Корявые, потрепанные годами эвкалипты великодушно позволяли декабрьскому ветерку играть своими жесткими ветвями, отряхивая с них ненужные листья. В этом году декабрь подарил обитателям Ближнего востока не самую полезную для сельского хозяйства сухую погоду, но для девяносто пяти процентов жителей израильских городов, которые о сельском хозяйстве вспоминали только при посещении рынков, неизменно и в любое время года пестреющих фруктами и овощами, это был лучший сезон для пикников, шашлыков, которые здесь предпочитают из курятины, разговоров о полной непригодности правительства и перспективах на то, что станет еще хуже.
Лежа в шезлонге, Лера наблюдала за энергичным движением облаков по глади изумительной голубизны неба. Ветки эвкалипта образовали непрерывно меняющийся узор, от этого движения и мелькания приятно кружило голову, и это помогало ни о чем не думать. Трескотня разговоров за столом образовала не самый приятный, но неизбежный звуковой фон.
За легким, походным столиком сидели подруга Леры по Киеву Сима, муж Симы Володя, их сын Гарик и соседи Степа и Фейга. Володя с головой и мощной кудрявой шевелюрой был погружен в магию куриных шашлыков, мангал отравлял лесную свежесть дымом и запахом яблочного уксуса, Сима объясняла Фейге преимущества изобретенных ею соусов перед покупными, Степа излагал Гарику свою теорию долголетия, для достижения которого человеку по его словам следует как можно дольше не выходить на заслуженный отдых, а Лера была в этой компании случайным человеком и ее не интересовали ни шашлыки, ни соусы, ни долголетие будущих пенсионеров.
Детский мячик ударился о ствол дерева и рикошетом шлепнул Леру по щеке. От неожиданности она вскочила. Перед нею стоял мальчишка лет десяти в красной курточке, и его лицо выражало: я не нарочно. Он взял мяч и, чего-то ожидая, продолжал стоять. Лера хотела сделать ребенку стандартное замечание, а вместо этого подумала: 'Зачем я здесь?' Ребенок отбежал на несколько шагов, остановился и опять посмотрел на Леру. 'Этот ребенок что-то знает. Что может знать обо мне мальчишка с мячом, которого я впервые вижу? Чушь какая-то!'
Не найдя ответа на вопрос: зачем я здесь? - Лера пододвинула шезлонг к столу, чтобы услышать:
- Степа, ты говоришь жестокие вещи. Мне неприятно тебя слушать.
Это сказала Сима.
- ... Средняя продолжительность жизни увеличивается во всех развитых и не очень развитых странах, даже в отсталых, и это происходит так быстро, что рост производительности экономики за этим не поспевает.
- Степа, я врач и людей, о которых ты говоришь я вижу у себя в кабинете. Общество должно думать о том, как помочь этим людям, а не о том, чтобы заставлять их работать в семьдесят лет.
- Заставлять - нет, но если они так любят жизнь, что не прочь ее удлинить, в частности, посредством продолжения активности...
Лера почувствовала себя так, как будто ее силой вытолкнули из сна в реальность этой эвкалиптовой рощицы и этих людей. Она опять подумала: 'Зачем я здесь и о чем они тут говорят? Почему не дают поспать?'
- Вы правы, Степа, - сказал Гарик. - К тому же экономика даже самых развитых стран не выдерживает расходов на содержание своих стареющих стариков.
- Это давно всем известно. Но говорить об этом вслух неприлично. Бестактно. Хорошо, что бабушка не здесь и не слышит тебя. - Это сказал Володя.
- А говорить: 'хорошо, что бабушка не здесь' в то время, как все знают, что бабушка в больнице, тактично?
- Гарик! - оборвала его Сима. - Ты забыл, что Лера приехала на похороны отца.
- Да, ты права. Извините, Лера. Я не подумал.
- Ничего, - успокоила его Лера, которая и в самом деле не заметила связи. - Продолжай, Гарик. Мне это интересно.
