Мошкович Ицхак: другие произведения.

Сор их избы

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 11, последний от 18/11/2015.
  • © Copyright Мошкович Ицхак (moitshak@hotmail.com)
  • Обновлено: 25/09/2004. 54k. Статистика.
  • Повесть: Израиль
  •  Ваша оценка:

      СОР ИХ ИЗБЫ
       Повесть
      1.
      Корявые, потрепанные годами эвкалипты великодушно позволяли декабрьскому ветерку играть своими жесткими ветвями, отряхивая с них ненужные листья. В этом году декабрь подарил обитателям Ближнего востока не самую полезную для сельского хозяйства сухую погоду, но для девяносто пяти процентов жителей израильских городов, которые о сельском хозяйстве вспоминали только при посещении рынков, неизменно и в любое время года пестреющих фруктами и овощами, это был лучший сезон для пикников, шашлыков, которые здесь предпочитают из курятины, разговоров о полной непригодности правительства и перспективах на то, что станет еще хуже.
      Лежа в шезлонге, Лера наблюдала за энергичным движением облаков по глади изумительной голубизны неба. Ветки эвкалипта образовали непрерывно меняющийся узор, от этого движения и мелькания приятно кружило голову, и это помогало ни о чем не думать. Трескотня разговоров за столом образовала не самый приятный, но неизбежный звуковой фон.
      За легким, походным столиком сидели подруга Леры по Киеву Сима, муж Симы Володя, их сын Гарик и соседи Степа и Фейга. Володя с головой и мощной кудрявой шевелюрой был погружен в магию куриных шашлыков, мангал отравлял лесную свежесть дымом и запахом яблочного уксуса, Сима объясняла Фейге преимущества изобретенных ею соусов перед покупными, Степа излагал Гарику свою теорию долголетия, для достижения которого человеку по его словам следует как можно дольше не выходить на заслуженный отдых, а Лера была в этой компании случайным человеком и ее не интересовали ни шашлыки, ни соусы, ни долголетие будущих пенсионеров.
      Детский мячик ударился о ствол дерева и рикошетом шлепнул Леру по щеке. От неожиданности она вскочила. Перед нею стоял мальчишка лет десяти в красной курточке, и его лицо выражало: я не нарочно. Он взял мяч и, чего-то ожидая, продолжал стоять. Лера хотела сделать ребенку стандартное замечание, а вместо этого подумала: 'Зачем я здесь?' Ребенок отбежал на несколько шагов, остановился и опять посмотрел на Леру. 'Этот ребенок что-то знает. Что может знать обо мне мальчишка с мячом, которого я впервые вижу? Чушь какая-то!'
      Не найдя ответа на вопрос: зачем я здесь? - Лера пододвинула шезлонг к столу, чтобы услышать:
      - Степа, ты говоришь жестокие вещи. Мне неприятно тебя слушать.
       Это сказала Сима.
      - ... Средняя продолжительность жизни увеличивается во всех развитых и не очень развитых странах, даже в отсталых, и это происходит так быстро, что рост производительности экономики за этим не поспевает.
      - Степа, я врач и людей, о которых ты говоришь я вижу у себя в кабинете. Общество должно думать о том, как помочь этим людям, а не о том, чтобы заставлять их работать в семьдесят лет.
      - Заставлять - нет, но если они так любят жизнь, что не прочь ее удлинить, в частности, посредством продолжения активности...
       Лера почувствовала себя так, как будто ее силой вытолкнули из сна в реальность этой эвкалиптовой рощицы и этих людей. Она опять подумала: 'Зачем я здесь и о чем они тут говорят? Почему не дают поспать?'
      - Вы правы, Степа, - сказал Гарик. - К тому же экономика даже самых развитых стран не выдерживает расходов на содержание своих стареющих стариков.
      - Это давно всем известно. Но говорить об этом вслух неприлично. Бестактно. Хорошо, что бабушка не здесь и не слышит тебя. - Это сказал Володя.
      - А говорить: 'хорошо, что бабушка не здесь' в то время, как все знают, что бабушка в больнице, тактично?
      - Гарик! - оборвала его Сима. - Ты забыл, что Лера приехала на похороны отца.
      - Да, ты права. Извините, Лера. Я не подумал.
      - Ничего, - успокоила его Лера, которая и в самом деле не заметила связи. - Продолжай, Гарик. Мне это интересно.
      Она прилетела вчера утром на похороны отца, которые состоятся завтра. У нее все это, включая перелет через океан и шашлыки под эвкалиптами, на виду у Средиземного моря вызывало раздражение. А тут еще эти похороны практически совершенно чужого ей человека.
      - ... Расходы израильской казны на медикаменты и новую технологию возрастают ежегодно миллионов на 50, в значительной степени в связи с постарением населения, - продолжал Гарик.
      - Так что же ты предлагаешь? - спросил Степа. - Не лечить стариков? Я помню, как в Киеве врачи отказывались госпитализировать мою бабушку, потому что она уже стара и койка нужна для более перспективного в медицинском отношении больного.
      - Я ничего не предлагаю, а только говорю, что такая проблема существует. Сто лет тому назад взаимоотношения отцов и детей обсуждались внутри семьи и регулировались традицией, причем содержание стариков лежало на плечах их детей, а в двадцать первом веке общество вообразило, что оно в силах взять эту обязанность на себя, но забыло при этом подсчитать, во что это ему обойдется, когда число стариков перевалит разумные пределы.
      - Но у общества нет альтернативы, - возразил его отец. - Меня коробит от твоих слов.
      - По-моему, вы не понимаете, о чем я говорю. Я же не предлагаю обществу альтернативу системе социального обеспечения. Я хочу сказать, что мы, не учтя своих возможностей, поторопились снять с детей ВСЮ заботу о своих стариках. Люди, причем не только взрослые дети, но и родители несовершеннолетних детей тоже, в быстром темпе отказываются от ответственности детей за родителей, а родителей за детей. Может быть, существует другая, смешанная, форма социальной организации и защиты, более соответствующая новым временам, чем семья, но мы ее еще не нашли, а семья катастрофически быстро разрушается. Семья - это, прежде всего, взаимная ответственность, которая начинается рождением и заканчивается смертью. Что касается медицины, в которой мы с тобой служим, то большая ее часть, прекрасно понимая ограниченность своих возможностей, эксплоатирует страх человека перед страданием и смертью. Ей бы следовало подвинуться и уступить часть своей территории более дешевым и эффективным альтернативным методам.
      - Что-то ты сегодня совсем зарвался, - сказала Сима.
      
