Сын тети Двойры с самого своего рождения был не таким, как все мы, и не имел похвального обыкновения играть во дворе в "квача", в "сыщиков-разбойников", в "жучка", в "цурки" и другие полезные для правильного и здорового развития ребенка игры и умственно отставал, потому что на городском пляже не подглядывал за тем, как за кустами переодеваются девчонки. Вместо этого он решал шахматные, логические и интегрально-дифференциальные задачки, а в перерывах, чтобы дать голове немножко отдохнуть, читал Шопенгауэра, слушал Баха или, выставив в форточку длинную подзорную трубу, вел учет планет, звезд, созвездий, туманностей и галактик. Что касается тети Двойры, то она, вместо того, чтобы выгнать своего недотепу на свежий воздух, только способствовала его отставанию и, помешивая на примусе свекольный борщ, жаловалась коммунальной соседке, что Бенечкин скрипичный учитель не успевает подыскивать для ребенка этюды потруднее, а редактор журнала "Пионер" отказался печатать Бенечкин рассказ, сылаясь на то, что он, видите ли, "черезчур взрослый" и его наверняка написал папа, который, несомненно, член союза писателей.
Осознавая кошмар Бениного падения и желая призвать его к нашему дворовому порядку, мы пару раз пытались его поколотить, но он снимал очки и смотрел на нас большими-пребольшими глазами, в которых мы видели такое, чего ни в одной школе не проходят, и нам становилось немножко страшновато, хотя вы же понимаете, что бояться было абсолютно нечего.
Когда я встретил семейство Гиршманов в знаменитом венском замке, приспособленном Сохнутом для приема исходящих из СССР в Израиль евреев, Бенечка сидел на чемодане, скрипка в потертом футляре была привязана веревочкой к ручке хозяйственной сумки, а сам он, прижав острый побородок к еще более острой коленке и штопором вывернув худую шею, читал валявшийся на полу обрывок австрийской газеты. К тому времени он, говорят, свободно владел английским, немецким, французским, итальянским и ивритом, а по-португальски, арамейски и на санскрите пока умел только читать, хотя и без словаря.
--
На физмат ты конечно так и не поступил? - грустно задал я свой риторический вопрос.
--
А, это ты, Саша! - сказал он, хотя на самом деле меня зовут Яшей. - Представь себе, вчера, в поезде, лежа на багажной полке, я получил строгое доказательство рамок справедливости теории вероятности...
--
Иначе говоря, на физмат тебя не приняли...Но где-нибудь ты учился? Что-нибудь закончил?
--
Не в этом дело. Важно совсем другое...
И я был бы последним идиотом, если бы попытался не то что пересказать то, что он мне наплел, но даже обозначить сюжет. Я не уверен, но иногда мне кажется, что Беня полная противоположность всем нам. Мы, каждый из нас, все время копошимся в деталях, причем, каждый стремится хорошенько изучить свою деталь, кто большую, кто меньшую, а Беня не делит сущее на детали, а видит и обнимает жизнь и Вселенную целиком. Мы бы тоже могли попробовать, но у нас бы ничего не получилось.
000
В маленьком абсолютно некаширном ресторанчике, где на иврите, причем с ошибками и нижегородским акцентом умел говорить только посудомойщик Серж из Кишинева, а стены были увешаны картинами из жизни Ильи Муромца, Бени Крика и таежных медведей, оркестрик играл чардаш Монти, а официанты разносили заливную рыбу, отбивные и макароны по-флотски. У тети-двойриного троюродного кузена была серебряная свадьба, причем его серебряная невеста случайно, как все остальные, тоже была из Чигрина, гости громко разговаривали, не слыша друг друга, серебряный жених ковырял вилкой в зубах и на фоне этого великолепного празднетства я увидел в углу эстрады до боли знакомый, но еще более потертый футляр бениной скрипки, потом, за чьей-то спиной скрипку и вцепившегося в нее Беню.
