Ничей ребенок-12
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
НИЧЕЙ РЕБЕНОК
Двенадцатая глава
- Вы ветеран партии и гражданской войны. Уверен, что занимали высокие должности. Чем вы заслужили у них такой диагноз? - спросил Шломо.
Иван Кузьмич долго смотрел в окно, как бы пытаясь что-то разглядеть между прутьями давно не крашеной решетки. Воробей сел на внешний подоконник, что-то нашел, клюнул и улетел. Иван Кузьмич наклонился, чтобы убедиться, что воробью удобно сидеть на ветке акации, куда он взлете, и только после этого обернулся к Шломо. Все это время парень любовался роскошным серебром его кудрей.
- Все, что ты сказал, так и есть: партия, война и должности тоже. Есть такое понятие: покаяние. Ты знаешь, что это такое? Если знаешь, то должен понять, что после разоблачения того, что натворил наш грузинский пахан, пришло время покаяться и его подельникам. Разве не так?
- Может быть и так, но на каждые десять миллионов убитых я вижу десять миллионов убийц. Как десять миллионов будут каяться?
- Ты все правильно понял, но я не библейский пророк и не фюрер, чтобы указывать миллионам, что им делать. Я сказал, что все должны покаяться. В том, числе те, что видели и не препятствовали. Я так считаю, но никому не приказываю. Кроме себя самого. Я каюсь за мое личное участие в преступлениях. Если бы твой дед был здесь, то спросил бы его, не хочет ли он присоединиться к моему покаянию. Но я не пророк, чтобы орать на всех: покайтесь.
"Это рисовка. Он рисуется передо мной. А если он искренен, то как далеко он способен пойти в своем покаянии?" - подумал Шломо, но, конечно же, ничего подобного не сказал и сам для себя добавил, что, далеко ли он пойдет или остановится за первым же порогом, но в любом случае этот человек так и останется белой вороной. Последователей в его среде не найдется.
- Я написал об этом большую статью под названием "Каюсь в содеянном", поймал одного американского журналиста и отдал ему для передачи в прессу. Трудно было поверить, что спустя неделю статья была переведена и напечатана в "Вашингтон таймс". А потом выдержки и пересказы опубликовали многие газеты мира. Меня вызвали и потребовали, чтобы я дал опровержение. В том смысле, что ничего такого я не писал, а они все сочинили сами. Одновременно меня сняли с работы и поставили вопрос об исключении из партии. Генералу КГБ, который проводил со мной душещипательную беседу, я сказал так: "Ладно, согласен. Напишу опровержение. А вы восстановите меня на работе и в партии?". "Ишь ты какой! говорит, ты еще будешь нам условия ставить". "То-то, говорю ему. Значит ваше кино назад не крутится. Ну, так и мое не крутится назад". "Так ты, говорит, хочешь, чтобы все покаялись?" Я ему: "Другие пусть думают, что хотят, а я каюсь в том, что я соучастник Сталина, Берии и всех остальных". Он зачем-то сравнил меня с Пугачевым. Причем тут Пугачев, но все равно я сказал ему, что Пугачев положил на плаху только голову - эка невидаль! - а я сам, по своей воле положил на плаху всю свою неправильную жизнь. "Если, говорит, ты от этих глупостей не откажешься, то в тюрьме сгниешь". Словом, долго мы воду в ступе толкли, а кончилось, сам видишь чем...
- А почему они вас не посадили?
- Судить меня - все равно, что признать, что в высших эшелонах партии и власти происходит брожение, и разговоры о морально-политическом единстве - сплошная туфта и блеф. Гораздо лучше, чтобы всемирно известные психиатры признали, что такие мысли, как у меня, рождаются у нас только в больных шизофренией мозгах. Так я стал медленно ползущим шизофреником.
С этого дня Шломо приступил к работе над книгой в объеме 120 машинописных страниц под названием, которое впоследствии облетело весь мир: "Карательная медицина в СССР".