      ***
       Лера больше десяти лет не видела отца и прилетела из Нью-Йорка по вызову сестры (по отцу) Виктории, с которой не виделась столько же, и стоило ли прилетать - в этом она тоже не была уверена. Чувство долга перед безвременно ушедшим бузуспешно пыталось заполнить душевную пустоту. Чувство долга было таким щуплым, что в пустоте душевного пространства обнаруживало полную беспомощность.
      - Извините, тетя Лера, но у меня такое впечатление, что вы не столько огорчены смертью отца, сколько... - начал Гарик, который сидел рядом с нею, но она перебила его:
      - Жизнь слишком сложна, чтобы кто-нибудь в мире мог надеяться распутать ее клубки.
      - Тем не менее, мы вынуждены постоянно этим заниматься. Через не хочу, - возразил Гарик.
      - У тебе, Гарик, по крайней мере, нормальные родители, - сказала Лера. К сожалению, родителей не выбирают, я понимаю, но посетовать на то, что у меня нормальных не было, я имею право?
      - Не знаю, тетя Лера...
      Он с детства так привык называть ее 'тетей', что оба привыкли к тому, что она и вправду тетя, а он племянник.
      - Не знаю, не знаю. Может быть дело не в том, каковы те и другие, я хотел сказать: дети и родители, а в том, какова атмосфера в семье.
      - Атмосферу создают люди. У меня не было такого, чтобы папа, мама и дочка шли в парк, причем папа держал бы дочку за одну ручку, а мама за другую. И все такое.
      - Между мамой и папой возникает всякое, но проходят годы, и новую атмосферу создает дочкина реакция.
       Тот же мальчик в красной курточке сам себя развлекал мячом и - хоп! - мяч прыгнул на стол, опрокинул бутылку с виноградным соком и бежевую юбку Леры мигом залило. Она вскочила, схватилась руками за юбку и вздрогнула: юбка и руки были в крови.
      - Кровь!
      - Лера, успокойся. Какая кровь? Это виноградный сок. Я вечером отстираю оксиженом, сказала Сима, протягивая ей пачку салфеток.
      - Да, ты права. Что это мне почудилось? - сама не знаю.
       Она оглянулась по сторонам. Мальчик исчез.
      Почти сразу после этого пошел дождь и они поспешили вернуться домой.
      ***
      
      
      Растерявшая листья и до мозга костей промокшая ветка дерева незнакомой породы плаксиво скреблась в окно. По стеклу сползали ее холодные слезы. От стекла тянуло сырой прохладой. Лера посмотрела вниз, во двор. Мокрая скамья перебирала в памяти грустные воспоминания, серебристая лужа на асфальте отзывалась пузырьком на каждую каплю, а под деревом стоял ребенок в красном плащике с капюшончиком и под мышкой держал свой злополучный мяч. То ли мальчик, то ли девочка лет десяти. У этого ребенка есть родители? Почему они не зовут его домой? Он же промокнет.
      - В котором часу похороны? - спросила Сима, расставляя посуду на пластмассовой сушилке.
      - В десять утра. Если бы ты знала, как мне не хочется...
      - Чего тебе не хочется?
      - Присутствовать при этой процедуре.
      - Процедура? Ты с ума сошла! Он твой отец.
      - Мне это абсолютно ничего не говорит. Мне неприятно думать о нем. Я десять лет его не видела, а до этого - практически всю жизнь. Завтра же он будет лежать передо мной, и я должна буду зачем-то играть роль безутешной дочери, отец которой безвременно скончался.
      - Он скончался, а ты его дочь.
      - Он покончил с собой.
      - Что ты говоришь?
      - Все будут делать вид, что он утонул, чтобы можно было похоронить его по ритуалу и на еврейском кладбище. На самом деле он покончил с собой.
      - Откуда ты знаешь?
      - Мне сказала его дочь.
      - Твоя сестра.
      - Какая она мне сестра?
      Ветка постукивала в окно, как будто имела на этот счет собственное мнение и пыталась выстучать его на своем языке. Лера подошла к окну и посмотрела вниз, ища красную курточку, но не нашла, опять села на табурет, положила голову на сложенные на столе руки и заплакала. Сима погладила ее по голове.
      - Не нужно сдерживаться. Он твой отец и у тебя горе.
      - Я плачу, не потому что мне его жаль. От пустоты. От жалости к себе. Лучше бы его вовсе не было. Лучше бы у меня вообще не было родителей.
      - Так зачем же ты прилетела?
      - Об этом узнали дети. Что бы я им сказала? Пришлось продемонстрировать выполнение долга.
      - Разве ты не обязана его выполнить?
      - Где об этом сказано?
       Они помолчали.
      Сима уже всю посуду составила в горку и, сидя напротив подруги, время от времени поглядывала на нее. Лера подошла к раковине и, открыв кран, набрала воды в ладони и плеснула в лицо.
      - Вообще-то, сказано... - попробовала возразить Сима.
      - Я его почти не знала. Когда он ушел от нас и уехал в Челябинск, мне было пять лет. Мне почему-то запомнился момент, когда я стояла у окна и смотрела ему вслед. Он один раз оглянулся. Я тогда заплакала, и сейчас я плачу по тому же поводу.
      - Тебе жаль, что у тебя не было своего отца?
      - Ну, не его же мне жалеть. Мне нет дела до его взаимоотношений пятидесятилетней давности с матерью. Пятьдесят лет! - мы уже не те люди, что были тогда, и между нами не может быть ничего общего. Всякий раз, когда натыкаюсь на разводящиеся пары, вижу всякую грязь и мелочевку, не стоящую внимания человека с нормальной психикой. По дурному сходятся, потом живут, с трудом перенося друг друга, лгут, скандалят и, разведясь, вздыхают с облегчением. Но успевает родиться ребенок, и это несчастное, растерянное существо самим своим существованием продолжает терроризировать родителей, а вся эта вонючая ситуация вырастает до уровня шекспировской трагедии. А родители изо всей своей ужасной трагедии не помнят ни единой реплики.
       ***
      Лера родилась, жила, окончила университет, вышла замуж и родила детей во Львове, потом мужу предложили место в Киеве, который, ни разу не оглянувшись назад, они оставили, когда поняли, что делать там больше нечего и на планете полно более уютных мест.
      Львов, в прошлом польский, потом австро-венгерский, потом российско-украинский, снова польский и снова украинский город, многолик: в нем видишь - очень издалека - Европу, очень близко - Московию и лицом к лицу Западную Украину, и все это - не тот мир, в котором она могла найти свою нишу, где есть место для ее гнезда, для будущего детей. Киев - отец (или мать?) русских городов с красавцем Владимиром над Славутичем... А что в нем для жизни? Уехала и увезла семью. Не оглянувшись. Муж поплелся следом, как во всем, что она предпринимала.
      Он был таким хорошим, добрым, улыбчивым навстречу всем вокруг мужем, что его присутствия можно было просто не замечать, а он не замечал своей незаметности, как не замечают медленно, из года в год, расширяющейся плеши на макушке.
      Отец, который прислал им 'прямой' вызов в Израиль, встретил их в аэропорту, и с ним была его дочь от второго брака Вика с мужем Геннадием. Это была 'историческая встреча' с историческим же обедом и тостами во имя новой жизни.
      