Она прилетела вчера утром на похороны отца, которые состоятся завтра. У нее все это, включая перелет через океан и шашлыки под эвкалиптами, на виду у Средиземного моря вызывало раздражение. А тут еще эти похороны практически совершенно чужого ей человека.
- ... Расходы израильской казны на медикаменты и новую технологию возрастают ежегодно миллионов на 50, в значительной степени в связи с постарением населения, - продолжал Гарик.
- Так что же ты предлагаешь? - спросил Степа. - Не лечить стариков? Я помню, как в Киеве врачи отказывались госпитализировать мою бабушку, потому что она уже стара и койка нужна для более перспективного в медицинском отношении больного.
- Я ничего не предлагаю, а только говорю, что такая проблема существует. Сто лет тому назад взаимоотношения отцов и детей обсуждались внутри семьи и регулировались традицией, причем содержание стариков лежало на плечах их детей, а в двадцать первом веке общество вообразило, что оно в силах взять эту обязанность на себя, но забыло при этом подсчитать, во что это ему обойдется, когда число стариков перевалит разумные пределы.
- Но у общества нет альтернативы, - возразил его отец. - Меня коробит от твоих слов.
- По-моему, вы не понимаете, о чем я говорю. Я же не предлагаю обществу альтернативу системе социального обеспечения. Я хочу сказать, что мы, не учтя своих возможностей, поторопились снять с детей ВСЮ заботу о своих стариках. Люди, причем не только взрослые дети, но и родители несовершеннолетних детей тоже, в быстром темпе отказываются от ответственности детей за родителей, а родителей за детей. Может быть, существует другая, смешанная, форма социальной организации и защиты, более соответствующая новым временам, чем семья, но мы ее еще не нашли, а семья катастрофически быстро разрушается. Семья - это, прежде всего, взаимная ответственность, которая начинается рождением и заканчивается смертью. Что касается медицины, в которой мы с тобой служим, то большая ее часть, прекрасно понимая ограниченность своих возможностей, эксплоатирует страх человека перед страданием и смертью. Ей бы следовало подвинуться и уступить часть своей территории более дешевым и эффективным альтернативным методам.
- Что-то ты сегодня совсем зарвался, - сказала Сима.
***
Лера больше десяти лет не видела отца и прилетела из Нью-Йорка по вызову сестры (по отцу) Виктории, с которой не виделась столько же, и стоило ли прилетать - в этом она тоже не была уверена. Чувство долга перед безвременно ушедшим бузуспешно пыталось заполнить душевную пустоту. Чувство долга было таким щуплым, что в пустоте душевного пространства обнаруживало полную беспомощность.
- Извините, тетя Лера, но у меня такое впечатление, что вы не столько огорчены смертью отца, сколько... - начал Гарик, который сидел рядом с нею, но она перебила его:
- Жизнь слишком сложна, чтобы кто-нибудь в мире мог надеяться распутать ее клубки.
- Тем не менее, мы вынуждены постоянно этим заниматься. Через не хочу, - возразил Гарик.
- У тебе, Гарик, по крайней мере, нормальные родители, - сказала Лера. К сожалению, родителей не выбирают, я понимаю, но посетовать на то, что у меня нормальных не было, я имею право?
- Не знаю, тетя Лера...
Он с детства так привык называть ее 'тетей', что оба привыкли к тому, что она и вправду тетя, а он племянник.
- Не знаю, не знаю. Может быть дело не в том, каковы те и другие, я хотел сказать: дети и родители, а в том, какова атмосфера в семье.
- Атмосферу создают люди. У меня не было такого, чтобы папа, мама и дочка шли в парк, причем папа держал бы дочку за одну ручку, а мама за другую. И все такое.
- Между мамой и папой возникает всякое, но проходят годы, и новую атмосферу создает дочкина реакция.
