В это субботнее утро мы, как обычно, сидели на нашей скамейке, смотрели в пустоту окон дома напротив и дышали нездоровой смесью первозданно чистого воздуха и выхлопных газов. Мои собеседники были охвачены горестным чувством безысходности от сознания, что заслуженный отдых есть, а отдыхать уже не хочется, что все уже сказано и переговорено, и сами они, которые когда-то посмеивались насчет того, голова Бриан или не голова, пришли к неутешительному выводу, что на фига им его голова, даже если он голова, а если он не голова, то тем более. Включая всех Брианов прошлого и будущего.
Полное нафигайство становится смыслом и целью, не говоря уже о содержании.
Я пока еще не из их числа, так как работаю кардиологом, но это не на долго, скоро я к ним присоединюсь, и по субботам пригреваю себе место рядом.
Дом напротив, даже если он был венцом гениального зодчего, все равно не переставал быть просто пятиэтажным жилым домом с экономичными балконами на две персоны каждый, причем персоны, если было не солнечно, сидели в белых пластмассовых креслицах по обе стороны микро-столика, бывшего в прошлом фанерным ящичком от чего-то. Как везде.
На одном из балконов появился ребенок. Лет примерно шести. Головка украшена каштановой шевелюркой под горшочек, из тех, что на головах своих мальчиков часто предпочитают видеть мамы, которым очень хотелось родить девочек, но почему-то получился мальчик.
Мальчик протиснулся между креслицем и ящиком из-под чего-то и посмотрел на нас с высоты третьего этажа.
- Что вы там делаете? - крикнул он нам.
Мы неловко поерзали тучными задами, потому что делать нам было нечего, и нам стыдно было признаться этому славному ребенку в том, что мы абсолютно ничем не были заняты и бессовестно бездельничали.
Он смотрел на нас с сожалением, и нас, действительно, было за что пожалеть. Сидеть просто так - ну что за глупое занятие!
- Хотите, я спою вам песенку? - предложил мальчик.
Мы посмотрели друг на друга, возражений не нашлось, и мы согласно кивнули в том смысле, что прослушивание песен тоже, как никак занятие. Тогда он вскарабкался на пластмассовое кресло и помахал нам рукой. Мы автоматически вскочили со скамейки.
- Исполняется песня про Чебурашку! - крикнул он.
- Сейчас же слезь со стула! - дружно закричали мы, понимая, что словом не поможешь, и нужно что-то срочно предпринять.
Мы, все четверо, пересекли улицу и, стоя под балконом, размахивали руками и кричали, и это было очень глупо, потому что ребенку, чтобы видеть, что мы, четыре старых идиота, там внизу вытворяем, пришлось перегнуться через перила, отчего опасность достигла высшей точки.
Двое из нас рванули на третий этаж, а я еще с одним остался внизу в готовности поймать падающего ребенка.
В это время на балкон вышел мужчина в белой соколке, схватил ребенка и прижал его к себе. Мы облегченно вздохнули и поплелись на скамейку, а вскоре те двое, что бегали наверх, тоже присоединились к нам.Заговорили на тему о том, что за детьми нужен присмотр, что нынешние родители распустились и не уделяют им внимания, и что это неизбежно приведет черт знает к чему еще.
- Этот тип даже не выглядел взволнованным, - возмутился один из бегавших наверх.
- Может быть, он ему чужой? - предположил я.
Час спустя мы увидели еговыходящим с ребенком из подъездаи вспомнили, что видели его раньше, ичто он поселился в доме напротив год или два тому назад. Он был неопределенного, но уже весьма немолодого возраста, а если бы среди нас была женщина, то она бы непременно сказала, что он "интересный мужчина" - термин относящийся к мужчинам такого рода со здоровым цветом лица, проницательным взглядом и крепким сложением тела.
- Ты не знаешь этого человека? Это Лева Броун, - сказала моя жена, которая в это время вышла из нашего подъезда. - Интересный мужчина. Как, Шимон, ты его не помнишь?
Я так и знал, что она это скажет. Она помнит на память имена всех жителей квартала, и поэтому я тоже обязан их помнить.