      2.
      - Кто там?
       Лера не привыкла спать не в своей постели, а гостиничная кровать была и вовсе чужой. Придя от Симы, она заперлась в своем номере и, не раздеваясь, улеглась поверх одеяла.
      Хоть бы одна мысль, хоть бы о чем-нибудь...
      Рядом, прямо на подушку, присел грустный человечек из давно забытой детской книжки неизвестно о чем. 'Кто ты? Как тебя зовут?' - подумала она. 'Меня никто не зовет. Я прихожу сам, если мне хочется' - так громко подумал он, что она услышала. 'Но у тебя должно быть имя'. - 'Нет. И никогда не было. Не только имени, у меня даже собственной внешности нет. Каждый может нарисовать или слепить меня, как ему нравится, и каждый может назвать меня именем, которое ему по вкусу'.
      Лера помолчала, перебрала в памяти всевозможных эльфов, гномов, домовых и прочей забавной нечисти и сказала, как будто возразила: 'Если ты из детства, то ведь оно далеко позади. Даже детство моих детей далеко позади. Ты не по адресу.' 'Детство никогда не кончается'. 'Мне пятьдесят два года'. 'Это много?' 'Я думаю - да'. 'Я не умею считать. Особенно годы. Не вижу смысла'. 'Ты приходишь во сне?' 'Не обязательно. Обычно я совсем не прихожу. Но ты меня позвала, и я пришел' - - 'Я никого не звала' - 'Позвала, позвала. Ты не знала, что зовешь, но позвала. Люди всегда зовут меня, когда им что-то нужно, а что именно, они не знают'. 'Ты знаешь, что мне нужно?' 'Знаю. Тебе нужен я' 'Ты приходишь только во сне?' повторила Лера. 'Я же сказал, что не обязательно. Во сне или наяву - какая разница?'
      - Кто там?
      Кто-то осторожно стучал в дверь. Лера с трудом высвободилась из дремотного омута.
      - Кто там? - в третий раз, окончательно проснувшись, повторила она.
      - Лера, это я.
       Она взрогнула от неожиданности. Это продолжение сна? Нет, она в реальном мире. Уличный фонарь разбросал по комнате голубые пятна, а несмелый стук канонадой отзывался в мозгу.
      - Открой, пожалуйста.
      - Это ты?!
       С тех пор, как, семь лет тому назад, она уехала из Израиля в Бостон, он почти не изменился. Нет, пожалуй, постарел и еще больше поседел. Кажется, на нем в тот раз, когда они виделись в последний раз, была та же рубашка в синюю клетку, и ее воротник, как и в тот раз, глупо торчал над воротником все той же черной куртки. Или ей это показалось?
      - Но ты же...
      - Мы можем поговорить?
      - Если это шутка, то очень глупая.
      - Все мои попытки встретиться и поговорить с тобой были...
      - Нам незачем встречаться и не о чем говорить, - сказала Лера, встала и сделала движение к выходу, демонстрируя желание видеть его за дверью.
      - Я должен кое-что сказать.
      - Мне очень жаль.
      - Мне тоже, - сказал он, продолжая сидеть на стуле. - Но так уж получилось, и я пришел. Твоя беспричинная ненависть к родителям - это твое дело, но то, что я должен сказать, должно быть сказано.
      - Вы договорились с Викой?
      - Да, мы с нею договорились.
      - Это гадко.
      - Ничего гадкого я в этом не вижу. Как иначе я мог с тобой повидаться? Я бы даже не знал, где тебя искать.
      - Можно было написать.
      - Ты же никому из родственников не отвечаешь на их письма. Как я знал бы, что ты хотя бы получила письмо? А если бы знал, что получила, то откуда бы я знал, что ты его прочла?
      - Я прошу тебя уйти.
       Он помолчал, потом подошел к двери и сказал:
      - Есть люди, события и вещи, которые изгнать из жизни невозможно. Лучше бы ты поговорила со мной сегодня. Следующий разговор может оказаться более трудным.
       Она подошла к зеркалу и отшатнулась: из глубины усыпанного ряской неподвижного пруда на нее смотрело лицо матери, а на берегу, на деревянной скамеечке сидел безымяный человечек, похожий то ли на девочку в красном, то ли на гномика, который полчаса назад сидел на ее подушке. Человечек делал делал ей непонятные знаки рукой. Что он хотел сказать? Потом он приподнял пальчиками края юбчонки и изобразил насмешливый танец. Так мальчик или девочка?
      Эти человекообразные начинали ее нервировать. Тем более, что они появились именно сейчас и каким-то образом были связаны с отцом, о котором она ничего не хотела знать. Ни даже о том, жив ли он или в морге.
      
      3
      Она пришла к Симе пораньше, чтобы объяснить, почему та напрасно взяла выходной и что ни на какие похороны они не идут, но Сима, видя ее в таком состоянии, сказала, что все равно никуда не пойдет и останется с нею.
      - Ты знаешь, я не очень близко знакома с Викой, - сказала она, но не могла себе представить, что она способна на такой шаг, - сказала она. - Это жестоко и глупо.
      - Ее попросил об этом отец. Они оба решили, что единственно возможный способ притащить меня сюда - прикинуться умершим.
      - У стариков бывают маразматические закидоны, но, сказавшись умершим, притащить человека из Америки в Израиль, чтобы поговорить. Мог бы написать письмо.
      - Он писал. Я выбросила уже не меньше десятка его писем. Первые два-три я прочла, а потом выбрасывала, не читая.
      - Ты так его ненавидишь?
      - Я его не ненавижу, но он мне просто неприятен. Как заноза в моей жизни.
      - Он причинил тебе...
      - Он ничего мне не причинил, но то, что я по его вине натерпелась от матери... Как тебе это объяснить? Он отравил жизнь матери, а она по этой же причине - мне. Депрессии, истерики, крики, вопли на всю улицу... Не хочу становиться ни на его, ни на ее сторону. Я бы хотела, чтобы у меня вообще не было никаких родителей. Вырастают же люди без родителей и ничего, живут.
       Зазвонил телефон.
      - Это тебя. Вика.
      - Слушаю.
      - Так мы с Геннадием сейчас за вами заедем, - сказала Вика.
      - То есть? Зачем?
      - Лера, что с тобой? Мы же договорились, что в десять мы с Геннадием заедем и вместе...
      - Вика, прекрати эту идиотскую комедию. Я не знаю, что вы там все задумали, но вчера вечером ко мне в гостинницу приходил отец. Все, финита ла комедиа. И не звони больше...
      - Лера, через час похороны твоего отца. Мы, конечно, можем справиться и без тебя, но неужели ты до этого докатишься? По крайней мере этот последний долг ты можешь отдать человеку, который...
      - Человеку, который живехонький говорил со мной несколько часов тому назад?
      - Мы через пять минут поднимемся к Симе, - и повесила трубку.
      
