Не исключено, что при рождении этот человек получил одно из тех широко принятых имен греко-латинского происхождения, которые решением Верховного Госконсорциума было признано законным в этой стране давать детям при рождении, но поскольку он был до такой степени сиротой, что никто уже не помнил его родителей, а он тем более ничего о них не знал, то жители столицы считали его как бы коллективным подкидышем и общей собственностью, на которую имеют право все вместе и никто, в частности, и каждый считал себя в праве приказать: "Эй, Велосипед, отнеси-ка этот пакет господину Аполлогемнону, и на тебе за это пол-медяка". Пол-медяка было самой мелкой монетой, которой прилично было расплатиться с гонцом по несущественным поручениям. Велосипед - это была кличка. От латинских слов velocisи pedis (скорость и ноги). Мы с вами просто назвали бы его Скороноговым или Скороходом, потому что мы люди простые, не знаем латыни, и наши предки не происходят из Лациума.У некоторых людей есть имена, но нет кличек, а у этого - наоборот. Так вышло.
Идя по улицам Столицы, я мог бы и вовсе не обратить внимания на долговязого, длинноногого и длинноволосого человека в сильно поношенной, явно с чужого плеча, куртке и неописуемой обуви, но дело в том, что я вошел в город в час, когда на его оловянные крыши уже опустился вечер, и Велосипед был единственным, кто мне встретился. Больше на улицах не было никого. Ни прохожих, ни экипажей, ни всадников. Велосипед же, как обычно, слонялся от дома к дому в надежде заработать свои пол-медяка и купить себе в харчевне какой-нибудь еды на ужин.
Этот город и окружающие его окрестности затерялись в давно забытой Богом и населением планеты гористой местности и носил скромное название Новорома, так как его жители считали себя прямыми потомками римлян, много веков тому назад спасшихся бегством из умиравшего под натиском варварских полчищБессмертного города Рима. По правде говоря, это примерно все, что я знал тогда о Новороме и его жителях. Мне объяснили, что новоромяне, во избежание ложных слухов и враждебно-клеветнической пропаганды, всячески избегают утечек информации из своей страны. Мне же удалось проникнуть в пределы Новорома лишь благодаря маленькой хитрости: я выдал себя пограничной страже за такого неграмотного и бестолкового простолюдина, который, даже если что увидит или услышит, так все равно не поймет и никому не расскажет. У меня на всякий случай была при себе также справка о невменяемости, но никто не потребовал.
Стражники произвели на меня впечатление полных придурков, но потом я вспомнил, что стражники другого типа мне и в других странах и исторических периодах тоже не часто попадались.
Вам придется также принять во внимание, что все описываемое здесь происходило лет двести с лишним тому назад, когда в распоряжении пограничной службы еще не было ни высокоэффективных средств коммуникации, ни детекторов лжи, ни даже отпечатков пальцев тех, кто пересекал границу до меня. И вообще, все люди были наивны и кровожадны, как дети. С тех пор произошли большие перемены к гораздо лучшему, однако, в принципе, взаимоотношения мало изменились.
- Скажите, пожалуйста, это город Новорома? - вежливо спросил я долговязого (О том, что его все зовут Велосипедом, он сказал мне позже).
- Конечно, Новорома. А вы, небось, иностранец?
Я имел неосторожность назвать страну и город, из которых приехал, а он, приложив указательный палец вертикально к губам, показал мне, как следует вести себя в этих краях.
- Вы не подскажете, где здесь можно поесть и переночевать? - спросил я.
- И то и другое?
Будучи неплохим психологом, я подумал, что он не производит впечатления дурачка, скорее прикидывается. Более того, я быстро понял, что мне с ним этот фокуст тоже не пройдет.
- Да, если можно, и то, другое.
- У вас есть деньги?
- На ужин и ночлег должно хватить, - спокойно сказал я.
Он кивнул, и мы пошли, причем он предупредил о своей таксе за услугу: пол-медяка.