В это время Лева Броун остановился, отошел в сторону и осторожно опустился на большой камень, забытый строителями возле дома. Ребенок сполз на тротуар. Мы с женой бросились к нему. Я сделал все, что при этом делают врачи, тем более если они кардиологи, включая таблетку, которую я достал из кармана и положил ему под язык, а жена вызвала амбуланс.
- Небольшой инфаркт, - объяснил я ему, когда все проверки первой очереди были сделаны.
- Инфаркт? У меня никогда не было сердечных болезней, - сказал Лева.
- Это всегда бывает впервые, а чтобы избежать повторений, придется отлежаться и попринимать то, что я вам выписал.
- Проблема, - сказал он и поджал губу, как делают те, у которых на руках ребенок, на сердце инфаркт, а поблизости никого, кто мог бы помочь. - А где Костик?
- Он с Любой.
Люба, это моя жена.
- Проблема, - повторил Лева и посмотрел на меня.
- У вас никого нет? Как это может быть?
- Может. Мы с Костиком одни. У нас никого нет.
Люба вошла с ребенком в палату.
- Я двух вариантов не вижу, - сказала она. - Костик поедет со мной и побудет у нас.
- А может я лучше останусь с дедушкой? - предложил Костик, но ему сказали все, что сказали бы в этой ситуации вы, и, поцеловав на прощанье дедушку, ребенок поплелся с Любой.
- Шимон, скажите мне правду, я серьезно болен? - спросил Лева, когда они ушли.
- Я вам все сказал, и мне нечего добавить.
- Врачи имеют глупую привычку обманывать тяжелых больных.
- Это не глупая привычка. Человеку полезно дать надежду. Маленькая недосказанность или чуть заметное приукрашиваниеситуации помогают справиться с болезнью. Но это не ваш случай.
- Я чувствую такую слабость, что даже поднять руку...
Он показал, как трудно ему поднять руку.
- А зачем вам ее поднимать? - сказал я. - Лежите, думайте о хорошем и приятном и не размахивайте руками.
- Шимон, мне, действительно, очень важно знать, серьезно ли я болен. Вы же видите, что у меня на руках ребенок.
- Понял. Вы дед-одиночка. О Костике позаботится моя теща. Она уже давно не была бабушкой и ей приятно будет вспомнить, как это делается. Уверен, что она скажет: ах какой чудный мальчик! Пусть он побудет у нас.
- А если я...
- Лева, перестаньте. Через пару недель, максимум через месяц, вы поправитесь и вернетесь на свою работу.
- Если удастся ее сохранить.
- Лева, это не мое дело, но как вы оказались дедом-одиночкой?
Он не ответил и отвернулся к окну.
- Лева, я не должен вмешиваться в вашу личную жизнь, но, чтобы как-то вам помочь, мы должны знать ваши обстоятельства.
- Еще раз спрашиваю: я серьезно болен? Скажите правду.
- Инфаркт миокарда - это всегда серьезно, а сердце человека - довольно капризный орган, но непосредственной опасности жизни я не вижу. Это все, что можно сказать.
На другой день состояние Левы немного улучшилось, но настроение оставалось таким же.
- Лева, в любом случае, если вас беспокоит судьба ребенка... - начал я.
- А вы в моем положении не волновались бы?
- Я бы тоже волновался, но динамика вашего выздоровления нормальная, а Костика мы все уже полюбили, и он спит на гостевом диване в тещиной комнате. Успокойтесь.
- Шимон, я вам верю, - сказал он, - но у меня дурное предчувствие. У меня ни здесь, ни там нет близких людей. Вы единственный, к кому я могу обратиться за помощью.
- Я к вашим услугам, при условии, что вы не станете говорить мне о своей неизбежной кончине. Когда человек часто говорит о своей смерти, его трудно бывает лечить. Объективно, вы вне опасности. Я вас понимаю, или почти понимаю и, будь у меня сомнения, это тот случай, когда обманывать я бы не стал.
- Спасибо, но меня не покидает дурное предчувствие. Единственное, о чем я прошу вас или вашу жену: найдите времявыслушать меня. Рассказ не будет коротким. Не годится, чтобы Костик в случае, если... Если случится то, что по-вашему случиться не должно... Не годится, чтобы Костик, когда подрастет, не узнал о своем происхождении. Об будет... вы понимаете... как будто никем и ниоткуда.
2.