      
      Войдя в комнату Вика и Геннадий стали перед Лерой с видом людей, готовых на все.
      - Ну, ты даешь! - сказал Геннадий.
      - Послушай, Гена, я еще не сумасшедшая, и я тебе говорю, что вчера вечером отец пришел ко мне в номер и попытался затеять со мной один из тех разговоров, которые я так люблю. Я не хочу никаких встреч и разговоров с этим человеком, и если вы с Викой пришли, чтобы повезти меня куда-то и все таки, вопреки моему желанию, втравить меня в какую-то историю, связанную с отцом, в разговор, в не знаю во что еще, то я никуда не еду. Можете передать ему, что для меня он давно уже умер и похоронен.
      - А я тебе говорю, - выступила вперед Вика и, отбросив полу кожаной куртки назад, уперла руку в бок, - я тебе авторитетно заявляю, что твой отец уже четыре дня лежит в морге, что я сама участвовала в опознании его тела и что мы отложили похороны на сегодня в ожидании твоего приезда.
      - Кто-то из нас сошел с ума! - воскликнула Лера.
      - По крайней мере не я, - топнула ногой Вика.
      - Лера, если ты не поедешь с нами, то... Это же дикость! - возмутился Геннадий. - Приехать из Америки и все равно не пойти на похороны?! Что бы там ни было, но это твой отец и проводить его в последний путь...
      - Похоже на то, что нам лучше поехать, - вмешалась Сима. - По крайней мере...
      - Ладно, поехали, - сказала Лера. - Хотя, я уверена, что это опять один из их выбрыков.
      
      4.
      
      Лера впервые присутствовала на процедуре еврейских традиционных похорон, с ортодоксальным раввином в черном сюртуке и черной шляпе, седеющей бородой и голосом, доносящимся из глубины веков. Вокруг носилок с лежащим на них завернутым в белый саван телом стояло много незнакомых людей. Одна женщина держала за руку ребенка, который оглянулся и очень серьезно посмотрел на Леру.
      Она узнала его. Это был мальчишка из ее вчерашнего, такого необычного, сна. Она почему-то не удивилась, но, когда заглянула в его глаза, то почувствовала ком в груди и заплакала. После чего поняла, что это не мальчик, а девочка.
      Но ведь завернутый в саван не мог быть человеком, приходившим к ней вчера! Она хотела спросить, чей это ребенок, которого вон та женщина держит за руку, но вместо этого спросила:
      - Это отец?
       Видимо, все услышали и посмотрели на нее с удивлением.
      - Что с тобой? - бросила ей Вика, как будто одернула, чтобы та вела себя пристойно.
      Лера громко разрыдалась. Раввин остановил церемонию, а Геннадий подошел и обнял ее за плечи. По братски. Хотя, в принципе, ведь он-то уж точно был ей совершенно чужим человеком.
      
      5.
      Леру что-то разбудило и, пока она пыталась понять, что происодит, кто-то спросил:
      - Вы не спите?
       На пуфике, стоявшем у нее вногах, сидел хорошо уже знакомый ребенок. Свет с улицы освещал ее лицо и Лера узнала того самого мальчика-девочку, которого она видела на кладбище.
      - Да, вчера встречались, - сказал ребенок. - На этом же месте.
      - Вчера? Вчера, вчера... То был мальчик.
      - Мальчик, девочка... Возможно, это было позавчера. Но какая вам разница?
      - Я понимаю, что это сон, но и во сне тоже мальчик и девочка - не одно и то же, а вчера отличается от позавчера.
      - Во сне или наяву - какая разница?
      - Никакой, - согласилась Лера. - Но что тебе от меня нужно?
      - Мне - ничего. А вам? Может быть, я вам нужна?
      - Я ничего не понимаю Ты являешься, я спрашиваю, зачем, а ты спрашиваешь, что нужно мне?
      - Так и должно быть. У тебя нет вопросов? Это очень плохо, если у человека нет вопросов. Если у человека нет вопросов, то значит он уже не живой.
      
      В этом мире ужасно убогом
      Непрерывно течет диалог
      Между мною, другими и Богом,
      А не знает об этом лишь Бог.
      
      Чьи это стихи? Кого имел в виду автор, написав 'другие'?
      - А два других угла треугольника ему были понятны? - спросила девочка.
      - Ты о чем?
      - В стихе: 'между мною, другими и Богом' три субьекта диалога. Два других вам понятны?'
      - Не знаю.
      - Так спрашивайте.
      - Как я стану задавать тебе вопросы, если ты ребенок, а я взрослая женщина? Яйца не учат кур, а дети взрослых.
      - Люди никогда не перестают быть детьми. Это вам только кажется, что вы не ребенок. На самом деле вы такой же ребенок, как пятьдесят лет тому назад. Пятьдесят лет тоже абсолютно ничего не меняют и не меняют. Вы та же. Только гораздо упрямее. Вам кажется, что вы все знаете и у вас нет никаких вопросов.
      - Ты со мной на 'ты' или на 'вы'?
      - Это тоже важно?
      - Что тебе от меня все-таки нужно?
      - Мне - ничего. Посмотри в зеркало.
       Лера автоматически повернулась к зеркалу, которое висело над столом. Странно: она никогда не видела, чтобы в номере гостинницы, над столом вешали зеркало.
      В зеркале вместо своего отражения она увидела лицо матери. Понимая, что все это происходит во сне, она нисколько не удивилась. Лицо мамы было совсем молодым. Только глаза выражали грусть человека, который попробовал жить, был когда-то уверен, что у него все получится, но ничего не вышло, потом начал метаться, барахтаться и кувыркатья, пытаясь все изменить, и, возможно, не стоило даже пытаться. 'Гусиные лапки' в уголках глаз выдавали застарелую озабоченность, а слегка поджатые губы - неудовлетворенность и неспособность выразить это в словах. Лере захотелось полистать страницы ее жизни, и она с трудом открыла эту книгу, которая оказалась тяжелой, и можно было подумать, что книга полна событий и переживаний, но читать не удавалось: бессвязные слова чередовались с неуклюжими фразами, больше похожими на междометия или камни.
      - Я не могу этого читать, - сказала Лера. - Это не дневник и не воспоминания. Это...
       Это было похоже на ящик, в который на протяжении многих лет швыряли слова и фразы в надежде когда-нибудь привести в порядок, сложить в связный рассказ и прочесть самому себе.
      - А продолжение помнишь? - сказал из-за спины ребенок
      - Продолжение чего?
      - Стихотворения.
      - Не помню
      - Человек, ослабев, занемог.
       Бог пытался помочь - не смог,
       Слег и умер... Таков итог.
      - Это из Ницше?
      - Разве Ницше писал стихи?
      