Мы вышли на большую - я бы сказал: огромную - площадь. Вы, я уверен, тоже заметили, что любая столица, если желает, чтобы к ней относились с должным почтением, устраивает у себя огромную площадь, причем не только для государственных церемоний. Выйдя на главную площадь главного города человек должен погрузиться в атмосферу величия и вдохнуть воздух Истории. Обычно официальная статистика указывает на то, что здешняя площадь - вторая по площади в мире. Именно так: не первая, а вторая.
Главная площадь Новорома имела форму эллипса, чем напомнила мне ту, что разбита перед собором Сан-Пьетро в Ватикане. По одну сторону площади высился собор, не такой красивый, как Сан-Пьетро, но зато с большой, прямоугольной формы башней, а по другую громоздился дворец - оба в строго классическом стиле. Ощущение величия достигалось числом и высотой колонн, украшенных ионическими капителями.
- Это резиденция Госконсорциума, - сказал мой гид, кивнув подбородком на дворец. - Отсюда управляется наше государство, и здесь издаются наши законы. А там балкон, на который выходит Консул для общения с народом.
- И много у него консортов?
- Девять. По числу муз и, соответственно, министерств. Наш МИД называется Эратой, МВД - Эвтепой, Каллиопа отвечает за экономику и транспорт, Клио - за народное образование и так далее. Консортов назначает консул. В народе консортовнеофициально называют музыкантами.
- А кто назначает консула?
- Как это кто? Консул назначает себя сам. При поддержке Консорциума. Раз в три года консул специальным декретом объявляет народу о своем назначении консулом на ближайшие три года. Любой школьник знает, что такая система управления является самой классической и отражает высочайший уровень новороманской культуры.
- Понятно. А о других странах в школах учат?
- Этого я точно не знаю, так как никогда не учился в школе.
- Однако же вы производите впечатление человека, который немало знает.
- Очень просто. Я никогда не ходил в школу, и поэтому у меня оставалось много времени, чтобы учиться. Я научился читать по вывескам и надписям на посылках, которые разносил по городу, а потом читал книги. Их в этой стране свозят в специально отведенное для этого место. Обычно я там сплю.
В этом была какая-то логика местного производства, а у Велосипеда - чувство юмора, которое нельзя было не оценить.
Вокруг площади, несколько в глубине, в своего рода нишах, образованных колоннами гораздо меньшей высоты, видны были женские фигуры. Их было девять и я догадался, что это скульптурные изображения муз.
- Да, это божества, которым поклоняются граждане Новоромы. На их цоколях высечены имена принесенных им в жертву граждан.
- То есть? - ужаснулся я. - Человеческие жертвоприношения?!
- Что особенного? В нашей стране не существует смертной казни, но диссиденты, противящиеся власти муз, приносятся в жертву соответствующей музе, а их имена навечно вносятся в почетный список отдавших жизнь во славу той или иной из них. Школьники возлагают у этих статуй цветы и торжественно зачитывают имена принесенных в жертву. Главный школьный предмет - изучение их биографий. Своей смертью эти люди заслужили звание почетных граждан Новоромы. Наша религия самая гуманная в мире.
- Ты прав, Велосипед, это очень гуманно, - с ужасом согласился я. - Скажи, а что это за высоченная черная доска или стена поблизости от дворца?
- Эта стена - жертвенник Муз.
- То есть?
- Видишь на ней, на трехметровой высоте, своего рода полку? На эту полку ставят приносимого в жертву, а у основания стены кладут высокую стопку хвороста и поленьев. Это так устроено, чтобы на глазах у толпы жертва корчилась на протяжении примерно получаса - время, необходимое для того, чтобы сжигаемый из противника муз превратился в праведника и мученика веры.
- А это высокое здание с башней, разве это не церковь?
