- Шлимек, ты сам решаешь, чем тебе заниматься. Я не из тех мам, которые навязывают сыновьям свои мнения, но, если можно, объясни, почему тебе вдруг так захотелось заниматься психологией и психиатрией? - спросила у него Рита. - Если, конечно, у тебя есть объяснение. Или, может быть, это необъяснимое наитие?
- Мне показалось, что это область, в которой больше всего необъясненного. Чем больше читаю, тем тверже убеждаюсь, что люди, занимающиеся этими науками, словами прикрывают свою растерянность перед бездонной пропастью человеческой психики. Их влечет в эту пропасть, в ее темноте они ничего не могут разглядеть, но, поскольку молчание неприлично, то они говорят и пишут. И вопросы только еще больше запутываются.
- В таком случае, что в этой темноте привлекает тебя?
- Несколько тем. Первая: механизмы беспричинной ненависти. В армейских условиях это психическое заболевание приобретает чудовищные формы и воспринимается, как нормальное состояние души. Хотелось бы понять, как мне удалось не заболеть этой ужасной болезнью, а если у меня получилось, значит такое возможно? Вторая тема: комплекс вины, который тоже способен охватить огромные массы людей.
- Например?
- Например, я множество раз слышал и читал о том, что ведомые на массовую казнь евреи шли, КАК БАРАНЫ. Я сейчас не говорю, так ли это было, а если так, то почему, и могли ли они идти на смерть иначе. В данном случае меня интересует другая сторона. Я - о той массе евреев, которые сейчас говорят об этом, как о вине тех, кто покорно шел в камеру и не сопротивлялся. Выходит так, что убийцы виноваты в том, что убивали, но жертвы тоже виноваты, потому что были "баранами".То же относится ко множеству обвинений, которые постоянно сыпались и сыплются на нас. Беспочвенные обвинения, это форма выражения беспричинной ненависти или - не знаю - может быть, зависти, а поиски причин беспричинной ненависти - выражения комплекса вины.
- На эти мысли тебя натолкнули наблюдения над армейской жизнью?
- И они тоже. Но не только. В нашей областной психбольнице много лет работал профессор Снежнин. Теперь его именем названа эта клиника. Клиника имени профессора Снежнина.
- Об этом все знают.
- Знаю, что знают. А кто, кроме психиатров, пытался прочесть и понять то, что сочинил этот ученый?
- Для этого как раз и существуют специалисты. Я занимаюсь физикой, они психиатрией.
- Правильно. Но ты попросила меня привести примеры из той области, которая меня заинтересовала. Так вот профессор Снежнин приводит нас к выводу, что наше сознание формируется по строго определенным шаблонам в конкретных социальных сферах. Нормальная психика за пределы этих шаблонов не выходит, а если выходит, то это психопатология, и, пока не случилось несчастья, и психический механизм окончательно не разрушился, нужно срочно вмешаться в течение процесса и посредством всевозможных химических психотропных препаратов навести в этом хозяйстве порядок. Одной из задач медицины является обнаружение дисфункций на самом раннем этапе их возникновения. Почему? - это понятно. Я думаю так, что психика муравьев, если то, что происходит в голове муравья считать психикой, работает по теории профессора Снежнина, но мне трудно согласиться, что и моя психика функционирует по муравьиным схемам.
- Но чего ты хочешь добиться?
- Прежде всего, я хочу изобрести надежный механизм антигипноза, чтобы не оказаться жертвой всей этой наукообразной кутерьмы, о которой я тебе рассказал.
***
Клиника им. Снежнина была самой знаменитой в городе. Жители города ласково называли ее "Снежинкой" и в местном лексиконе прочно утвердились выражения типа: "Этого субьекта уже пора в Снежинку", "Ты что, из Снежинки сбежал?", вплоть до очень популярного "А не пошел бы ты в Снежинку!" Клиника находилась на окраине города и от райцентра, где жили Шлимек и Рита, до нее было сорок минут езды автобусом. Если не было дождя, снега, пробок и получки в автобусном парке.
Вскоре Шломо поступил в эту клинику работать санитаром.
- Ну, что, сынок, тяжело тебе там работать? Может, найдешь себе место поспокойнее? - спросила Рита.
- Я думаю, что это подходящее для меня место. А осенью попробую поступить в мединститут.
- Но работать в доме для умалишенных!
- Гораздо легче и приятнее, чем служить в стрелковом взводе. И вообще, с тех пор, как я работаю, у меня такое ощущение, что дурдом не в дурдоме, а за его оградой.
- Не преувеличивай.
- Конечно, там есть пациенты, которых нужно держать подальше от общества, но далеко не все такие. А некоторые случаи... Даже не знаю, как это назвать.
- То есть?
- Ну, вот тебе пример. Сегодня привезли девчонку. Не знаю, есть ли ей полных шестнадцать. Даже неудобно тебе рассказывать... Откусила пенис одному парню.
- Что ты такое говоришь? Это же буйное помешательство! Какой кошмар!
- Конечно, кошмар. Поэтому и привезли. Но я не думаю, что у нее больная психика. По-моему, больные те, что заперли ее в дурдом.
- Я не понимаю, что ты говоришь.
- Ну, подумай сама. Дело было в парке. Недалеко от центральной аллеи. Девчонка возвращалась домой из Дома пионеров. Каким образом член этого подонка оказался у нее во рту? Она попросила его пойти с нею в глубину парка, чтобы спрятаться с ним в кустах и откусить этому балбесу член? Не нужно быть большим криминалистом, чтобы представить себе случившееся. Ты бы посмотрела на эту девчонку! А когда я узнал, что его отец - полковник и комендант города, а она дочь уборщицы и отец вообще неизвестен, то у меня тут же отпали все сомнения. Говорят, этот бугай орал на весь парк. Сбежался народ, приехала скорая, и врач с трудом разжал ей челюсти, чтобы достать ту часть, которую она откусила. Бугаю эту штуку опять пришили, а ей состряпали диагноз, установили невменяемость, и все ради того, чтобы не доводить до суда и не позорить полковника вместе со всеми его орденами и медалями. А теперь скажи мне, нужны ли знания в области психиатрии, чтобы определить, кто в этом деле нуждается в лечении?
- Я не знаю, Шлимек.
- Извини меня, мама, за то, что я рассказал тебе эту мерзость. Я не должен был. Угораздило же меня! А как ее угораздило? Могла бы откусить этому подонку палец, или, еще лучше, нос. Не было бы стыдно. Но она откусила то, что ей силой затолкали в рот. Говорю тебе, что мне стыдно.
- Тебе-то чего стыдиться?
- И не только поэтому. Стыдно еще потому, что я выхватываю из общей кучи какие-то малозначительные пустяки. А что же там, в глубине?
- Симпатичная девочка?
- Очень. Я бы даже сказал: красивая. Мог бы в нее влюбиться.
- Что же мешает?
Не ответил.
"А что делаем мы все? Разве не выхватываем из большой навозной кучи "малозначительные пустяки", как выразился Шломо, причем всякий раз нам кажется, что выхватили жемчужину, а потом плюемся", подумала Рита и спросила:
- Что с тобой происходит?
А когда ее сын опять пришел в таких расстроенных чувствах, как бывает с людьми, которые вдруг обнаруживают что-то ужасное, а как быть не знают, она добавила:
- Что тебя опять расстроило?
Накануне опять больного привезли в "воронке", а не в карете скорой помощи, и это означало, что вообще-то он преступник, но существует подозрение, что он невменяем, то есть за свои поступки не отвечает. Можно подумать, что всякий, кто творит то, что вокруг творится, вменяем и за ним не нужен глаз да глаз, как за этим.
У новичка была голова, копию которой охотно увековечил бы в камне Микельанжело и поместил бы ее в свою галерею "Рабов". Такие головы бывают у рабов, которым рано или поздно удается порвать цепи и выбить все тридцать два зуба надсмотрщику, предварительно отобрав у него плетку, - вот какая у него была голова. Когда Шломо вдвоем с напарником отводил его в палату, то держал его за предплечье и почувствовал, что, захоти тот вырваться и убежать, он, Шломо, был бы последним, кому удалось бы его удержать на месте. Но пациент не собирался удирать и послушно уселся на тюремную койку, в данном случае приспособленную под больничную.
На прикроватной табличке Шломо написал: "Иван Кузьмич Дубовой, 62 года, шизофрения"
На другой день Шломо приказали доставить Ивана Кузмича в ординаторскую, но потом сказали, что нужно подождать, и они вдвоем уселись в коридоре, у зарешеченного окна.
- Как тебя зовут? - спросил Иван Кузьмич.
- Шломо.
- Шломо? Это то же, что Соломон?
- Да, но меня назвали Шломо. Так звали моего отца, который погиб на войне, и потому меня тоже так назвали.
Они разговорились, и Шломо очень скоро понял, что у этого человека абсолютно здоровая психика. Дело в том, что он был здесь одним из немногих, кто не пытается никого убедить в том, что он не сумасшедший. Он ясно представлял себе ситуацию, в которой пытаться убедить этих чокнутых в том, что ты нормален, так же бессмысленно, как посеять клевер на железной крыше.
- Вы сильный человек.
- Ты когда-нибудь слышал о цирковом гиревикепо фамилии Лука Дубовой?
- Кажется... Нет, не помню. Вы работали в цирке?
- Кузьма Дубовой был моим отцом. Дубовой - это была его цирковая кликуха, как говорят блатные, а мне досталась уже, как фамилия.Его знали во всей стране. Возможно, он был самым сильным человеком в России. А может и в мире.
- Вы пошли в отца.
- Я? Если бы! Но с другой стороны...
- Что вы хотели сказать?
- Не важно.
В коридоре, кроме них, больше никого не было, и Шломо хотелось послушать этого человека. В этом больном чувствовалось внутреннее здоровье, которого ему, Шломо, недоставало. Интересно, этот силач когда-нибудь прыгал через гимнастического коня?
- Вы когда-нибудь прыгали через гимнастического коня? - спросил он Ивана Кузьмича.
- Через что? А, через этого? А зачем бы я стал через него прыгать? Вместе с отцом на арене выступал обычно Виталий Симоненко. Никогда не слышал? На арене ставили бок к боку двенадцать лошадей. Виталий разбегался из глубины цирка, выбегал на арену и перепрыгивал через этих лошадей. Он был самым известным прыгуном в России.
- Вы тоже выступали?
- Нет, только помогал. Подносил, уносил, а для Виталия держал лошадей за узду, вот так, в каждом кулаке по две узды.... Но мне это надоело. Мы с отцом поссорились, и я убежал из цирка. Мне было шестнадцать лет.
- Почему они вас сюда определили?
- Ты сказал "они". Ты это о ком?
- Не знаю. Но кто-то же решил, что вы ... нездоровы.
- Будь осторожнее, пацан. А то сам попадешь в психи.
***
- Шлеймеле, может быть ты и правда послушаешься этого человека и не будешь лезть не в свое дело? - осторожно предложила Рита. - Мне с самого начала не нравилась эта твоя работа. Но я боялась, что тебе придется работать с буйными, а теперь, я смотрю, у тебя, эти тихие... Они опаснее буйных. Зачем тебе с ними разговаривать? По работе ты не должен.
- Мама, но они люди, а не звери в клетках.
- Что-то в этом роде говорил Ефим Броун, когда был комендантом пересыльной тюрьмы.
***
- Ты говоришь, твоя фамилия Клоцкер. Я знал одного офицера с такой фамилией в нашем городе. После войны не объявлялся. Не родственник ли? - спросил его Иван Кузмич.
- Он, как бы назвать, отчим обоих моих родителей.
- Как так?
- А кто их поймет? Запутанная история. Мою мать удочерила мать моего отца, которая вышла замуж за этого Клоцкера, и от него моя фамилия. Отец моего отца погиб в Первую мировую, а отец матери - его звали Рашкович, Зюня Рашкович - пропал, сам уже не знаю где и когда.
- Как ты сказал? Зюня Рашкович? Ну, этого я хорошо знал. В Гражданскую он был комиссаром в моем полку. Хотел бы я еще хоть разок встретиться с твоим дедом. Есть, о чем потолковать. Так ты говоришь, он пропал, и ты не знаешь, где и когда. Может твоя мать знает? Хотя, все равно. Если мама говорит, что ее отец давно пропал, то где его найдешь?
- И о чем же вы хотели поговорить с мои дедом?
- О многом, Шломо, о многом. О жизни. О чем же еще толкуют старики? Настало время нам с ним покаяться.
- Что вы такое говорите?
- Что? Может и ты тоже, как твои снежковцы, скажешь, что у меня "вялотекущая шизофрения". Нет, Шломо, шизофрениками мы были с твоим дедом, когда в Гражданскую войну, в Тамбовских лесах расправлялись с тамошним крестьянством.
- Хотите рассказать?
- Ой, нет. Рассказывать тебе не буду. Придет еще время, когда тебе об этом расскажут. Во всех, как говорится, подробностях. В таких подробностях, что у тебя волосы дыбом встанут. Сейчас, если я тебе расскажу, а ты тоже кому-нибудь ляпнешь, а уж мамочке своей, так той обязательно, так ты знаешь, что будет?
- Ну, и что же может случиться?
- А случится то, что ты заболеешь "вялотекущей шизофренией". Это уж обязательно.