       Она опять обернулась. На пуфе сидел отец. Правда, в другой куртке, из-под воротника не выбивался воротник рубашки. Она вздрогнула от неожиданности и проснулась.
      
      6.
      Самолет, на котором Лера собиралась вернуться в Америку, отправлялся через три дня, и они с Симой пошли пройтись по магазинам, как это делают все женщины, когда собираются куда-нибудь ехать. Погода была самой подходящей для прогулки. После дождя, продолжавшегося до самого утра с веток еще падали холодные капли, а солнце было теплым и добрым.
      - Вон он идет, - вдруг сказала Лера. - По другой стороне. Остановился у витрины.
      - Кто?
      - Отец.
      - Ты совсем с ума сошла.
      - Посмотри сама. Возле магазина электротоваров.
       - Ты уверена? Как такое возможно?
      
      Откуда-то взялась Вика.
      - Ты еще не уехала?
      - Как видишь. Посмотри туда. Кто там стоит? Возле витрины.
      - Дядя Арон. Ты его не знаешь?
      - Какой еще дядя Арон? Никогда о нем не слышала. Разве это не наш отец?
      - Лера, это тот, кто позавчера приходил к тебе в гостиницу? Арон!
      Он оглянулся и жестом приветствовал женщин.
      - Я иду к вам.
      По улице мчались машины, и ему пришлось сделать крюк через ближайший переход.
      - Это родной брат отца? - спросила Лера.
      - Ну, да. Разве ты не видела его на кладбище?
      - Я не раглядывала людей, которые пришли на похороны. Он действительно - копия отца. Почему я его не знаю?
      - Я не знаю, почему ты его не знаешь, но, в те три года, что ты жила здесь, он оставался во Львове.
      - Странно, что при мне о нем ни разу не упоминали.
      - А я знаю его с детства.
       Когда Арон подошел и поздоровался, Лера увидела, что он выглядит гораздо старше, чем показался ей тогда, в гостинице, но все равно похож на отца. Нет, сейчас, при дневном свете, она бы их не перепутала.
      - Я надеюсь моя племянница уже немного остыла?
      - Я с вами не была знакома. Никогда о вас даже не слышала.
      - Позволишь по-родственному называть тебя на ты?
      - Мне безразлично. Что вы хотели мне сказать?
      - Прежде всего я должен выполнить поручение твоего отца и передать тебе...
      - Мне ничего не нужно.
      - Лера, мне кажется, ты лезешь в бутылку - вмешалась Сима. - Прежде, чем отказываться принять, узнай по крайней мере, о чем речь. Извините, Арон, может быть вы передадите это через меня? Я близкая подруга Леры.
      - Мне очень жаль, но этого я сделать не могу. Я должен передать это ей в руки. Такова воля покойного.
      - Такова воля... - медленно выговорила Лера. - Значит у этого человека была такая вещь, как воля? Волевые качества. Волевой человек, насколько мне известно, совершает поступки. Волевые. Скажите, Арон, вы его брат, этот человек в своей жизни когда-нибудь совершал волевые поступки? Опишите мне один волевой поступок этого человека. А, да! Говорят он не умер, а покончил с собой.
      - С чего ты взяла? - громко возмутилась Вика.
      - Я ни откуда этого не брала. Я же сказала: говорят. Я просто сказала, что, если это правда, то в его жизни был по крайней мере один поступок, который можно назвать волевым.
      - Почему тебе это так важно? - опять выкрикнула Вика, а Сима добавила:
      - В самом деле, Лера, почему ты считаешь... Люди бывают волевые или, наоборот, безвольные. Что с этого? Он же был не командиром крейсера. Он был твоим отцом. Насколько я знаю, он был добрым и порядочным. Его многие уважали. Но и это тоже не так важно. Он был твоим отцом. Твоим отцом.
      - К черту! - сказала, как выплюнула на тротуар, Лера и пошла в сторону перекрестка, откуда к ним до этого подошел Арон.
      Они пошли следом за нею.
      - По-моему, мы ее сегодня не уговорим. Отложим на завтра, - предложила Сима.
      - Ладно, согласился Арон. - А послезавтра она улетает. Давайте сделаем так. На той стороне - видите кафе Жасмин? Передайте, что завтра, в десять утра я буду ждать ее в этом кафе. Боюсь, что это последняя попытка.
       Он попрощался с двумя женщинами и пошел в противоположную сторону.
      
      7.
      Вика сослалась на срочные дела и ушла. Оставшись вдвоем, Лера и Сима нашли скамейку и долго молчали.
      - Почему ты молчишь? - спросила Лера.
      - Потому что не знаю, что сказать.
      - Я тоже не знаю, что сказать. Хочется, чтобы все поскорее осталось позади. Похороны, этот Арон, который вдруг свалился на мою голову.
      - Я понимаю, Лера, что семейные дела, ссоры, дрязги, претензии, взаимонепонимание - все это тяжело тащить по жизни и каждому хочется все это стряхнуть и не возвращаться, но, согласись, все с этим живут. Мы все с этим живем.
      - Только тебе я могу признаться, что дело, по сути, не в отце, не в Вике и, тем более, не в Ароне...
      - А в тебе самой?
      - И это верно. Но для меня, глядя с моей колокольни, все дело в матери.
      - Как ее звали?
      - Роза. Она тоже была добрым и очень порядочным человеком. Ее уважали соседи и коллеги по работе. Она растила внуков и кормила их манной кашей. Ты понимаешь, что все было абсолютно нормально. Разве что...
      - Что.
      - Она была немножко истеричка. Ты бы видела, что она мне устроила, когда я объявила, что хочу выйти замуж за Гришу. И, спрашивается, почему? Чем он ей не угодил? Мы с ним учились на пятом курсе. Он старше меня на три года - он же служил в армии. Его родители... Впрочем, при чем тут его родители? Важно то, что объективных причин аж никаких. У нее была такая истерика, что прибежали соседи. Мы ее отливали водой и отпаивали валерьанкой.
      - Можно понять Шимона, который не выдержал такой жизни.
      - И предоставил мне...
      - Что значит 'предоставил тебе'. У них своя жизнь, а у тебя своя. Кроме того, о чем ты говоришь, если с тех пор прошло столько лет. Нельзя же... Ты что, винишь отца?...
      - Я понимаю, как это звучит, но он ушел и оставил меня, пятилетнюю, с этой истеричкой. Да, да, я понимаю, что он оставил меня не с чужой истеричкой, а с моей матерью, но ты себе не представляешь, как я намучалась.
      - А если бы он не ушел, то мучались бы вы оба? А он женился, и у него была нормальная семья. Но, в любом случае, твой отец попросил своего брата что-то тебе передать. Последняя воля. Ты понимаешь? - Последняя. Принято...
      - Принято, принято... Мало ли что принято? Я боюсь. Не знаю, чего, но боюсь. Мне все время кажется, что они оба опять взвалят на меня что-то такое, что потом придется тащить на себе до конца жизни. А я не хочу сложностей. Я уехала в Америку, чтобы не иметь ни российских, ни израильских сложностей. Я хочу жить спо-кой-но. Почему то, что Арон собирается мне передать от него, он не унес с собой. В могилу. Разве так не было бы лучше? Разве ему там, в могиле, не все равно, передал он мне - я не знаю что - или не передал. Он спросил меня, хочу ли я получить это что-то?
      - Насколько мне известно, он писал тебе, но ты не читала его писем. Ты сама мне сказала. Лера, не мое дело указывать тебе и учить тебя, как тебе следует поступить, но ведь ты сама спрашиваешь. Я только пытаюсь помочь.
      - Я понимаю. Ну, ладно, я подумаю. До завтрашнего утра есть еще время.
      