Я не ошибся: не столько даже сам текст книги, сколько название. Журналисты, прозаики и поэты - все знают силу заголовка. Писатели прошлого этого фокуса еще не знали. Если сочинение называли просто: скажем, "Ромео и Джульетта", "Евгений Онегин" или "Фауст", то о достоинствах этого сочинения мог судить только тот, кто внимательно его прочел. Или уже после включения сочинения в курс средней школы. Достоевский был, скорее всего, первым, кто осознал силу PRa. Достаточно вдуматься в названия его романов, чтобы, не читая, согласиться, что это здорово. Назовите книгу "Мышкин" - Зазвучит? Вы бы купили в магазине книгу с таким названием? Другое дело, если это "Идиот". Крупно, наискосок. Совсем другое дело.
Шломо, еще не будучи ни ученым, ни писателем, совершил подвиг, точно сформулировав происходившее не только в "Снежинке", но по сути во всей стране. Под мудрым руководством Комитета госбезопасности. После чего этот парень, не способный даже на то, чтобы перепрыгнуть через коня, возвращение к которому даже автору этих строк до смерти надоело, съездил в Москву, остановил первого попавшегося корреспондента все равно какой, лишь бы западной, газеты и протянул ему канцелярскую папку, на которой под словом "ДЕЛО" был написано по-английски: "Punitive medecine in USSR".
Гениальный шаг сработал, но по возвращении Шломо был встречен молодым человеком его возраста (Возможно, они учились в одной школе, но Шломо его уже не помнил) и вежливо был доставлен для конфиденциальной беседы. Содержания беседы я не знаю, а знал бы, все равно не стал бы пересказывать, так как бывшие советские все это проходили, а тот, кто вылупился уже после советской власти, эзоповского языка этих бесед все равно не поймет.
Нет, вы не угадали: вялотекущим шизофреником он не был объявлен. Более того, по окончании беседы, в ходе которой его мягко пожурили, Шломо сказали, что он может отправляться домой. К маме. Что он и сделал.
По пути домой ему навстречу попалась дама интеллигентного вида, которая на вытянутых руках несла большой кремовый торт. Дама нечаянно наткнулась на Шломо, упала, так что пиджак и брюки молодого человека сверху до низу оказались перемазанными кремом, а жертва нападения поднялась с тротуара с криком "Хулиган!!!" и с фингалом под глазом, причем милиционер уже стоял так близко, что его можно было принять за персонажа топорно срежиссированного водевиля, и все это записал в протокол при помощи авторучки, которую со снятым колпачком держал наготове со вчерашнего вечера.
Словом, Ритиному сыну это обошлось в один год лагеря общего режима. За мелкое хулиганство - так было сказано в приговоре. Так была сделана попытка показать мировой общественности, что такие глупые мысли приходят в голову только мелким правонарушителям. Однако, острое жало словосочетания "карательная медицина" за этот год так полюбилось мировой общественности и так взбесило шефа КГБ, что, сидя на нарах, Шломо, надо полагать, чувствовал себя более важным шефом, чем любой гебист.
Когда он вернулся в материнский дом и наелся маминых латкес, пулкес, гривелах, фарфелах, кнышеклах и, конечно же, гефилте фиш, не говоря уже о флэйш мит я уже не помню что именно, он удивил маму весьма странным вопросом:
- Скажи мне - только честно - как бы ты отнеслась к тому, что я, твой сын Шломо, - нет, это чисто предположительно - женился бы на гойке?
Подперев кулачком подбородок, Рита задумалась, и перед ее мысленным взором пронеслись многие иллюстрации к ее жизни, имеющие очень прямое отношение к этому вопросу. Не говоря уже о том, что - вы же понимаете! - такие вопросы сыновья так вдруг не задают, и за этим что-то уже скрывается или намечается, и нужно быть готовым, что он скажет: мама, мне интересно было знать твое мнение, но на этот раз я сделаю по-своему.
- Мне очень трудно ответить на твой вопрос, - сказала она после раздумья, которое Шломо имел достаточно такта не прерывать. - Конечно же, если ты приведешь в дом еврейку, то мне будет легче к ней привыкнуть, а нам обеим найти общий язык. Но в то же время, если ты придешь и скажешь, что полюбил девушку, и она тоже полюбила тебя, и у вас с нею настоящая любовь, то, ты же понимаешь... Но ты собирался в мединститут, и может мы эту проблему отложим на после института?
- Будет и то и другое.
- То есть?
- То есть, мы оба собираемся поступить в ин. яз.
- В ин. яз? Это для меня новость. Но прежде скажи толком, кто эта девушка?
- Это Саша, дочка Ивана Кузмича. Ты ее знаешь.
- Ну, не то, чтобы мы были близко знакомы, но я ее видела пару раз. Симпатичная девочка. Когда вы успели?
- Все время, что я был в лагере, мы переписывались. Она считает, что благодаря моей книге ее отца выпустили из психушки.
- Все так считают.
- Пути гебистов неисповедимы, но очень рад, если это так. Я считаю Ивана Кузмича великим человеком. В любом случае, тот факт, что они оставили в покое этого достойного гражданина, является крупной победой либерального движения в Советском Союзе.
- Шлеймеле, я тебя умоляю, довольно с нас либеральных движений. Ты не знаешь, на что они способны. Женись уже на своей Саше, поступайте в институт, мы с Иваном Кузмичем постараемся вам помочь, но только не политика. Пусть этим занимаются другие.
- Успокойся, мама, никаких далеко идущих планов в том, что касается либерального движения, у нас с Сашей нет. Саша считает, что, если не содержанием, то одним своим заголовком моя книжка пробила брешь в их бесчеловечной системе. А мы хотим пожениться и спокойно учиться в институте.
Рита грустно улыбнулась по поводу его "мы" по имени Саша, но кто знает, может быть это именно то, что нужно ее сыну: хорошее женское руководство.
***
Шломо и Саша сделали так, как наметили, за исключением того, что к вступительным экзаменам Шломо не был допущен по морально-этическим соображениям. Не то, чтобы совсем уже враг народа, но и не друг тоже. Мало того, что он Шломо, так еще и с хулигански-уголовным прошлым. К счастью в числе бывших друзей Ивана Кузмича нашелся все-таки один ветеран партии и двух войн, который использовал связи, созвонился с кем надо, условился о встрече один на один, и Шломо все же был принят, хотя и на вечернее отделение. Не страшно. Важно, что мальчик учится и получит диплом.
Саша оказалась доброй и ласковой девочкой, и Рита немедленно полюбила свою невестку, тем более, что та не дала ей время на раздумья, так как "с первой ночи понесла", то есть вступила в самый святой период жизни каждой женщины, ради которого Господь только и терпит ее привычку есть чужие яблоки.
Мальчика по настоянию Шломо назвали Зурабом. Саша спорить не стала, а Рита и Иван Кузмич одновременно замахали руками в смысле: что это ты такое придумал, и какой еще может быть Зураб в нашем семействе? Он что, узбек, что ли?
- Нет, - сказал Шломо, - не узбек, а человек, в имени которого будет зашифровано: Зюня Рашкович.
- Мы тебя не понимаем, - сказала Рита.
- Вы знаете, я часто думаю об этом человеке, и мне хочется написать повесть о хорошем человеке, который все время шел не в ту сторону, по много раз входил в одну и ту же реку, и все время получалось совсем не то, что он намечал. Тем более что таким был не только он.
- Время было такое, - сказала Рита.
- Время? Время всегда одинаковое: тик-так, тик-так, а люди разные, что, может быть, совсем не плохо. - заключил Шломо, а мальчишку назвали Зурабом.
Зурабчик, Зубрик - Зубриком его называли все, но от этого ничего не изменилось.
Связаться с программистом сайта