- Ш-ш-ш! Ты что? Не произноси этого слова. Разве ты не видишь статую Юпитера с молнией в руке на башне? Это храм Юпитера-Зевса и Минервы-Афины. Золотую статую Минервы с копьем и в боевом шлеме, точную копию Афины-Палады, которая когда-то возвышалась в Афинском Парфеноне, ты сможешь увидеть днем, если войдешь в Храм, но за право насладиться этим зрелищем нужно заплатить у входа, и это не дешево стоит.
Считая, что я уже и так получил достаточную порцию наслаждения увиденным, я напомнил Велосипеду, что мы шли в харчевню.
- Ты прав. Кстати, это не далеко.
Харчевня называлась "Дары Геи и Посейдона" (Мы сказали бы: земли и моря) и помещалась в полуподвальном зале старинного каменного здания, похожего на замок или форт, сложенный из больших каменных блоков. Зал был скудно освещен тремя факелами на железных, прикрепленных к стенам кронштейнах. Несколько человек, сгорбившись над мисками, хлебали из них что-то не очень аппетитное на вид.
Я попросил принести нам с Велосипедом хлеба, сыра и красного вина. Харчевник посмотрел на меня так, будто я заказал его самого в жареном виде.
- Ты произнес название напитка, который в рабочие дни запрещен в Новороме, - объяснил Велосипед.
- Но ведь он же был широко распространен в Афинах и в Риме. Можно сказать, что он был частью античной культуры.
- Верно, поэтому один день в месяц у нас выходной и праздничный. Это день вакханалии. Каждый месяц у нас проводится вакханалия, когда все можно, включая то, что ты сказал, и прочие плотские утехи. А остальные дни рабочие и любые утехи запрещены.
- Прекрасный порядок, - на всякий случай похвалил я.
- Вместо того, что ты сказал, мы можем заказать фруктовый настой.
Я так и сделал, после чего "фруктовый настой" оказался чем-то вроде самогона из гнилых фруктов. Но я сделал вид, что ни о чем не догадался. Сыр был, хотя и не Рокфором, но с зеленью и запахом несвежей рыбы.
Порядком захмелев, я поплелся следом за Велосипедом, который долго вел меня по каменным ступеням, все вниз и вниз, а потом все дальше и дальше по полутемным коридорам, пока я не свалился в полном изнеможении на что-то покрытое дурно пахнущей звериной шкурой.
2.
Когда я, слабо ориентируясь во времени и пространстве, все-таки проснулся, в помещении, которое с натяжкой можно было принять за комнату, за столом, похожим на столярный верстак, сидело четверо, одним из которых был уже знакомый мне Велосипед, напротив него - белокурая девушка в белом платье, а по обе стороны двое в одежде, похожей на мексиканское пончо.
- Кажется, твой иноземец проснулся, - сказало одно из понч.
- Я понимаю ваши сомнения, профессор Октавий, - сказал Велосипед.
- Мы обязаны проявлять осторожность, - проговорил тот, кого назвали Октавием.
- Я побеседовал с этим человеком, - продолжил Велосипед. - Он недостаточно глуп, чтобы можно было заподозрить его в службе в органах безопасности. Кроме того, нам нужен кто-нибудь, кто при любом повороте событий рассказал бы о нас на той стороне.
- И что будет? - вмешалось второе пончо. - Они там сразу всполошатся и примчатся к нам на помощь?
- Нет, Гораций, - продолжал объяснять Велосипед. - Не примчатся. Им на нас так же наплевать, как нам на них.
- Насколько я знаком с историей, это так и есть. Всем людям наплевать на всех людей. Тем более - народам на народы, - подтвердил профессор Октавий.
- Что с вами, профессор? - возмутилась девушка в белом. - Откуда у вас эта гомофобия?
- От жизни, голубушка, от жизни, - покачал головой профессор, но Велосипед поднял руку, и все посмотрели на него.
- Сейчас не время для таких разговоров. Мы собрались, чтобы обсудить предложения. Как мы представим себя народу? Кто мы и что мы хотим? Что скажет профессор?