      7.
      Вечером, когда Лера погасила свет, и с улицы, сквозь стекла окна в комнату прыгнули голубые огни и побежали по стенам, по кровати, по мебели, ей показалось, что они живые и пытаются втащить ее в круг, в живой хоровод, и это совершенно некстати, и лучше бы они оставались на улице. Она подошла к окну и опустила жалюзи, отчего комнату по горизонтали перечеркнули зеленые полосы света, и она оказалась в клетке, их которой тут же нужно было выбраться на свободу. В поиске выхода, она оглянулась по сторонам, заглянула в омут зеркала и, споткнувшись о раму, едва не плюхнулась в воду, но удержалась, ухватившись рукой за стул.
      Лера вспомнила, что позавчера она видела в этом пруду свою мать. Правда мать в действительности, в отличие от отца, не утонула, а как нормальная, интеллигентная женщина, умерла от инсульта. Врачи объяснили, что инсульт был результатом глубокой депрессии. Вероятно, образ пруда возник по ассоциации с глубиной депрессии, в которой она жила, трудно даже сказать с какого возраста.
      В этот момент Лера как бы раздвоилась: одна часть ее мозга воспринимала зеркало, как зеркало, а другая видела воду, ряску на ней и голову матери, выступающую из воды, всю в волосах из зеленой тины.
      Все было перечеркнуто голубыми полосками света.
      
      8.
      Она пришла в кафе задолго до десяти утра. Голова была тяжелой. Не оставляло ощущение, что накануне вечером покойная мать что-то сказала ей, а что именно невозможно было вспомнить. О чем-то предупредить, что ли? Или попросить, чтобы не верила ничему, что услышит. Потом, после этого разговора, рядом с подушкой опять сидел ребенок, то ли мальчик, то ли девочка, в красной курточке, и ручкой гладил ее по голове.
      Лера заказала большую чашку кофе двойной крепости в надежде немного прийти в себя. Отпивая мелкими, нервными глотками, она непрерывно думала о том, как было бы хорошо, если бы Арон не пришел. Могло же его что-нибудь задержать. Например, транспортное происшествие. Или теракт, тем более что терракты в этих широтах случаются нередко. Да, жестоко так думать. А то, что он собирается мне рассказать - разве это не жестоко?
      Она подняла глаза и вздрогнула: Арон стоял перед нею.
      - О, Господи! Вы меня испугали. Почему же вы не садитесь? Ну, я вас слушаю.
      - Говорят, твой сын Рома с женой собирается вернуться в Израиль?
      - Да, собирается. К сожалению. Это имеет отношение к тому, что вы хотели мне сказать?
      - Прямое. Хотя... Лера, приготовься к долгому разговору. Не все в этом мире можно изложить за четырнадцать минут. Шимон оставил Роме свою квартиру. В этой папке дарственная на нее. Так ему легче будет начать новую жизнь в Израиле.
      - Очень трогательно. Но я могла бы унаследовать его квартиру и без этой дарственной.
      - Напрасно ты иронизируешь, и унаследовать квартиру было бы не так просто. В крайнем случае, ты разделила бы ее с Викой. Шимон хотел, чтобы в ней жил Рома.
      - Ладно, пусть будет так. Что еще?
      - Я должен сообщить тебе то, что при жизни твоих родителей никто бы тебе не сказал.
      - Что же это?
      - Шимон тебе не отец и не дедушка твоим детям.
      - Это еще что за новости? А кто же мой отец в таком случае?
      - Если тебе важно это знать, то твой отец я.
      
      
      
      
      А.
      
