- Какой же была дальнейшая судьба Зюни? - спросил я Элиэзера.
- Зюня? Он был верен себе. Став поневоле сионистом, Зюня увлекся идеей и был одним из основателей киббуцев в Верхней Галилее. Ему было уже лет пятьдесят, не меньше, когда он вступил в Хагану, участвовал в боях и был тяжело ранен. Я нашел его в каком-то бараке, на окраине Хайфы. Он умирал не от ран, а от острой сердечной недостаточности. "Все-таки жизнь меня доконала" - сказал он мне. Помню, я подумал про себя, что за все годы, что мы знали друг друга, мне так и не удалось внушить этому чудаку, что жизнь и время никогда ни в чем не бывают виноваты. Ко всем прочим качествам он еще был неисправимым фаталистом. Он попросил меня просунуть руку под его матрац и достать оттуда пачку писем. "Что это?" - спросил я. "Это, он сказал, письма от Лили-Брохи".
- Как они умудрялись переписываться? - удивился я.
- Очень хороший вопрос. Единственное, что могу вам сказать, так это то, что абсолютно герметические сосуды бывают только в технике, а тюрьмы, концлагеря и авторитарные государства... Никакие стены, ограждения и агентуры не могут быть гарантией непроницаемости. И эти двое таки нашли способ, а он сохранил ее письма и повсюду возил их с собой.
- При том, что они были близки только один раз, и это было в конце Первой мировой? И что это была за близость?
- Вы знаете, Шимон, даже если вы проживете пять жизней и прочтете, все, что написано о любви, то все равно ничего не поймете. Я так думаю. По крайней мере, сам я за свой век ничего не понял и не могу сказать, что такое любовь. Сколько людей и пар, столько разных любовей.
- И что же она ему писала?
- Похоже на то, что вы, случайный человек, единственный, кому это должно быть интересно. Зайдите завтра ко мне, я отдам вам ее письма.
Первое письмо
Любимый!
Тебе странно было прочесть, что я так тебя назвала. После стольких лет и только потому, что ты от меня так далеко, я могу так просто написать это слово, и нет ничего, что могло бы меня остановить.
Любимый и единственный на всем белом свете.
Может быть, я сказала бы тебе это раньше, если бы сама это поняла хоть немного раньше. Но понадобилось время, прежде чем я самой себе сказала, что любимый - это ты, а другого никогда не было, не будет и быть не может.
Знаешь, почему я не могла себя понять? Потому что думала, или так меня научили, что любят ЗА ЧТО-ТО. За ум, за силу, за волю, за радость физической близости... Все это ложь. Такая любовь, наверное, бывает, но это не то. Моя любовь, это потому, что ты МОЙ. И больше ничей.
Я ни разу не рожала и могу только догадываться о том, что чувствует мать, когда впервые прикасается к ребенку. Видимо что-то похожее на это испытала я, когда ты открыл глаза. Там, в военном госпитале.
Это охватило меня - знаешь, в какой момент это облако охватило меня?
В тот момент - это было в военном госпитале - когда ты открыл глаза, и наши глаза слились, и это было, как сияющее озеро из наших с тобой глаз.
Я не знала, что это и не знала, что с этим делать. Казалось, минутная близость - и я стряхну с себя эту ерунду. Не получилось. После этого я о тебе не думала. Совсем не думала. Просто ты постоянно был во мне и со мной. И задача была: не признаваться самой себе, потому что это было абсолютно невозможно.
Я живу там же, в доме Элиэзера. Дом остался ничейным, и никто не возражает, потому что я в нем жила прежде. И работаю там же. Твоя бывшая жена живет с твоим бывшим начальником и пока других, кроме Риты, у них детей нет. Риточка очень выросла. Она красивая и стройная девочка, а с годами все больше становится похожа на тебя.
Шлимек уже совсем взрослый. Хорошо учится. Хочет стать инженером.
Ты спросил меня, чей он сын? Его родила женщина по имени Броха, которая в революционном Петрограде, вероятно, спасла мне жизнь. Ее муж погиб на войне. Но все это история. По правде и по жизни он наш с тобой сын. Да, любимый. А как же иначе, если он мой единственный. Как ты, мой единственный. Нас трое.
Любимый, я никогда больше тебя не увижу, но посмотри наверх. Ты видишь птиц, которые кружат над тобой в небе? Если видишь, то это я думаю о тебе и чувствую твое тепло.
Обнимаю тебя. Твоя и только твоя.
Второе письмо
Любимый мой!
Если бы ты знал, как я наслаждаюсь, выводя пером это слово на бумаге!
Как бы я хотела, произнести его вслух! Хотя бы по телефону.
Но этого никогда не произойдет.
Очень не хочется тебя огорчать, но случилось то, что у нас тут случается на каждом шагу. Покатилась новая волна арестов. Тебе тяжело будет узнать, что Эйтеле и ее муж арестованы, и их увезли, не знаю куда. Я просто в ужасе.