- Мы партия демоса и наша программа проста: долой консульскую власть и да здравствует власть демоса. Вы, Велосипед, человек из народа и демос должен услышать ваш голос. И никакой мистики. Воздействие мистики на массы кратковременно и непрочно. Будем реалистами.
- А что думает Гораций?
- Что я думаю? - Ну, я человек мастеровой и понимаю только то, что можно пощупать руками. Хотя, если посмотреть на это дело с другой стороны, то народ, он даже слов, которые вы говорите, не понимает, профессор. Народ, он, вообще, ничего понимать не может и не должен. Ваш, как вы говорите, демос, способен понять только три вещи: плетку, хлеб и что-нибудь этакое... чего никто не понимает, но демосу кажется, что человек, который говорит непонятно и у него во рту полно непонятных слов, все это понимает. Народ послушается, если стегануть по нему плеткой, если дать ему побольше еды или если сказать так, чтобы никто ничего не понял.
- Гораций, вы циник, - возмутилась девушка.
- Понял. Первым перед народом выступит Гораций. Я буду вторым. А там - посмотрим.
Я встал, подошел к столу, сказал им, что все слышал и добавил:
- Либо скажите, что здесь происходит, либо, если мне этого не следует знать, то прогоните.
- Мы хотим покончить с властью консула и его музыкантов, и сейчас обсуждаем план.
- Вы собираетесь совершить переворот? - уточнил я.
Девушка в белом, которая до этого времени молчала, поднялась, и я еще подумал, что, если бы спросили меня, то богиней, причем живой, а не железной, я бы назначил ее. Жаль, что здесь нет ни Давида, ни Делакруа, и, вообще, кого-нибудь из этой публики.
- Ирида, ты хотела что-то сказать? - спросил Велосипед.
- Это бунт обездоленных против тех, кто их угнетает.
- Кто был никем, тот станет всем? - переспросил я.
- Именно так. Этот человек очень точно сказал, - воскликнула Ирида. - Велосипед, они все считают тебя никем, поэтому ты будешь нашим лидером.
Впрочем, это было и так ясно. Хотя бы уж потому, что он был необыкновенно красив и здорово смотрелся в свете факела. Оба они, Велосипед и Ирида были, я бы так сказал, харизматически красивой парой. Из тех, которые, ярко вспыхнув, умирают, чтобы своими прекрасными образами озарить целую эпоху.
- Ты спасешь народ от нищеты и бесправия.
- Я бы не хотел, чтобы меня объявили спасителем, - возмутился Велосипед. - В конце концов, я только Велосипед.
- Именно поэтому, - сказал профессор Октавий. - То есть, я не настаиваю, но если в ходе восстания такое произойдет, то это прозвучит совсем не плохо.
- А по-моему, главное, это как можно быстрее прикончить консула, - сказал прагматичный Гораций и почему-то снял шляпу, после чего оказалось, что он почти совсем лысый, и только надо лбом у него болтался смешной хохолок, какой бывает у водопроводчиков и спикеров парламента.
- Более того, - предложил профессор. - Нам необходим новый культ, который заменит нынешний.
- Верно! - обрадовалась Ирида. - Пусть это будет культ Солнца. А Велосипеда объявим сыном Солнца.
3.
Ирида достала откуда-то из-под стола большую корзину с едой и питьем, и заговорщики пригласили меня принять участие, если не в восстании, то хотя бы в еде, причем, я с удовольствием включился.
- Не молчи, иностранец, скажи, что ты об этом думаешь? - спросил Велосипед, жуя кусок мяса и запивая его из кружки.
Я был единственным во всей компании, кто хорошо знал, чем кончаются такие начинания и каков внутренний смысл символов и лозунгов.
- Революция пожирает своих детей, - сказал я осторожно.
- А что вы называете революцией? - спросил профессор. - Вы не могли бы уточнить смысл этого термина?
Освещавший комнату факел был прикреплен к стене, позади Велосипеда, и я видел его голову на фоне пламени. Это было очень красиво. Я подумал, что если переживу эту заваруху, то непременно напишу это маслом на холсте. Вряд ли меня поймут, но можно будет повесить над телевизором.
Расправившись с мясом, Велосипед встал, и все остальные тоже.
- Профессор, вы задержитесь здесь с нашим иностранцем. Потом подниметесь с ним в смотровую комнату и там оставайтесь оба. Остальные - за мной.
Перед уходом, Ирида вплотную подошла ко мне, заглянула в глаза, и в них я увидел отраженными два факела.
- Вы знаете что-то такое, чего мы не знаем, - сказала она таким низким голосом, что, если бы я ее не видел, то подумал бы, что это мужчина. - Вы все время смотрели на огонь. Есть одна вещь, которую вы тоже не знаете: чтобы все знали, что огонь горячий, кому-нибудь приходится обжечься.
- Ты готов идти дальше? - спросил профессор Октавий, когда мы остались одни.
- Если ты скажешь, куда мы идем.
- Вопрос нормальный, но это тот случай, когда проще показать, чем описывать, что это такое.Велосипед приказал мне заняться тобой. Поэтому послушай, что я тебе скажу. Сейчас ты посмотришь на нас издали, но при этом узнаешь поближе, а пока постарайся понять, что ты нам нужен, потому что ты чужестранец, и, что бы тут ни произошло, мы хотим, чтобы ты увидел и описал все, что увидишь, тем, с кем встретишься по ту сторону гор. Идем.
Я встал, мы пошли, и, казалось, каменным лестницам и коридорам не будет конца. Мы остановились в небольшом помещении, где было темно, и только из узких, вертикальных окошек, похожих на бойницы в крепостной стене в эту комнату проникал свет.
- Подойди к окну, смотри и слушай, - сказал человек и, завернувшись в пончо, подошел к другой бойнице.
Там, внизу, огромное пространство было похоже на пещеру. При свете факелов головы множества людей выглядели, как черные пузырьки кипящего варева. На каменный подиум, образованный выступом скалы поднялся Гораций. На нем была его широкополая шляпа, которую он снял и бросил себе под ноги. Видимо, это был жест, с которого он всегда начинал что-то важное.
- Выглядит очень сценично, - сказал мой спутник и повторил: Гораций - это то, что надо. Слушай и запоминай то, что он скажет.
Гораций заговорил не сразу. Протянутой к толпе открытой ладонью руки он показал, что ему нужна полная тишина. Наконец он сказал:
- Граждане Новоромы! Прежде чем я скажу вам то, что собирался сказать, я хочу услышать, собираетесь ли вы и впредь быть рабами Консула или готовы выступить и добиться правды и жизни свободных людей?
- Мы с тобой! Мы готовы! Правды и жизни! Лжи и смерти не хотим! Долой ложь и смерть! Да здравствуют правда и жизнь! Говори! - послышались голоса.
- Смотрите, иностранец, и запоминайте. Вот как в самой гуще народной рождаются символы и лозунги, чтобы потом войти в историю.
- Прошло пятьдесят лет с тех пор, как нашу страну ввергли в пучину язычества, навязали нам ложных богов и обратили в рабство.
Он бросил эту фразу в толпу, и стало так тихо, как бывает только перед большим взрывом.
- Настало время вспомнить о времени, когда мы были детьми Солнца.
- Это было так давно, что мы уже не помним, - осторожно крикнул кто-то.
- Тогда я напомню вам, что мы живем в мире, где Солнце источник всего и самой жизни. Солнце посылает нам тепло и пищу, и всей жизнью и жизнью наших детей мы обязаны Солнцу.
Седой старик по камням карабкался на подиум. Двое помогли ему взобраться, и он повернулся к толпе.