      ... Небо над городом было, от края до края, все перепачкано серыми, в черных с рыжими подпалинами облаками. Зрачки окон импозантного оперного театра застенчиво и грустно опустились вниз, и равнодушно уставились на сидящего на скамейке человека в коричневом плаще довоенного покроя и кепке с кожаной пуговицей на макушке. Человек был небрит, и - вот еще что - в правой руке он держал трость с загогулиной и ее концом пытался начертить что-то на асфальте. Он нервничал, но явно не потому, что ему не удавался рисунок. Возможно, он вообще не умел рисовать.
      На другой стороне аллеи на скамье сидел мальчик лет восьми или десяти и, широко расставив ноги в красных ботинках, играл мячом. Он бросал мяч вниз и, когда тот отскакивал от асфальта, ловил и опять бросал. Получалось довольно ловко, но один раз, когда мячик ударился о его ботинок и покатился по направлению к мужчине с тростью, мальчик замер и громко сказал: 'Ловите!' Мужчина попытался поймать мяч, но, видимо, забыл, что в руке он держал трость, и так неловко ударил по мячу, что тот отлетел далеко, в сторону театра.
      Мальчик спрыгнул со скамьи, подошел к мужчине, заглянул ему в глаза, для чего ему пришлось присесть на корточки, и очень серьезно спросил:
      - Вам так плохо, что вы даже не можете поймать мяч?
      - Что ты в этом понимаешь? - вопросом ответил мужчина.
      - А вы понимаете?
      - Я думаю, да. Хотя, может быть ты прав, и никто ничего не понимает.
      - Понимают те, что живут. А неживые не понимают. Вы неживой и поэтому вам очень трудно понять то, что вокруг происходит.
      - Ты такой маленький, а уже философ.
      - А вы такой большой, но все еще нет.
      - Ты здесь один? Без родителей? - попытался он сменить тему разговора, но мальчик не ответил, а побежал за мячом, и он опять опустил глаза и сосредоточил их взгляд на кончике палки, которая продолжила выписывать на асфальте грустные мысли своего хозяина.
       В это время к его скамье подошел человек в шинели с капитанскими погонами и кожаной планшеткой на боку.
      - Арон!
      Голос выдернул его из глубины размышлений.
      Он хотел встать, но у него это плохо получилось и тот, что с капитанскими погонами поддержал его и снова усадил рядом.
      - Здравствуй, Шимон.
      Арон посмотрел в сторону Оперы и удивился, что мальчик и его мяч исчезли.
      - Мы можем поговорить? - спросил Шимон.
      - Мы можем поговорить, - медленно ответил Арон.
      - Вспомним, что мы с тобой братья?
      - Даже Господь иногда вспоминает о том, что мы его дети.
      - Ты стал философом!
      - Да, пять минут назад.
      - А что с тобой случилось пять минут назад?
      - Это не важно.
      Арон опять посмотрел в сторону театрального здания, но мальчика с мячом не увидел, а глаза театральных окон равнодушно смотрели куда-то, не на него. Посреди дорожки лежал мяч. К мячу подошла большая собака, понюхала, фыркнула и засеменила прочь. Почему эта сцена казалась ему странной? Что особенного? Мать увела мальчика, а мяч они забыли. Собаке же мяч был ни к чему.
      - Нам нужно о многом поговорить? - то ли спросил, то ли просто сказал Шимон.
      - Если ты считаешь, что есть о чем...
      - А ты так не считаешь?
      - Несмотря ни на что, мы братья.
      - Невозможно перестать быть братьями.
      - И не нужно.
       Арон внимательно посмотрел на Шимона и добавил:
      - Братья всегда помнят, что они братья, но некоторые забывают.
      - Я никогда не забывал об этом, Арон. Даже тогда, когда служил на Курилах, а ты ...
      - В какой-то момент мне показалось... - сказал Арон.
      - Жизнь... - начал Шимон, но Арон перебил его:
      - Послушай, пять минут назад тут один ребенок объяснил мне, что в жизни следует быть философом, а если ты еще не философ, то не стоит рассуждать о жизни. Не знаю, что ты о ней, о жизни, собирался мне сказать, но предупреждаю, не вини ее за наши глупые или нечестные поступки. Давай говорить не о жизни, которая перед нами ни в чем не виновата, а о нас. Может, это мы виноваты перед нашими жизнями?
      - Погворим о Розе? - спросил Шимон, и в это время дождевая капля громко стукнула по его капитанскому погону. - Боюсь, нам придется зайти под крышу. Начинается дождь.
      
      Б.
      Они зашли в ресторан, носивший некулинарное название 'Першетравневый', заняли столик в углу, заказали завтрак и графинчик водки, и оказалось, что для откровенного разговора нужно сидеть визави. И видеть глаза друг друга. Глаза были одинаковыми, но то, что в них накопилось за последние пять лет могло и не колебаться в одинаковом ритме.
      Пять лет назад они после долгого перерыва встретились во Львове, где старший брат Арон жил у родителей, а Шимон приехал в штаб военного округа за направлением к новому месту службы после того, как три года отслужил на Курильских островах.
      - Сразу скажу тебе, что я тогда о Розе даже не слышал. За ту неделю, что я гостил у родителей, ты мне о ней даже не заикался. Откуда мне было знать? - сказал Шимон.
      - Как ты мог не знать, если мы с нею дружили со школы. Сколько помню себя, мы всегда дружили.
      - Я учился в другой школе и был на два года моложе тебя.
      - Еще бы! Ты же был у нас великим математиком. Мама отвела тебя в математическую школу.
      - А вы были на два класса старше и тогда это было большим разрывом.
      - Не совсем так. Роза была моложе меня на два года. То есть, твоей ровесницей.
      - Все равно, Арон, у вас была другая жизнь и вы нас в свою компанию не принимали. Я помню, что видел Розу, но откуда мне было знать... А после того, что случилось с тобой...
      - Не хочу, Шимон, обмениваться упреками, но не могу не напомнить, что, когда, как ты говоришь, со мной это случилось, ты женился на моей подруге.
      Оба замолчали, озабоченно шаря вилками в дебрях своих гуляшей.
      - Мне сказали, что ты кого-то убил, - быстро сказал Шимон.
      - Тебе сказали... Что тебе могли сказать, если я сам не знаю, убил я его или не убил? А ты, брат, да и родители тоже, хоть вы и не следователи, вы не могли постараться разобраться в том, что произошло?
      - Матери наговорили всякого. Я слышал только: мы его предупреждали, мы знали, что в один прекрасный день, и всякое такое. А ты из лагеря не писал, не отвечал на письма.
      - И утонул? Все! И вы вычеркнули меня из списка родственников?
      - Подожди, Арон. Мы договорились, что - как братья.
      - Вот именно что - как. Все вы, родители и ты сам, вы так спокойно отнеслись к разрыву между нами, как будто потеряли кошелек, ну и черт с ним.
      - Ты не хочешь рассказать с самого начала? Как и за что ты его убил.
      - В том-то и дело, Шимон, что никого я не убивал.
      - Как так?
      - А вот так. Была ссора. На танцплощадке. Я его даже не знал. И ссора была не из-за Розы. Роза в это время вышла. С подругой. Наверное, в туалет. Не знаю.
       Арон опять замолчал и, вспомнив про мальчика, посмотрел в окно. Мальчика не было, а мячик лежал на том же месте, и его безжалостно молотили струи дождя. Откуда мог появиться мальчик, если дождь уже перешел в форменный ливень.
      - Ну, и... - поощрил его Шимон
      - Этот парень. Ну, тот, которого я... Он приставал к девушке, которая одна стояла возле меня. Я сказал ему, чтобы отстал, а дальше - как это бывает. Короче, завелись. На вид он был крупнее меня. Если бы я видел, что он слабее, то сильно не ударил бы, а тут, значешь, как это бывает, я напрягся, потому что думал, что он сильнее, и врезал ему справа в челюсть. Если честно, так я тогда даже толком не знал, как это делается. Я, может, вообще, впервые в жизни ударил человека по лицу. По крайней мере, тогда я совсем не умел драться. Потом научился...
      Рассказывая это, он снизу вверх посмотрел на Шимона.
      - Но я изо всех сил ударил его в челюсть. Парень отлетел на середину зала. Олегом его звали. А челюсть у него сдвинулась в сторону, и ему ее вправили уже в больнице. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось своротить ему челюсть. И понеслось. Роза, та решила, что, наоборот, это я приставал к той девке. Или что у меня с нею что-то было. В милиции, там вообще разбираться не стали, а посадили в кутузку и возбудили дело о хулиганстве, причем злосном и с последствиями. Тем более что последствия были и парень подписал заявление. А через два месяца после этой дурацкой истории этот Олег умер. Оказывается, у него был врожденный порок сердца и после того дела он тяжело слег, и врачи ничего не могли сделать. Выходит, что я не только своротил ему челюсть, но убил. На смерть. Представляешь?
      - Ну, может быть, ты зря так думаешь? Тебя же в убийстве не обвинили.
      - Если бы обвинили в убийстве, то я схватил бы восемь, а так - только пять. За злостное хулигантство с последствиями, приведшими к.. И так далее. Но наш квартал назвал меня убийцей. Потому что Олег был порядочным сыном порядочных родителей, а обо мне этого не скажешь. Наш папа.. сам знаешь.
      - Да, наш папа в это время тоже сидел. По экономической статье.
      - Да, наш папа был великим экономистом. А один штымп, который сидел со мной в лагере, такого про меня наплел, что его, действительно, убить мало. Ну, я ему однажды так и ляпнул, что, если не заткнется... Но ты ж понимаешь, что я не собирался никого убивать
      - А Роза?
      - Что - Роза? Розе я много раз писал. Она не отвечала, а ее родители отписали мне, что им в их приличной, еврейской семье нехватает только профессионального убийцы.
      - Подонки! - вдруг сказал Шимон.
      - Ну, зачем ты так. Это же твои махатунем.
      - Все это, Арон, выглядит сплошным подонством. С моей стороны тоже. Конечно, я могу сказать, что ничего не знал. Просто, когда это случилось, я, хоть не сразу, потому что, ты же понимаешь: армия, приехал к маме, а кто-то познакомил меня с Розой, а я вспомнил, что много раз видел ее и раньше в твоей компании, а она сказала, что, к сожалению, да, на днях тябя судили. Не могу сказать, что повел себя очень порядочно, и прежде всего - по отношению к тебе. А теперь вижу, что из-за одного идиотского кроше в челюсть на танцплощадке происходят события, которые переворачивают судьбы людей и семей.
      - Ну, так что ты хочешь, чтобы я тебе на это сказал, если судьбы целых народов часто переворачиваются кверху тормашками не только одним кроше, а одним словом? Это называется: судьба, фатум.
      - Почему ты с палкой?
      - Нога покалечена. В лагере. Бревном придавило. Там тот еще санаторий!
      