Его глаза были закрыты, потому что в эти минуты он был не Беней Гиршманом, а венгерским композитором Монти, но кроме нас двоих этого никто не мог знать. Я впервые обратил внимание на то, что его пальцы были точной копией слепка с руки Паганини, который мой папа наверняка специально купил не для украшения серванта с хрустальными рюмками, а чтобы у мамы был предлог язвительно говаривать в мой адрес, что пальцы служат не для ковыряния в носу, а вот для чего. А Беня метался в чардаше, как тощая, черная птица, которой тесно было в русско-еврейском ресторанчике, и вдруг все закрыли рты и перестали жевать шницели и пересказывать вонючие анекдоты времен упадка и застоя и задумались о галактиках, до которых не достают ни Ньютон, ни Эйнштейн, ни ошибки в иврите посудомойщика Сержа...
000
Прошло еще два года. Я не слышал и не спрашивал о Бене и он не появлялся на моем горизонте, и мне было не до него. так как мы с женой были заняты продажей более тесной квартиры и покупкой более просторной, но зато недостроеной, и мы поехали на стройку, чтобы убедиться, что дело не сдвинулось ни на шаг. Оставив "субару" на улице, мы, рискуя жизнью, поднялись по скрипучим доскам на второй этаж, называемый в Израиле первым, и на лестничном, хотя еще без лестницы, подоконнике, за которым не было окна, увидели его, в голубоватой шомерской форме с "секюрити" на груди. Он не видел ни нас, ни охраняемого объекта, ни возможных воров и злоумышленников, а был погружен в чтение толстой книги на одному ему понятном языке.
--
Беня! - тронул я его плечо.
--
А, Аркадий! - радостно отозвался он откуда-то из глубины того измерения, вход в которое только по пригласительным билетам, распределяемым по особому лимиту, а я не сразу догадался, что на бенином языке "А, Аркадий!" означало что-то похожее на древнегреческое: "Эврика!". Он же начал скороговоркой объяснять нам действительный и решительно отличающийся от традиционного комментарий к какому-то месту из Рамбама.
--
Беня, а как же скрипка? - зачем-то сросил я.
--
Какая скрипка? Ах, эта? Скрипка дома. У мамы.
Он улыбнулся и я впервые заметил, что на его щеках были круглые ямочки. Как у одной девочки из нашего двора. Прежде у него не было ямочек. Вспомнил: ее звали Лера.
000
Совершая круиз по Эгейскому морю, мы с женой побывали на острове Родос. Экскурсовод конечно же привел группу на родосский Акрополь и там, на ступеньках храма греческой богине Афине я увидел его в последний раз. В руке его, как всегда, была толстая книга, а рядом, в потером футляре лежала скрипка. Он смотрел в сторону моря, а я - в его зрачки и, если хотите, можете считать, что я вру, но в них отражались египетские пирамиды, хотя до пирамид было несколько сот километров и они были далеко там, за горизонтом, Я хотел окликнуть его, но вдруг подумал, что скорее всего обознался и это был не он и от смущения слегка зажмурил глаза, отчего Беня на ступеньках языческого храма оказался в тунике и старинных сандалиях, а вокруг него суетились в древнегреческой пляске те самые голые девчонки, которых Беня не разглядел на нашем городском пляже, а немного поодаль римские легионеры в железных касках увлеченно играли в "жучка".
Когда мы вернулись домой, я зашел к тете Двойре и застал ее в трауре. Беню убили. В тот же самый день и чуть ли ни в ту же минуту, когда мы видели его на Родосе. Ножом в спину. На шомерском посту. В газете это назвали "террористическим актом", и только я один догадывался, что все было гораздо сложнее, что я не мог обознаться и что Беня в этот момент был там, на Родосе, где он уточнял действительный возраст египетских пирамид.
Ну, что я могу сделать, если мы с вами не понимаем, почему услышать пирамиды и говорить с ними можно только с того места, где он стоял?
Я не думаю, чтобы Беню можно было вот так просто и бездарно заколоть ножом. Хотя...Не исключено, что в этот момент он случайно был белым барашком, предназначеным для принесения в жертву во искупление наших с вами глупостей, что мы тут творим из-за того только, что мир для нас разделен на мириады частей, деталей, учебных предметов и мнений и это мешает нам увидеть его и себя целиком, таким, каков он есть на самом деле. Вон там, на коммоде, лежит его скрипка в потертом футляре и, если вы думаете, что я все это наврал, то потрогайте футляр и поймете, что вы неправы.