Тот же мальчик в красной курточке сам себя развлекал мячом и - хоп! - мяч прыгнул на стол, опрокинул бутылку с виноградным соком и бежевую юбку Леры мигом залило. Она вскочила, схватилась руками за юбку и вздрогнула: юбка и руки были в крови.
- Кровь!
- Лера, успокойся. Какая кровь? Это виноградный сок. Я вечером отстираю оксиженом, сказала Сима, протягивая ей пачку салфеток.
- Да, ты права. Что это мне почудилось? - сама не знаю.
Она оглянулась по сторонам. Мальчик исчез.
Почти сразу после этого пошел дождь и они поспешили вернуться домой.
***
Растерявшая листья и до мозга костей промокшая ветка дерева незнакомой породы плаксиво скреблась в окно. По стеклу сползали ее холодные слезы. От стекла тянуло сырой прохладой. Лера посмотрела вниз, во двор. Мокрая скамья перебирала в памяти грустные воспоминания, серебристая лужа на асфальте отзывалась пузырьком на каждую каплю, а под деревом стоял ребенок в красном плащике с капюшончиком и под мышкой держал свой злополучный мяч. То ли мальчик, то ли девочка лет десяти. У этого ребенка есть родители? Почему они не зовут его домой? Он же промокнет.
- В котором часу похороны? - спросила Сима, расставляя посуду на пластмассовой сушилке.
- В десять утра. Если бы ты знала, как мне не хочется...
- Чего тебе не хочется?
- Присутствовать при этой процедуре.
- Процедура? Ты с ума сошла! Он твой отец.
- Мне это абсолютно ничего не говорит. Мне неприятно думать о нем. Я десять лет его не видела, а до этого - практически всю жизнь. Завтра же он будет лежать передо мной, и я должна буду зачем-то играть роль безутешной дочери, отец которой безвременно скончался.
- Он скончался, а ты его дочь.
- Он покончил с собой.
- Что ты говоришь?
- Все будут делать вид, что он утонул, чтобы можно было похоронить его по ритуалу и на еврейском кладбище. На самом деле он покончил с собой.
- Откуда ты знаешь?
- Мне сказала его дочь.
- Твоя сестра.
- Какая она мне сестра?
Ветка постукивала в окно, как будто имела на этот счет собственное мнение и пыталась выстучать его на своем языке. Лера подошла к окну и посмотрела вниз, ища красную курточку, но не нашла, опять села на табурет, положила голову на сложенные на столе руки и заплакала. Сима погладила ее по голове.
- Не нужно сдерживаться. Он твой отец и у тебя горе.
- Я плачу, не потому что мне его жаль. От пустоты. От жалости к себе. Лучше бы его вовсе не было. Лучше бы у меня вообще не было родителей.
- Так зачем же ты прилетела?
- Об этом узнали дети. Что бы я им сказала? Пришлось продемонстрировать выполнение долга.
- Разве ты не обязана его выполнить?
- Где об этом сказано?
Они помолчали.
Сима уже всю посуду составила в горку и, сидя напротив подруги, время от времени поглядывала на нее. Лера подошла к раковине и, открыв кран, набрала воды в ладони и плеснула в лицо.
- Я его почти не знала. Когда он ушел от нас и уехал в Челябинск, мне было пять лет. Мне почему-то запомнился момент, когда я стояла у окна и смотрела ему вслед. Он один раз оглянулся. Я тогда заплакала, и сейчас я плачу по тому же поводу.
- Тебе жаль, что у тебя не было своего отца?
- Ну, не его же мне жалеть. Мне нет дела до его взаимоотношений пятидесятилетней давности с матерью. Пятьдесят лет! - мы уже не те люди, что были тогда, и между нами не может быть ничего общего. Всякий раз, когда натыкаюсь на разводящиеся пары, вижу всякую грязь и мелочевку, не стоящую внимания человека с нормальной психикой. По дурному сходятся, потом живут, с трудом перенося друг друга, лгут, скандалят и, разведясь, вздыхают с облегчением. Но успевает родиться ребенок, и это несчастное, растерянное существо самим своим существованием продолжает терроризировать родителей, а вся эта вонючая ситуация вырастает до уровня шекспировской трагедии. А родители изо всей своей ужасной трагедии не помнят ни единой реплики.