- Я помню время, когда в храме был другой бог, а над храмом торчала большая палка с перекладиной, а внутри, там, где теперь Афина Паллада, стояла женщина с ребенком. И я помню, что жизнь не была лучшей. И тогда мы поклонились Юпитеру, потому что такой же, как ты, крикун сказал, что Юпитер - настоящий бог наших предков и с ним жизнь станет лучше. Но лучше не стало. Что же будет, если мы сбросим его опять на землю? На этот раз станет лучше?
- Граждане Новорома, - продолжал свою речь Гораций. - Не слушайте этого человека. Он нытик, пессимист и пораженец. А мы должны бороться за свое человеческое достоинство иза право самим решать свою судьбу. Хорошую и зажиточную жизнь могут построить только свободные люди. Это говорю вам я, Гораций. Истинный бог - это Солнце - источник жизни на земле, и Солнце посылает нам своего наместника, который призван спасти этот город, эту страну и этот народ. Вот он, Наместник Солнца.
Я не заметил, как рядом с Горацием, возвышаясь над ним на целую голову встал мой Велосипед, и все они, для которых он сутки назад был Никем, увидели, как он великолепен.
Стало тихо, после чего кто-то выкрикнул: "Но ведь это наш Велосипед!" - и все засмеялись, а Гораций на этот раз поднял левую руку, потому что в правой он держал в раскрытом виде большую книгу.
- Слушайте, люди, что сказано в Книге Прорицаний.
"В день, когда из-за черных туч
На крыши опустится солнечный луч,
Последний из вас, кто унижен был
И втоптан вами в дорожную пыль,
К вам от имени Солнца придет
И слово истины принесет".
Посмотри, старик, правильно ли я прочел?
Но старик не мог проверить, потому что плохо видел, и ему не на что было купить очки. Некоторое время толпа задумчиво всматривалась в лицо Велосипеда и, видимо, впервые все увидели и поняли, что этот человек прекрасен вдохновенностью своего лица, и потому ли, что он, действительно, был Наместником Солнца среди жителей Новорома и, возможно, всей нашей планеты, или потому что его озарила вера в него людей, которые в эту минуту перестали быть толпой, а каждый поверил в него от своего имени, но лицо Наместника начало светиться, и светилось все ярче, и в пещере стало - как днем. И можно было слышать дыхание каждого.
Откуда-то появилась белокурая Ирида, вся в белом и стала рядом с Велосипедом.
- Она его невеста, - объяснил мне Октавий. - Они оба подготовили это торжество. Какой момент!
В самом деле, это был один из тех спектаклей, которые потом вписывают в книги по истории народов и религий.
- Смотри и запоминай! - сказал Октавий, но он мог бы этого и не говорить: я буквально втиснулся всем телом в абразуру и выпал бы наружу, и грохнулся бы на головы стоявших внизу, но этого не случилось, так как амбразура была недостаточно широкой для этого. Таким потрясающим было зрелище триумфа Солнца над темью.
Однако в глубине зала на выступ скалы взобрался какой-то лохматый тип в широкой куртке и заорал:
- Граждане Новорома, не верьте ему! Это не свет Солнца. Это лемносский свет! Он несет смерть! Если пойдем за ним, то погибнем.
И в этот самый момент из трех коридоров, ведущих в пещеру, ворвались охранники, все в черном и с мушкетами наперевес. В потасовке кто-то стащил Велосипеда и Ириду с подиума, и они исчезли среди людей, снова ставших толпой, а на подиум поднялся один из охранников. На его мундире было много блестящих пуговиц, причем не менее десятка даже на спине, чтобы, с какой стороны ни смотри, никто не сомневался, что он Главный охранник. Вместо мушкета у него были сабля и два трехствольных пистолета.
- Немедленно выдать мне Велосипеда! - крикнул он толпе. - Буду по одному убивать каждого из вас, пока не выдадите.