      9.
      - Согласна, все это очень интересно. Я бы сказала: драматично. Но причем тут ваше или его отцовство. Уж если вы это сказали, то объясните.
      - Я думаю, мы можем обойтись без деталей. Скажу только, что мы с твоей матерью были близки до этих событий, а когда я уже был в лагере, нет, гораздо позже, по времени выходит, что перед тем, как она вышла замуж за Шимона, Роза приехала ко мне в лагерь и изловчилась выдать себя за мою жену. Привезла я уже не помню какие бумаги и умудрилась добиться свидания, которые предоставляют мужу и жене. На сутки.
      - Значит, она вас любила?
      - Мы любили друг друга.
      - После чего расписалась с моим отцом?
      - После чего расписалась с Шимоном. Послушай, я все это рассказал тебе, потому что, прав я или нет, но считаю, что каждый человек, если это не приносит вреда другим людям, имеет право на то, чтобы в конце, когда игра уже сделана, увидеть все карты. Было ли что-то аморальное в том, что произошло между нами тремя? Было ли что-то фатальное, чего нельзя было избежать? В любом случае тебе полезно знать, что ты не плод грязной интриги, а плод любви между мной и твоей матерью. Даже если эта любовь продолжалась только сутки.
      - Может быть, в этом причина того, что мы с отцом... Извините, я не готова так быстро переключиться с одного отца на другого.
      - Тебе незачем переключаться. Ты, я думаю, заметила, что я ни на какие отцовские права не претендую.
      - А мамина депрессия, от которой она страдала всю жизнь?
      - А стенокардия, которая все эти годы мучала меня?
      - А самоубийство отца?
      - А твоя отстраненность, доходящая до жестокости? Вика сказала, что ты не хотела прийти на похороны.
      
      10.
      Когда билет был уже зарегистрирован, они с Викой сидели в зале ожидания аэропорта и, как всегда в подобных случаях, последние слова казались самыми важными и весомыми.
      - Арон говорит, что тот, кто не философ, не живет, - сказала Лера.
      - Он не совсем так говорит, но, если хочешь знать мое мнение, то тот, кто не философ, живет, скользя по поверхности жизни.
      - Что ты обо всем этом думаешь? Ты веришь в сказку о том, что моим отцом является не Шимон, а Арон?
      - Как врач, я могу сказать только, что ситуация забавная: если бы ты захотела проверить, если бы это представляло юридический интерес, то анализ ДНК...
      - Я понимаю, что в анализах не было бы смысла, но дело в том, что...
      - Погоди. Извини, что я тебя прерываю, но, пока он не пришел, спешу тебе сообщить, что мне случайно попала в руки папка с его медицинскими картами. Дело в том, что он бесплоден, и по этой причине не был женат.
      - Что?! Так какого же черта он тогда морочил мне голову?
      - Позволь, но почему ты нервничаешь? Ты же сказала, что тебе это безразлично, что тебе все равно, кто из двоих твой настоящий отец.
      - Тем более, что ни тот, ни другой настоящими и не были.
      - Лера, не обманывай себя. Тебе это не безразлично.
      - Никто не вправе быть безразличным к таким вещам, - сказал Арон, который с тростью под мышкой, оказывается, стоял позади скамьи и все слышал. - Тебе, Вика, я должен заметить, что не все тайны и карты можно раскрывать. Бывают случаи, когда медицинские секреты лучше хранить в сейфах поликлиник. Что касается моего медицинского казуса, то мое бесплодие было вызвано травмой в сочетании с обморожением. Когда меня в лагере привалило бревном, то я приваленным провалялся часа два в снегу, и не только тазобедренный сустав, но весь мой таз и почки, и все остальное... Вы, доктор, понимаете. А тебе, Лера, я сказал, что по всей вероятности, я не знаю на сколько процентов, ты моя биологическая дочь, а твои дети - мои биологические внуки. Если это не представляет интереса для тебя и для твоих детей - ваше дело. Но Роза знала, что я твой отец, а мне важно знать, что и я оставляю на земле потомство.
       Лера взяла его ладонь и, подержав в своей руке, осмотрела со всех сторон.
      - Смотри, Вика, на ребре его ладони, вот здесь, ниже мизинца, видишь эту черточку. Ты никогда не интересовалась хирологией? Эта черточка означает, что у него был один ребенок.
       Прямо напротив них сидела девочка и, высоко задрав одетые в красные штанишки ноги, громко смеялась.
      
      
      
  • Комментарии: 11, последний от 18/11/2015.
  • © Copyright Мошкович Ицхак (moitshak@hotmail.com)
  • Обновлено: 25/09/2004. 54k. Статистика.
  • Повесть: Израиль
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка