- Оригинально! А позвонить нельзя было? - ворчнула, открывая дверь, не отошедшая ото сна дочь. Запахнула шаловливый халатик, приняла цветы, чмокнула в щёку, щипнула мелкую отцовскую эспаньолку и пошла по коридору, будто вчера расстались, - Ты надолго?
- Я проездом, я до завтра, - Сан Саныч Крючник скинул с плеча сумку, сбросил фальшивую итальянскую обувь, поискал ногами тапки, - Анна, а мать дома? - проверил, опасливо вглядываясь в пустоты коридора.
- Мать здесь больше не живёт. К Артюхову перебралась в Печатники.
- К Володьке Артюхову? Надо понимать замуж вышла?
- Вроде того. Ты проездом куда-а-а? - зевнула, - проходи на кухню, я щас, - и нырнула в спальню, из которой повеяло мужским сокрытием.
- Во Владике решил юбилей отметить. Четверть века не виделись, - громыхал Сан Саныч, перекрывая рёв футбольного репортажа в кухонном телевизоре. Осмотрелся. Кухня перебралась через пятилетку, не изменив лица, не сбросив дубовой кожи, стала, разве что, более вычурной, женственной, - резные полочки, пузатые горшочки, синяя гжель, голубые салфетки, ищущая пространства сухая икебана. Рука матери... Рука жены... Елизавета, где ты, где ты?
- Не экономят, - заметил Сан Саныч и нажал кнопку выключателя. Футбол издал последний вопль и захлебнулся. Шаркнули по коридору тапки.
- Эдуард, - дочь протолкнула вперёд долговязого худющего очкарика, из незастёгнутого рукава протягивающего растопыренную пятерню.
- Алекс Крючник, - не изменил израильской привычке Сан Саныч.
- Э-э-эдуард, - волновался парень.
- Он ещё и заика? - дал волю Сан Саныч.
- Он ещё и кандидат наук, - опередила дочь, - мы поженимся. Мы ведь поженимся?
- Ко-о-онечно, - обречённо расцвёл молодой.
- Вот так, теперь перед лицом отца не отвертится, - приговорила Анна, - руки мыть и за стол, кормить буду, - и полезла в холодильник.
На столе быстро образовался московский бутербродный завтрак. Разбежались веером сыр-колбаска, улеглись тостики, стала потная початая бутылка "Мартини", застыли три гордые, высокие рюмки. Выпили за встречу, зажевали, перебросились незначительным, отодвигая нелёгкую тему.
- Матери сам позвонишь? - первой решилась дочь.
- А стоит ли? Там Артюхов...
- Да ладно тебе. Артюхов нормальный. Понимаешь, нор-маль-ный. Привезёт, увезёт. А мать изводится вся, тебя любит... До сих пор, как дура...
- Любит?! Как же, - она любит! Ты не помнишь, что она мне?... Какими словами в Израиль провожала?! Как тебя настраивала?
- Не припоминаю, как она меня настраивала.
- А всё почему?
- Интересно...
- Потому что тогда уже налево подалась. Трёх лет не прошло, - пожалуйте вам, - Артюхов!
- Всё, всё, всё...Ты, когда сюда ехал, на что надеялся? - отрезвила Анна, - правильно, её увидеть. Ну дал бог родителей. Два идиота, - что та, что этот. Молчи... Ладно... Сама позвоню.
- А со мной поздороваться не желаешь? - встала между ними Елизавета.
- Почему же? - подержал за руку, посмотрел в глаза. Нигде ничего не ёкнуло. Потом пили тёплую водку, вспоминали, хохотали, стыдливо недоговаривали...
- У меня дел ещё сегодня, - соврал Артюхов, - во...И уехал, увильнул. Разбирайтесь, мол. Разбирались до утра. Не разобрались, - раньше надо было.
- Сколько лет прошло, ты всё такой же, - сказала Елизавета, потянулась, выпила остатки "Мартини" и легла, как показалось, в надежде.
- Какой? - решил понять Сан Саныч, но она уже спала в позе ожидания. Он распахнул шторы и вышел на балкон. Поскрипывало под ним плетёное пластмассовой ивой кресло. Трещал сухой, жаркий воздух Москвы, мягко громыхала с окраин неумолимо подступающая гроза, лениво брехали бездомные, безответственные псы. Пыльно светились под фонарём запущенный двор, облезлые подъезды, неподвижные тополя. Ускользала во тьму улица Большая Полянка... Возник Владивосток... Четверть века, половина прожитого...Многовато. Встречи, занесённые в списки, рисовались неожиданными и трогательными...
Подновлённый американец, сверкающий зеркальным подбрюшьем, "Боинг - 737" задрожал, рванул со старта, разогнался, взлетел, круто съел высоту, проткнул тугую вату облаков и мерно загудел, стремительно меняя запад на восток, утро на вечер. Соседи по бизнес - классу, тройка опоясанных барсетками борцов за жизнь в зоне свободной торговли, предложили отметить благополучный взлёт. Ну и за знакомство, за здоровье, за дела, за любовь к апельсинам оптовыми поставками в обход налогов и акцизов. Скоротать, как говорится, время за рюмкой чая, напирая на судьбы и произвол брошенной Родины. Ударили по коньяку, ударили ещё, ещё, расквасились и стали брызгать слюной. Всё бы ничего, но Крючника после пятой порции приторно-сладкого доморощенного "Наполеона" взволновали подносящие бортпроводницы, надёжно освоившие расслабленные движения и свободные позы греческих гетер. Пылкие патриотические мысли уплывали по узкому проходу за их роскошными бёдрами, втиснутыми в ободряюще короткие юбочки цвета голубой волны.