Мне сверху видна была голова Велосипеда, так как она продолжала немного светиться, а человек в коричневой куртке прикрыл ее собой. Главный охранник тоже понял и выстрелил в коричневую куртку, после чего дальнейшее уже невозможно было понять.
Охранникам понадобилось буквально несколько минут на то, чтобы очистить пещеру от всех, кто там был. Гораций и Ирида каким-то образом выскользнули и пробрались к нам, наверх, и Октавий коридорами повел нас куда-то вглубь этих черных катакомб.
4.
Выбравшись, наконец, из подземелья, мы долго поднимались по винтовой лестнице и оказались в просторном помещении, которое, как можно было понять, находилось под самой верхней площадкой башни Храма. За окошками видно было украшенное звездами небо и где-то в стороне угадывалось присутствие Луны. В потолке было большое, круглое отверстие, сквозь которое к небу был устремлен железный стержень, прикрепленный к высокому цоколю так, что цоколь почти доставал до потолка, а выше, его продолжением, был этот круглый стержень. Сбоку, к массивному крюку, на котором, можно было предположить, когда-то был подвешен колокол, толстой веревкой было привязано какое-то необычное для такого места сооружение, похожее на мини-дирижабль с кабинкой для двигателей и пассажиров. Присмотревшись, я разглядел на внешней части кабины несколько направленных в разные стороны пропеллеров. Это, в самом деле, был дирижабль!
Представьте, как бы мы с вами удивились, если бы, скажем, по прибытии на Северный полюс нас встретила стайка африканских страусов... А если учесть, что мы были примерно в середине восемнадцатого века, и до изобретения дирижабля Фердинандом Цеппелином оставалось - сами представляете сколько лет, то мне уже не придется объяснять, почему я в изнеможении опустился на валявшийся на полу грязный тюфяк и заснул, а когда проснулся, то уже было утро. Рядом, на соседних тюфяках спали Октавий и Ирида, а Гораций, взобравшись по лестнице на цоколь, постукивал там огромным гаечным ключом.
Когда Гораций слез, а Октавий и Ирида проснулись, он объяснил нам, что из четырех болтов, удерживавших центральный штырь, он полностью открутил три, а по четвертому достаточно хорошенько стукнуть ключом, чтобы он выскочил из гнезда, и тогда все сооружение полетит вниз.
- То есть? - не сразу понял я.
- Все очень просто, - объяснил Гораций. - Пятьдесят лет тому назад пустотелого Юпитера, как консервную банку, насадили на крест, а крест продолжал держаться на четырех болтах. Теперь же посмотрим, что они собираются сделать с нашим Велосипедом.
- А это?
- Ах это?
- Это хитрая штука.
- Я понимаю: это дирижабль, но, извините меня, Гораций, первый в мире дирижабль будет изобретен и построен примерно лет через сто пятьдесят... Ему еще рано болтаться на этом крюке.
- Ну, уж я не знаю, почему вы так решили, но наш Птеропед был изобретен Велосипедом, и он его так специально назвал: сам он Велосипед, а это Птеропед. От слова pteron, что означает "крыло". Правда у него нет крыльев, но зато он летает.
- А двигатель и пропеллеры тоже изобрел Велосипед?
- Я не понимаю этих слов, но отвечу: все это изобрел Велосипед, а строили мы вчетвером. Кроме того, учти, что эту крышу мы сделали из жести, и она прикреплена к Юпитеру. Когда Юпитер грохнется вниз, то потянет за собой крышу. Будет много шума, а нам останется перерубить веревку, войти в кабину и повернуть рычаг - Птеропед взмоет к облакам, как лебедь.
- Вы уверены, что все это сработает?
- Ну, по крайней мере, один такой Птеропед мы успешно испытали в горах.
5.
Между тем, сгоняемые охранниками, на площади уже толпились жители Новорома, на балкон дворца вышел в сопровождении девяти музыкантов и украшенный орденами Консул, а из боковой улицы на колеснице, под охраной вывезли Велосипеда. Впереди шел факельщик, а особый лестничник нес на плече трехметровую лестницу.
Консул громовым голосом произнес речь, но я не понял ни слова, потому что он говорил, по-видимому, на латыни. Так в этой стране произносились речи. При этом уважения власти добивались не столько содержанием, которое оставалось за пределом понимания, а громоподобной формой. Я разобрал только обращенное к Громовержцу над моей головой слово "Виват!", после чего музыканты тоже крикнули "Виват!" и десятки тысяч людей одновременно заорали "ВИ--и-и-и- ва-а-а-ат!".
Ирида закрыла уши, а Гораций сказал:
- Идиоты! Они не ведают, что творят!
- А что может случиться? - спросил я.
- Они не бывают в горах и не знают, в каком состоянии находится сейчас ледник Гермеса. Он навис над долиной, как Дамоклов меч, и от площади до края Гермеса не больше километра.
Не успел он произнести эту фразу, как после третьего "вивата" толпы (Полагалось орать трижды) со стороны ледника донесся гул. Видимо внизу на это не сразу обратили внимание. Лестничник приставил лестницу и факельщик широким жестом, как гостеприимный хозяин, приглашающий гостей к накрытому столу, попросил Велосипеда занять почетное место приносимого в жертву.
Велосипед отбросил на спину великолепные каштановые кудри и быстро взобрался на предназначенное для него место. Консул, слегка помедлив, так как гул, видимо, уже достиг консульских ушей, махнул красным платком, что было сигналом факельщику, факельщик выполнил команду, и толпа дружно и опять троекратно проорала:
- Сожги его!
- Сожги его!
- Сожги его!
Гул стал таким сильным, что на площади все вобрали головы в плечи, а музыканты стали беспокойно поглядывать, одни в сторону гор, а другие в сторону двери.
В это время Гораций, стоя на верху уже своей лестницы с размаху ударил по шляпке четвертого болта, после чего Юпитер опустил позолоченную молнию, которую он на протяжении последних пятидесяти лет неутомимо и угрожающе держал в правой длани и с оглушительным треском начал наклоняться вперед. Крики до смерти перепуганных людей, гул лавины и треск падающего на головы людей Юпитера заглушили все, что на прощанье пытался прокричать Велосипед. Именно эта часть спектакля, как говорится, с гулом и треском провалилась.
- Все в кабину! - крикнул Гораций, обрубая канат, и мы дружно выполнили команду, Гораций нажал на рычаг, и - я таки удивился, потому что мне самым невероятным показался именно этот эпизод - Птеропед взмыл в сторону редких облачков, мирно, как ни в чем не бывало, скользивших по голубому небу.
Я посмотрел вниз, и то, что творилось на площади, напомнило мне картину "Конец Помпеи". Потоки смешанной со снегом, кусками льда, камнями и песком лавины заполняли пространство между храмом, дворцом и статуями муз. У подножия церкви, задрав ноги, торчал Юпитер. Десятки тысяч людей, барахтались, пытаясь спастись. Костер погас, но на Велосипедисте загорелась одежда, ион, стараясь не упасть, пытался сбить пламя.
Гораций направил Птеропеда к нему и, когда мы подлетели к черной стене достаточно близко и опустились на минимальную высоту, Октавий бросил Велосипеду веревочную лестницу. Только с четвертого раза маневр удался, Велосипед ухватился за веревки и, втащив его в кабину, мы направились в сторону гор.
6.
Он лежал на полу кабины и тихо стонал, а рядом с ним, ломая руки и не в силах помочь, плакала Ирида.
Был момент, когда кабина оказалась повернутой к Солнцу, солнечный блик упал на лицо Велосипеда, и он снова стал похож на того полубога, который меньше суток тому назад стоял на подиуме. Это длилось буквально несколько секунд, в течение которых он успел открыть глаза и последним в своей жизни усилием выдохнуть одно слово: