Приближающийся Новый год, какой, не помню, ребром поставил вопрос финансирования стола, утренника, Деда Мороза и Снегурочки. Мозги не паря, мы с гениальным Лубниным распили литр, развесили по стенам картины и пригласили публику. Девушки мелко нарезали оставшееся в холодильнике.
"Ах, вернисаж, ах, вернисаж!"- дамы с люрексом, солидняк средний, двубортными пиджаками придавленный, скромная интеллигенция в джинсе потёртой, лесной пожарник, Констанция Куцевол, Аргина Хачатрян, фуршет, тостики пригорелые, аукцион картин и водка у ночных таксистов. Вечер прошёл результативно и с выхлопом.
Утром, как снег на голову, два мужика с суконными рожами красными корками в лицо сонное тычут, -
-Что за бардак?! Кто тут Мотовилов?! Твои картины? Снять, упаковать! Вы, лично, задержаны для дачи показаний на предмет!
Это сегодня не каждый на порог пустит без бумаги, а тогда, в 79-ом? Снял, упаковал. Ощущения? Очко играло, если честно. Первый опыт как-никак. Тащить недалеко пришлось, - отделение ментовское напротив. Привели. За что, дяденьки? А дяденьки видят, что лапушистого загребли, и давай мозги выкручивать, как по нотам. Один зверя играет, - рычит, пеной исходит с обвислых губ, слюной брызжет. Рожа красная, толстая, а глазки близко, как у крысы, и с утра, кажется, накатил. Кулаки пудовые по столу трёт, но предъявить ничего не может. Одно только - спекулянт, валютчик!
С час собачился, ничего не добился, отвёл в КПЗ. Отсидел я в темноте, в сырости, в следах лёгких облегчений, в нелёгких думах о своей судьбе мятежной и Родины-калеки. Пришло время доброго.
Добрый худ, бледен, набриолиненный пробор. Сесть пригласил вежливо, развернул протокол, разгладил. Несколько сдержанных фраз о предыдущем товарище, большой семье, нервной работе и невысокой оплате труда на благо Родины.
- А что со мной? - мне интересно.
- С вами, к сожалению, всё ясно. Есть доказательства.
- Доказательства чего?
- Спекуляции произведениями искусства, - и пальцем мои шедевры, расставленные вдоль стен, обвёл. УК припоминает, -от трёх до семи. "От трёх до семи" пробрало, конечно. Жопа взмокла, но разум не померк, - хотелось бы взглянуть в бумаги.
- Всему своё время, - и заученно, с юморком, - чистосердечное признание и помощь следствию облегчают вину и наказание.
- Хочу, но предъявите.
- Вы это продавали?- улыбается паскудно-ласково.
- Продавал.
- Вот и хорошо. Начнём писать. ФИО, - и пошла писать губерния. Что-то внутри-клац-замкнуло, глаза обесточились и омертвели- пришёл настоящий страх. Я был раздавлен.
- Ну вот и хорошо, - он это обнаружил, - а теперь конкретно. Где, у кого, по какой цене скупали? Адреса, фамилии, суммы.
- Что скупал?- я не соображал ни черта, плавал в поту и вони.
- Да будьте внимательны! Я спрашиваю, где, у кого вы скупали картины? Когда? Цены?
- Это мои картины.
- Никто не спорит. Назовите продавцов, адреса, цены. - Он ещё улыбался, гладко стелил.
- Это мои картины, - а я отупел, плёл из тумана.
- Вы их продавали, признаёте?
- Признаю.
- Откуда они у вас? - повысил тон, заиграл желваками, но не разбудил меня. Ещё с полчаса манежил, переходя в ярость. А я одно ему, - это мои картины. Я - автор.
- Не надо, голову мне не морочьте! Не мо-рочь-те!
- Там подписи есть, - чуть не плача.
- Ах ты, сука! Не хочешь по-хорошему?!- и понёс меня по кочкам, почище громилы жирного. Следом и тот подскочил. Только что не били. Но я уже в себе, и давай играть, дураком прикидываться, - Не понимаю, о чём вы, не понимаю.
- Не понимаешь? - снова КПЗ, темень, моча, вонь. Часа через два всё сызнова. Сначала тупой боров, потом хилый, несгибаемый чекист.
- Подписывай протокол, сука, хуже будет.
Куда уж хуже, я отошёл слегка, подписи свои на холстах демонстрирую, -Звоните в Союз Художников, -прошу.
А они, - Скупал? Продавал?- Где деньги? И намёки прозрачные, - дело, мол, закрыть можно, если добровольно, мол, деньги, мол...
- Ах, вот что вам, ребята, надо? Ждите. Хрен вам, потерплю, доказывайте.
Снова КПЗ, до выяснения. А пока я там парился, адвокат Сонечка Рубанович на советскую милицию накатывала. Громовые раскаты её голоса бились под сводами райотдела недолго. Сонечкино "добро должно быть с кулаками" одержало победу быструю и убедительную. Минут через двадцать мы тащимся обратно в ночи подступающей, ветром дёрганной. Вихри снежные шедевры мои треплют, стелются, заметают следы позора. Горячий пар страха - за спину.
- Мудак ты, Мотька, - завершает сюжет Сонечка и стучит ногой в дверь. Та сначала робко приотворяется, потом с грохотом распахивается, исторгает визг, объятия, поцелуи, торжественный мат, слёзы. Все здесь, а ЕЁ нет.
Ну, что ж, тоже решение.
Вот она. Она здесь. Она не хочет делить с другими и суетиться. Сидит в полуосвещённой глубине комнаты - прямая, тонкая, неподвижная, решительная. Голос молчит, грудь волнуется, слеза на месте. Я беру её руки, говорю, - Сегодня, - тут вопрос, и объяснение, и предложение. Тут вся жизнь дальше.
- Да, - отвечает она, и это тоже далеко не согласие. Не только согласие.
...Ночь за окном ещё тусуется слабой позёмкой, но луна продралась, катит по крышам, и свет её мертвеет у окна. А потолок терзают жёлтые блики качающихся на ветру, скрипучих фонарей.
Мы одни в проходной комнате на бугристом, ворчливом диване, застеленном свежим, прохладно хрустящим бельём. Друзья за дверью стихли интеллигентно после шумной спонтанной вечеринки,
разогнавшей муть судного дня, затаились, болеют. Мы обнажены. Обнажены и слиты наши сердца и надежды. Сказаны слова, отвергнуто прошлое, нашёптаны обещания, переплетены руки, тела. Разогретые предчувствиями, восторжествовали и распустились органы, и созревшее желание наполнилось тугой, горячей кровью...
Можно без края жевать и наматывать эту липкую словесную жвачку. Как описать, как передать тишину, нежность, страсть, молитву и мелодию первого сближения с женщиной, по-настоящему любимой, выстраданной, убежав от невнятной патетики Ванечки Тургенева, социального душка Феди Достоевского, физиологических помоев рэволюционэра Эдички или пионэра Сорокина?! Нет, Боже упаси, рука не поднимается. Так не будем тратиться.
А чувствительных дам отправляю к романтической клюкве каких-нибудь Дж.Коллинз, Д.Линдсней и проч., и проч. Пусть оттянутся всласть.