***
Лера родилась, жила, окончила университет, вышла замуж и родила детей во Львове, потом мужу предложили место в Киеве, который, ни разу не оглянувшись назад, они оставили, когда поняли, что делать там больше нечего и на планете полно более уютных мест.
Львов, в прошлом польский, потом австро-венгерский, потом российско-украинский, снова польский и снова украинский город, многолик: в нем видишь - очень издалека - Европу, очень близко - Московию и лицом к лицу Западную Украину, и все это - не тот мир, в котором она могла найти свою нишу, где есть место для ее гнезда, для будущего детей. Киев - отец (или мать?) русских городов с красавцем Владимиром над Славутичем... А что в нем для жизни? Уехала и увезла семью. Не оглянувшись. Муж поплелся следом, как во всем, что она предпринимала.
Он был таким хорошим, добрым, улыбчивым навстречу всем вокруг мужем, что его присутствия можно было просто не замечать, а он не замечал своей незаметности, как не замечают медленно, из года в год, расширяющейся плеши на макушке.
Отец, который прислал им 'прямой' вызов в Израиль, встретил их в аэропорту, и с ним была его дочь от второго брака Вика с мужем Геннадием. Это была 'историческая встреча' с историческим же обедом и тостами во имя новой жизни.
2.
- Кто там?
Лера не привыкла спать не в своей постели, а гостиничная кровать была и вовсе чужой. Придя от Симы, она заперлась в своем номере и, не раздеваясь, улеглась поверх одеяла.
Хоть бы одна мысль, хоть бы о чем-нибудь...
Рядом, прямо на подушку, присел грустный человечек из давно забытой детской книжки неизвестно о чем. 'Кто ты? Как тебя зовут?' - подумала она. 'Меня никто не зовет. Я прихожу сам, если мне хочется' - так громко подумал он, что она услышала. 'Но у тебя должно быть имя'. - 'Нет. И никогда не было. Не только имени, у меня даже собственной внешности нет. Каждый может нарисовать или слепить меня, как ему нравится, и каждый может назвать меня именем, которое ему по вкусу'.
Лера помолчала, перебрала в памяти всевозможных эльфов, гномов, домовых и прочей забавной нечисти и сказала, как будто возразила: 'Если ты из детства, то ведь оно далеко позади. Даже детство моих детей далеко позади. Ты не по адресу.' 'Детство никогда не кончается'. 'Мне пятьдесят два года'. 'Это много?' 'Я думаю - да'. 'Я не умею считать. Особенно годы. Не вижу смысла'. 'Ты приходишь во сне?' 'Не обязательно. Обычно я совсем не прихожу. Но ты меня позвала, и я пришел' - - 'Я никого не звала' - 'Позвала, позвала. Ты не знала, что зовешь, но позвала. Люди всегда зовут меня, когда им что-то нужно, а что именно, они не знают'. 'Ты знаешь, что мне нужно?' 'Знаю. Тебе нужен я' 'Ты приходишь только во сне?' повторила Лера. 'Я же сказал, что не обязательно. Во сне или наяву - какая разница?'
- Кто там?
Кто-то осторожно стучал в дверь. Лера с трудом высвободилась из дремотного омута.
- Кто там? - в третий раз, окончательно проснувшись, повторила она.
- Лера, это я.
Она взрогнула от неожиданности. Это продолжение сна? Нет, она в реальном мире. Уличный фонарь разбросал по комнате голубые пятна, а несмелый стук канонадой отзывался в мозгу.
- Открой, пожалуйста.
- Это ты?!
С тех пор, как, семь лет тому назад, она уехала из Израиля в Бостон, он почти не изменился. Нет, пожалуй, постарел и еще больше поседел. Кажется, на нем в тот раз, когда они виделись в последний раз, была та же рубашка в синюю клетку, и ее воротник, как и в тот раз, глупо торчал над воротником все той же черной куртки. Или ей это показалось?
- Но ты же...
- Мы можем поговорить?
- Если это шутка, то очень глупая.
- Все мои попытки встретиться и поговорить с тобой были...
- Нам незачем встречаться и не о чем говорить, - сказала Лера, встала и сделала движение к выходу, демонстрируя желание видеть его за дверью.
- Я должен кое-что сказать.
- Мне очень жаль.
- Мне тоже, - сказал он, продолжая сидеть на стуле. - Но так уж получилось, и я пришел. Твоя беспричинная ненависть к родителям - это твое дело, но то, что я должен сказать, должно быть сказано.
- Вы договорились с Викой?
- Да, мы с нею договорились.
- Это гадко.
- Ничего гадкого я в этом не вижу. Как иначе я мог с тобой повидаться? Я бы даже не знал, где тебя искать.
- Можно было написать.
- Ты же никому из родственников не отвечаешь на их письма. Как я знал бы, что ты хотя бы получила письмо? А если бы знал, что получила, то откуда бы я знал, что ты его прочла?
- Я прошу тебя уйти.
Он помолчал, потом подошел к двери и сказал:
- Есть люди, события и вещи, которые изгнать из жизни невозможно. Лучше бы ты поговорила со мной сегодня. Следующий разговор может оказаться более трудным.
Она подошла к зеркалу и отшатнулась: из глубины усыпанного ряской неподвижного пруда на нее смотрело лицо матери, а на берегу, на деревянной скамеечке сидел безымяный человечек, похожий то ли на девочку в красном, то ли на гномика, который полчаса назад сидел на ее подушке. Человечек делал делал ей непонятные знаки рукой. Что он хотел сказать? Потом он приподнял пальчиками края юбчонки и изобразил насмешливый танец. Так мальчик или девочка?
Эти человекообразные начинали ее нервировать. Тем более, что они появились именно сейчас и каким-то образом были связаны с отцом, о котором она ничего не хотела знать. Ни даже о том, жив ли он или в морге.
3
Она пришла к Симе пораньше, чтобы объяснить, почему та напрасно взяла выходной и что ни на какие похороны они не идут, но Сима, видя ее в таком состоянии, сказала, что все равно никуда не пойдет и останется с нею.
- Ты знаешь, я не очень близко знакома с Викой, - сказала она, но не могла себе представить, что она способна на такой шаг, - сказала она. - Это жестоко и глупо.
- Ее попросил об этом отец. Они оба решили, что единственно возможный способ притащить меня сюда - прикинуться умершим.
- У стариков бывают маразматические закидоны, но, сказавшись умершим, притащить человека из Америки в Израиль, чтобы поговорить. Мог бы написать письмо.
- Он писал. Я выбросила уже не меньше десятка его писем. Первые два-три я прочла, а потом выбрасывала, не читая.
- Ты так его ненавидишь?
- Я его не ненавижу, но он мне просто неприятен. Как заноза в моей жизни.
- Он причинил тебе...
- Он ничего мне не причинил, но то, что я по его вине натерпелась от матери... Как тебе это объяснить? Он отравил жизнь матери, а она по этой же причине - мне. Депрессии, истерики, крики, вопли на всю улицу... Не хочу становиться ни на его, ни на ее сторону. Я бы хотела, чтобы у меня вообще не было никаких родителей. Вырастают же люди без родителей и ничего, живут.
Зазвонил телефон.
- Это тебя. Вика.
- Слушаю.
- Так мы с Геннадием сейчас за вами заедем, - сказала Вика.
- То есть? Зачем?
- Лера, что с тобой? Мы же договорились, что в десять мы с Геннадием заедем и вместе...
- Вика, прекрати эту идиотскую комедию. Я не знаю, что вы там все задумали, но вчера вечером ко мне в гостинницу приходил отец. Все, финита ла комедиа. И не звони больше...
- Лера, через час похороны твоего отца. Мы, конечно, можем справиться и без тебя, но неужели ты до этого докатишься? По крайней мере этот последний долг ты можешь отдать человеку, который...
- Человеку, который живехонький говорил со мной несколько часов тому назад?
- Мы через пять минут поднимемся к Симе, - и повесила трубку.
Войдя в комнату Вика и Геннадий стали перед Лерой с видом людей, готовых на все.
- Ну, ты даешь! - сказал Геннадий.
- Послушай, Гена, я еще не сумасшедшая, и я тебе говорю, что вчера вечером отец пришел ко мне в номер и попытался затеять со мной один из тех разговоров, которые я так люблю. Я не хочу никаких встреч и разговоров с этим человеком, и если вы с Викой пришли, чтобы повезти меня куда-то и все таки, вопреки моему желанию, втравить меня в какую-то историю, связанную с отцом, в разговор, в не знаю во что еще, то я никуда не еду. Можете передать ему, что для меня он давно уже умер и похоронен.
- А я тебе говорю, - выступила вперед Вика и, отбросив полу кожаной куртки назад, уперла руку в бок, - я тебе авторитетно заявляю, что твой отец уже четыре дня лежит в морге, что я сама участвовала в опознании его тела и что мы отложили похороны на сегодня в ожидании твоего приезда.
- Кто-то из нас сошел с ума! - воскликнула Лера.
- По крайней мере не я, - топнула ногой Вика.
- Лера, если ты не поедешь с нами, то... Это же дикость! - возмутился Геннадий. - Приехать из Америки и все равно не пойти на похороны?! Что бы там ни было, но это твой отец и проводить его в последний путь...
- Похоже на то, что нам лучше поехать, - вмешалась Сима. - По крайней мере...
- Ладно, поехали, - сказала Лера. - Хотя, я уверена, что это опять один из их выбрыков.
4.
Лера впервые присутствовала на процедуре еврейских традиционных похорон, с ортодоксальным раввином в черном сюртуке и черной шляпе, седеющей бородой и голосом, доносящимся из глубины веков. Вокруг носилок с лежащим на них завернутым в белый саван телом стояло много незнакомых людей. Одна женщина держала за руку ребенка, который оглянулся и очень серьезно посмотрел на Леру.
Она узнала его. Это был мальчишка из ее вчерашнего, такого необычного, сна. Она почему-то не удивилась, но, когда заглянула в его глаза, то почувствовала ком в груди и заплакала. После чего поняла, что это не мальчик, а девочка.
Но ведь завернутый в саван не мог быть человеком, приходившим к ней вчера! Она хотела спросить, чей это ребенок, которого вон та женщина держит за руку, но вместо этого спросила:
- Это отец?
Видимо, все услышали и посмотрели на нее с удивлением.
- Что с тобой? - бросила ей Вика, как будто одернула, чтобы та вела себя пристойно.
Лера громко разрыдалась. Раввин остановил церемонию, а Геннадий подошел и обнял ее за плечи. По братски. Хотя, в принципе, ведь он-то уж точно был ей совершенно чужим человеком.
5.
Леру что-то разбудило и, пока она пыталась понять, что происодит, кто-то спросил:
- Вы не спите?
На пуфике, стоявшем у нее вногах, сидел хорошо уже знакомый ребенок. Свет с улицы освещал ее лицо и Лера узнала того самого мальчика-девочку, которого она видела на кладбище.
- Да, вчера встречались, - сказал ребенок. - На этом же месте.
- Вчера? Вчера, вчера... То был мальчик.
- Мальчик, девочка... Возможно, это было позавчера. Но какая вам разница?
- Я понимаю, что это сон, но и во сне тоже мальчик и девочка - не одно и то же, а вчера отличается от позавчера.
- Во сне или наяву - какая разница?
- Никакой, - согласилась Лера. - Но что тебе от меня нужно?
- Мне - ничего. А вам? Может быть, я вам нужна?
- Я ничего не понимаю Ты являешься, я спрашиваю, зачем, а ты спрашиваешь, что нужно мне?
- Так и должно быть. У тебя нет вопросов? Это очень плохо, если у человека нет вопросов. Если у человека нет вопросов, то значит он уже не живой.
В этом мире ужасно убогом
Непрерывно течет диалог
Между мною, другими и Богом,
А не знает об этом лишь Бог.
Чьи это стихи? Кого имел в виду автор, написав 'другие'?
- А два других угла треугольника ему были понятны? - спросила девочка.
- Ты о чем?
- В стихе: 'между мною, другими и Богом' три субьекта диалога. Два других вам понятны?'
- Не знаю.
- Так спрашивайте.
- Как я стану задавать тебе вопросы, если ты ребенок, а я взрослая женщина? Яйца не учат кур, а дети взрослых.
- Люди никогда не перестают быть детьми. Это вам только кажется, что вы не ребенок. На самом деле вы такой же ребенок, как пятьдесят лет тому назад. Пятьдесят лет тоже абсолютно ничего не меняют и не меняют. Вы та же. Только гораздо упрямее. Вам кажется, что вы все знаете и у вас нет никаких вопросов.
- Ты со мной на 'ты' или на 'вы'?
- Это тоже важно?
- Что тебе от меня все-таки нужно?
- Мне - ничего. Посмотри в зеркало.
Лера автоматически повернулась к зеркалу, которое висело над столом. Странно: она никогда не видела, чтобы в номере гостинницы, над столом вешали зеркало.
В зеркале вместо своего отражения она увидела лицо матери. Понимая, что все это происходит во сне, она нисколько не удивилась. Лицо мамы было совсем молодым. Только глаза выражали грусть человека, который попробовал жить, был когда-то уверен, что у него все получится, но ничего не вышло, потом начал метаться, барахтаться и кувыркатья, пытаясь все изменить, и, возможно, не стоило даже пытаться. 'Гусиные лапки' в уголках глаз выдавали застарелую озабоченность, а слегка поджатые губы - неудовлетворенность и неспособность выразить это в словах. Лере захотелось полистать страницы ее жизни, и она с трудом открыла эту книгу, которая оказалась тяжелой, и можно было подумать, что книга полна событий и переживаний, но читать не удавалось: бессвязные слова чередовались с неуклюжими фразами, больше похожими на междометия или камни.
- Я не могу этого читать, - сказала Лера. - Это не дневник и не воспоминания. Это...
Это было похоже на ящик, в который на протяжении многих лет швыряли слова и фразы в надежде когда-нибудь привести в порядок, сложить в связный рассказ и прочесть самому себе.
- А продолжение помнишь? - сказал из-за спины ребенок
- Продолжение чего?
- Стихотворения.
- Не помню
- Человек, ослабев, занемог.
Бог пытался помочь - не смог,
Слег и умер... Таков итог.
- Это из Ницше?
- Разве Ницше писал стихи?
Она опять обернулась. На пуфе сидел отец. Правда, в другой куртке, из-под воротника не выбивался воротник рубашки. Она вздрогнула от неожиданности и проснулась.
6.
Самолет, на котором Лера собиралась вернуться в Америку, отправлялся через три дня, и они с Симой пошли пройтись по магазинам, как это делают все женщины, когда собираются куда-нибудь ехать. Погода была самой подходящей для прогулки. После дождя, продолжавшегося до самого утра с веток еще падали холодные капли, а солнце было теплым и добрым.
- Вон он идет, - вдруг сказала Лера. - По другой стороне. Остановился у витрины.
- Кто?
- Отец.
- Ты совсем с ума сошла.
- Посмотри сама. Возле магазина электротоваров.
- Ты уверена? Как такое возможно?
Откуда-то взялась Вика.
- Ты еще не уехала?
- Как видишь. Посмотри туда. Кто там стоит? Возле витрины.
- Дядя Арон. Ты его не знаешь?
- Какой еще дядя Арон? Никогда о нем не слышала. Разве это не наш отец?
- Лера, это тот, кто позавчера приходил к тебе в гостиницу? Арон!
Он оглянулся и жестом приветствовал женщин.
- Я иду к вам.
По улице мчались машины, и ему пришлось сделать крюк через ближайший переход.
- Это родной брат отца? - спросила Лера.
- Ну, да. Разве ты не видела его на кладбище?
- Я не раглядывала людей, которые пришли на похороны. Он действительно - копия отца. Почему я его не знаю?
- Я не знаю, почему ты его не знаешь, но, в те три года, что ты жила здесь, он оставался во Львове.
- Странно, что при мне о нем ни разу не упоминали.
- А я знаю его с детства.
Когда Арон подошел и поздоровался, Лера увидела, что он выглядит гораздо старше, чем показался ей тогда, в гостинице, но все равно похож на отца. Нет, сейчас, при дневном свете, она бы их не перепутала.
- Я надеюсь моя племянница уже немного остыла?
- Я с вами не была знакома. Никогда о вас даже не слышала.
- Позволишь по-родственному называть тебя на ты?
- Мне безразлично. Что вы хотели мне сказать?
- Прежде всего я должен выполнить поручение твоего отца и передать тебе...
- Мне ничего не нужно.
- Лера, мне кажется, ты лезешь в бутылку - вмешалась Сима. - Прежде, чем отказываться принять, узнай по крайней мере, о чем речь. Извините, Арон, может быть вы передадите это через меня? Я близкая подруга Леры.
- Мне очень жаль, но этого я сделать не могу. Я должен передать это ей в руки. Такова воля покойного.
- Такова воля... - медленно выговорила Лера. - Значит у этого человека была такая вещь, как воля? Волевые качества. Волевой человек, насколько мне известно, совершает поступки. Волевые. Скажите, Арон, вы его брат, этот человек в своей жизни когда-нибудь совершал волевые поступки? Опишите мне один волевой поступок этого человека. А, да! Говорят он не умер, а покончил с собой.
- С чего ты взяла? - громко возмутилась Вика.
- Я ни откуда этого не брала. Я же сказала: говорят. Я просто сказала, что, если это правда, то в его жизни был по крайней мере один поступок, который можно назвать волевым.
- Почему тебе это так важно? - опять выкрикнула Вика, а Сима добавила:
- В самом деле, Лера, почему ты считаешь... Люди бывают волевые или, наоборот, безвольные. Что с этого? Он же был не командиром крейсера. Он был твоим отцом. Насколько я знаю, он был добрым и порядочным. Его многие уважали. Но и это тоже не так важно. Он был твоим отцом. Твоим отцом.
- К черту! - сказала, как выплюнула на тротуар, Лера и пошла в сторону перекрестка, откуда к ним до этого подошел Арон.
Они пошли следом за нею.
- По-моему, мы ее сегодня не уговорим. Отложим на завтра, - предложила Сима.
- Ладно, согласился Арон. - А послезавтра она улетает. Давайте сделаем так. На той стороне - видите кафе Жасмин? Передайте, что завтра, в десять утра я буду ждать ее в этом кафе. Боюсь, что это последняя попытка.
Он попрощался с двумя женщинами и пошел в противоположную сторону.
7.
Вика сослалась на срочные дела и ушла. Оставшись вдвоем, Лера и Сима нашли скамейку и долго молчали.
- Почему ты молчишь? - спросила Лера.
- Потому что не знаю, что сказать.
- Я тоже не знаю, что сказать. Хочется, чтобы все поскорее осталось позади. Похороны, этот Арон, который вдруг свалился на мою голову.