Йоселе появился в жизни Левы Броуна в 1942 году, когда он, пятнадцатилетний, жил с матерью в Чимкенте и учился в восьмом классе средней школы имени Ленина, на улице Ленина, что по соседству с городским парком имени Ильича, и был председателем пионерского отряда имени Володи Ульянова. Мама работала бухгалтером на мясокомбинате имени Крупской, что значительно облегчало их материальное положение, столь трудное тогда, хотя, впрочем, до и после тоже было не самым светлым. Советская Россия! В данном случае как раз не Россия, а Казахстан, но все равно Россия. У них там, вообще, все - Россия, от мыса Лаперузы до Аккермана.
С фронта от отца к большой радости продолжали приходить треугольные письмеца, написанные химическим карандашом на желтоватых листочках в клеточку. И на том спасибо. Другим, которые на мясокомбинатах не работали и кому треугольные письма давно уже перестали приходить, было гораздо хуже.
Лева был мечтательным мальчиком, любил читать все подряд и долгие часы проводил на спрятанной в гуще кустов скамейке парка имени Ильича. В том числе вечером при желтом свете качавшегося на ржавом кронштейне фонаря. Читал все, что можно было найти в школьной библиотеке, от Марка Твена до Фридриха Энгельса и Николая Островского, что научило его не верить ни одному слову, сказанному, написанному или напечатанному в газете. Другое дело книги. В них, казалось ему, запрятана, зашифрована, закодирована тайна, и даже если разгадать тайну не удается, чтение шифров и кодов оставляет ощущение соприкосновения с тем, что по ту сторону. В глубине парка, напротив танцевальной площадки, висел огромный, прожорливый репродуктор...
Это Лева назвал его однажды "прожорливым". Те, кто это слышал, страшно удивились, потому что репродуктор никого не жрал. Наоборот, он испускал, источал, издавал и, в худшем случае, изрыгал, но никоим образом не пожирал. Хотя, с другой стороны и учитывая, что патологический лжец сомой ложью пожирает правду, в этом прозвище что-то было. Лева спорить не стал, но внутренне сохранил свое мнение об этом ужасном хищнике.Репродуктор внушал ему отвращение и к тому же мешал читать, навязывая и вдалбливая в него свои колючие фразы.
Иногда кто-нибудь садился рядом. Иногда это была компания, и приходилось уходить, но другой такой скамьи, чтобы рядом был фонарь, в парке не было.
- Вон там, в углу, к парку примыкает стена дома, а в стене окно, и из него падает свет, - сказал ему пожилой человек в черной шляпе и потрепанной куртке.
- Да, но там нет скамьи, - возразил Лева.
- Есть. Просто тебе не видно. Она за кустами. Я сам как раз шел туда, чтобы почитать свою книгу.
Он показал Леве книгу в темном переплете.
- Вот эту.
Некоторое время каждый молча читал свою книгу. Потом этот человек сказал:
- Не все мальчики вашего возраста читают Анатоля Франса.
- Мне интересно, - ответил Лева.
- Я вижу, - сказал человек и добавил: - Меня зовут Йоселе.
- Иосиф? - переспросил Лева, которому показалось странным, что человека с седой бородой и в шляпе кто-то может называть Йоселе. Вообще, такое имяможно встретить в книге Шолом Алейхема, а в жизни таких имен никогда не бывает.
- В общем-то да, Иосиф, но всю жизнь меня называли Йоселе-меламед, и я к этому очень привык.
- Меламед - это ваша фамилия?
- Нет, это значит, что когда-то я был меламедом. Меламед значит учитель.
Не желая досаждать старику вопросами, Лева сделал вид, что понял.Тем более, что старик показался ему симпатичным и таким приятным, как приятной бывает вещь, которую жаль потерять и хочется, чтобы она всегда была под рукой. Он посмотрел на его тень поперек аллеи и улыбнулся, поймав себя на желании подобрать ее, сложить и спрятать между страницами Анатоля Франса.
- Тебе нравится эта книга? - спросил старик.
- Честно говоря, я многого не понимаю. Большая часть имен, которые так знакомы Анатолю Франсу, мне ничего не говорят.
- Я тоже не всегда понимаю то, что читаю, - признался старик, и оба раскрыли свои книги.