Риточка у меня. Пока никто не возражает. Даже сглазить боюсь. Не дай Бог, если ее отправят в детдом. Честное слово, я, сколько могу, буду ей а идише маме. Она настоящее солнышко. Я так ее и зову: Солнышко.
А может Эйтеле и ее муж еще вернутся?
Она так похожа на тебя, что это... Не знаю, как сказать. Чудо.
Каждый день молюсь, чтобы и меня не взяли. Что станется с нашими детьми, если меня с ними не будет? Они уже большие, но далеко еще не взрослые, и им нужна мама.
Беспокоюсь о тебе. Где-то слышала, что у вас там происходит что-то нехорошее. Вроде бы где-то был погром. Неужели еще в каких-то странах бывают погромы и аресты? Что у нас за страна такая?
Детям о тебе ничего не говорю, а твои письма по прочтении бросаю в грубу. А как бы хотелось, чтобы они могли прочесть то, что ты пишешь про твой киббуц и о том, как у вас цветет миндаль!
Обнимаю и целую тебя от своего имени и от имени наших детей.
Твоя, только твоя. Ты еще помнишь мое имя? Произнеси его, пожалуйста, вслух. Я услышу.
Третье письмо
Дорогой мой, очень дорогой и любимый!
Ты знаешь, у меня никогда не было литературных способностей и в Смольном, где я училась (Ты этого не знал?), мне ставили "тройки" за сочинения, потому что я все писала неправильно. А если бы были способности, то я бы написала поэму о нашей с тобой семье. О том, что мой любимый в очень дальнем плавании, а мы его ждем в нашем уютном домике. Риточка вышила такие красивые занавески. Представляешь? - Сама придумала узор.
Я понимаю, что ты из твоего плавания никогда не вернешься, но часто по ночам, когда не спится, я думаю о том, как зафарширую карпа и сделаю фаршмак по рецепту тети Хаи. И овощной гарнир под соусом, который когда-то, в Питере, умела делать наша кухарка, а я подсмотрела и запомнила. А на закуску - цимес. Ты любишь цимес? Многие не любят.
Скажу тебе по секрету одну вещь. У нас тут по соседству стоит воинская часть. Я надеюсь, это не военная тайна, и меня за разглашение не поставят к стенке? С них станется. Так один майор за мной ухаживает. Он еврей, и его фамилия Клоцкер. Смешная фамилия, правда?
Он вдовец. Его жена умерла от туберкулеза. Мы познакомились, потому что его дочка учится с Риточкой в одном классе, и она часто бывает у нас. И он тоже стал заходить. Его зовут Гришей. Григорий Павлович. По документам, скорее всего, иначе, но так его называют все. Вообще-то, он моложе меня, но если сам говорит, что это не имеет значения, то может и мне можно не обращать внимания?
Что ты об этом думаешь? Мне кажется, так будет лучше: Гриша, я и трое детей. Так же лучше, правда?
Четвертое письмо
Мой Любимый! Самый-самый Любимый!
Не знаю, удастся ли переправить тебе и это письмо тоже, потому что вчера началась война. Гриша успел забежать домой захватить кое-что. Даже бутерброд не успела ему намазать. Умчался. Очень беспокоюсь о детях. Они втроем уехали в Москву. Там живет Гришина сестра. Она незамужняя, и у нее две комнаты, которые остались еще от родителей. Шлимек хочет этим летом поступить в институт, а, кроме того, ты помнишь, я писала тебе в прошлом письме, они полюбили друг друга и мечтают пожениться.
По-моему, это будет чудесно. Наша семья останется вместе. Правда?
Я в доме одна cВовочкой. Помнишь, я в прошлом письме писала тебе, что у нас с Гришей родился сынок. Мы назвали его Владимиром в честь его дедушки, которого звали Зеев. Ну, ты знаешь, что Зеев, это все равно, что Вольф, а Вольф, это Велвел, а Велвел, это все равно, что Владимир.
По правде сказать, мне немного страшно. Хотя - чего бояться? Товарищ Ворошилов недавно сказал, что мы будем бить врага на его же территории. А может не Ворошилов. Какая, в сущности, разница. Главное, это чтобы наши дети были целы и здоровы бис цум гундерт ун цванцих.
От Эйтеле и ее мужа никаких известий. Спрашивала, нельзя ли послать им посылочку, потому что - сам понимаешь, какая у них там кормежка. Но мне сказали, что нельзя, потому что они "без права переписки". Как можно, чтоб без права писать письма? Для меня твои письма - это как эликсир жизни. Жаль, что не могу послать тебе посылочку. Я бы послала баночку вишневого варенья. У нас прошлой осенью были такие чудесные вишни! И совсем недорого. Я сварила пять кило.
Как ты поживаешь, мой любимый? Я по-прежнему, как Пенелопа, жду тебя и надеюсь, хотя все понимаю.