствии узнал уже сам), что буквально все присланные англичанами коммунисты были коммунистами же расстреляны, а присланные коммунистами в Палестину сионисты вступили в ряды Хаганы и Эцеля и включились в борьбу против британского мандата, чего именно евреи-коммунисты делать не собирались. Они были заняты изучением трудов основоположников.
Все это для Левы было слишком сложно. Сложнее Анатоля Франса и Оскара Уайльда вместе взятых. Особенно после того, что отец сказал, что точно знает: Йоселе-меламед был на Соловках расстрелян, и ему это известно от человека, который лично бросил его, мертвого, в общую яму.
- Я не думаю, чтобы Эйтеле имела отношение к аресту и высылке своего мужа и его товарищей, - продолжал Йоселе. - Хотя она и была очень красивой - это факт - но в ирерархическом смысле она была человеком маленьким или, как говорят по-украински, "пяте колэсо до воза". Разве что Сергей Дмитрич, зав. оперативным отделом и ее непосредственный начальник, этот мог, но, спрашивается, зачем он стал бы делать такую гадость женщине, которой всегда симпатизировал и ласково называл "наша Этичка". Позовите-ка мне нашу Этичку! Мне нужно кое-что у нее спросить.
Правда, когда Зюню выслали, как антисоветчика и националиста, он настоятельно посоветовал своей Этичке отмежеваться от непролетарского элемента и оформить с ним развод. Эйтеле, надо сказать, напомнила СД-ку (Эсдэк), как называли завоперотдела, что ведь Зюня член партии с семнадцатого года и был комиссаром в конармии, но Эсдэк объяснил товарищу всю глубину падения перерожденцев и уклонистов, как этапе в становлении и возрастании, и она сделала, как сказали партия и Эсдэк. Ее даже винить в этом невозможно. Так поступали все. Таким был стиль руководства и подчинения, и такими были атмосфера и общественная ментальность.
Не трудно понять и оценить характер и ментальность сильной и яркой личности, черты которой четки и видны со всех сторон, откуда ни зайди. Не потому ли история литературы знает так много злодеев, святых, героев, предателей, мудрецов, подлецов, созидателей, благодетелей, меценатов, ничтожных негодяев и массовых убийц? Даже, скажем, образы рядовых, обыкновенных людишек, вроде чиновника, который в театре нечаянно чихнул на затылок своего генерала и так старался, чтобы его извинили, что умер от этого старания. Он, этот жалкий человечишко, по-своему ярок и примечателен, мимо его великолепного ничтожества невозможно пройти, а увидев в толпе, нельзя не запечатлеть в памяти.
Эйтеле была заметна и примечательна только своей внешностью. Ну, что ж, если бы мы ее встретили, то непременно сфотографировали бы на память. И это все. В остальном она была настолько непримечательна, что даже ее развод с Зюней - как ни говорите, а Зюня был великолепной в своей кавалерийской непоследовательности личностью! - и второе замужество нельзя назвать ни предательством, ни подлостью - вообще никак нельзя назвать. Подобно тому, как нечего сказать о щепочке, которая нечаянно попала в ручеек и не плывет, и следует за течением, цепляясь то за камешек, то за коряжку, и хлюп! - прямиком в Атлантический океан. Как будто ее туда звали.
Ее брачный союз с Эсдэком был так же естественен, как отправление естественных надобностей: выглядит не красиво и сопровождается миазмами, но все вокруг понимают, что иначе невозможно.
У них родилось двое детей, девочка и мальчик, а Риточка составила им компанию. Эсдэка она, как и другие дети называла папой. А когда, лет десять спустя его арестовали "без права переписки", она переживала, как другие и тихо возмущалась из-за того, что не принимали передач.
Шлема вошел в ее жизнь из совсем другого мира, и вдруг она поняла, что прежде, до его появления, вокруг была сплошная серость и незнание того, ради чего мы живем.
- Мама, - спросила она у Эйтеле, - когда ты познакомилась с папой Сережей, тебе стало светлее вокруг?
Эйтеле не поняла вопроса.
- О чем ты говоришь? Я тебя не понимаю. У нас в городе электричество...
- Причем тут электричество? Я спрашиваю, как было, когда началась ваша любовь?
Эйтеле чуть не сказала: причем тут любовь? но спохватилась и именно этой неумной бестактности ей удалось избежать.
- Риточка, извини, но это было так давно... Лучше давай подумаем, как вы будете жить, когда поженитесь. Он сколько получает?
Она об этом как-то не подумала, а Шлема был поэтом, работал в отделе писем "Утренней правды" и публиковал в разных изданиях стихи о пионерах и о цветущей колхозной жизни. Специально для Риточки он писал о любви и ее красотах.
После чего началась война, и они у ворот военкомата разыграли сцену: "Я на подвиг тебя провожала. Над страною гремела война. Я тебя провожала, но слезы сдержала, и были сухими глаза". Хотя глазки у Риточки были более чем мокрыми. Но так поется, и мы из песен слов не выбрасываем.