- Э-э, ты куда, мужик? Нолито... - удерживали его молодцеватые боксёры - предприниматели.
- Я буквально... я скоро буду, - нетрезво пообещал Сан Саныч, освободился от взмокшего пиджака, ослабил узел фальшивого итальянского галстука и устремился в сторону возбуждающих
намёков в предвкушении...
- Что-нибудь не так? - с предупредительным беспокойством встретила его хозяйка зоны обслуживания, белогривая дива в пилотке.
- Что вы, что вы! Всё чудесно, не хватает лишь лёгкой детали, завершающего мазка, последнего, что ли, росчерка, м-м-м... - Сан Саныч мялся, понимая всю беспочвенность, но путь назад был отрезан, - пятая была лишней, - мутно шевельнулось в сознании.
- Вы имеете ввиду дополнительные услуги? - со стойкой озабоченностью вопрошала мощная красавица, - в бизнес классе возможно всё.
- Даже... это... - он мучился, пытаясь сформулировать.
- И это тоже, - не позволила усомниться она, подала теснённую золотым шрифтом папку, - пожалуйста, состав исполнительниц, основные достоинства, габариты преимущественно 90-60-90, перечень услуг и прейскурант цен. Сделайте свой выбор.
- Я имел ввиду не совсем то... - смутился и намерился отступить Крючник.
- Вы взгляните, не стесняйтесь, - ободрила дива, - все виды и позы, традиция и современность. Цены ниже действующих в других странах, салонах и авиакомпаниях. Качество услуг и безопасность
гарантированы.
- И что, и где, прямо здесь? - оторопел Сан Саныч, - или прикажете в туалете?
- Вы первый раз в бизнес-классе, - уверенно зафиксировала хозяйка и открыла неприметную раздвижную дверь, разъехавшуюся с мелодичным звоном, - пожалуйте, спец-салон, удобная мебель, ненавязчивая музыка, определённое видео, разнообразие напитков, средства защиты, в том числе декоративные, эксклюзивные и экзотические. Кроме того, по взаимной договорённости услуги могут быть оказаны непосредственно на местах со значительной скидкой.
- Пятая была лишней, - сумрачно определил Сан Саныч и не рискнул, - Для веселия планета наша мило оборудована, - отступил он к началу, - Вы позволите изучить?
- Без проблем, молодой человек, возьмите с собой, сделайте ваш выбор и вызовите красной кнопкой в подлокотнике...
- Что значит, молодой? Издевается или это начальная форма сближения? - смутился он и отбыл на исходную позицию.
- Ну и чё там? - набросились на него барсеточники.
- Пятая была лишней, - напустил туману Крючник, скрыл. А папочку потихому в сумку запихнул, подальше, чтоб ажиотажа избежать...
На подлёте к Артёму покачались на разворотах, потеряли в тучах полыхающий запоздалым солнцем закат, но сели уверенно точно промеж посадочных огней под мелкий, нудный дальневосточный дождь. Распрощались сердечно и, - кто на чём, а Крючник к таксистам. Ему бы не поторопиться, взволноваться, оглядеться, постоять в блаженном оцепенении. Самое время, - четверть века не ступала нога на почву малой родины... Но... нет, не пробрало, не подкатило к горлу, не застелило глаза скупой слезою, не вырвало из груди тяжкий выдох или хриплый крик, - О-ёёё!...
- Куда едем, парень? - небрежно встретил его пожилой водила, кавалерийские усы за борт выставив.
- Во Владик, дед, - передразнил Сан Саныч.
- Всем во Владик. Конкретно.
- В гостиницу.
- В какую?
- В любую. Поприличней...
- Бронь есть?
- Какая бронь? Брони нет.
- А ты чем думал, парень? Вот этой тыквой под шляпой? Кто сейчас во Владик без брони едет? Только китайцы. Так у них всё скуплено и схвачено. Мафия, бля. Родственники, знакомые есть?
- Знакомые есть, но пока приедем, пока найдём...
- Тогда чё ты жопу мнёшь? Деньги есть - садись. Сотка баксов до центра.
- А по счётчику?
- А по счётчику утром поедешь, на электричке.
- Но там ещё гостиницу найти надо.
- Вот это, как раз, по счётчику. Садись, безголовый, поищем тебе гостиницу. А не найдём, - в бордель приличную на ночь пристрою. Обслужат по высшей, были бы зелёные, - распахивая дверь,
подмигнул водила, хохотнул ехидно, провёл туда-сюда шершавым пальцем по будённовским усам и рванул, со свистом рассекая лужи, в наступающую ночь.
- Везёт мне сегодня на игривую тематику. К чему бы это? - подумал Крючник, вспомнил, что не вернул папочку с золотым теснением хозяйке супер-салона, улыбнулся сам себе в предвкушении, - сувенир тебе будет, перезрелый парень, память по неисполненному в нависающем преклонном возрасте, - позевал коньяком и, поймав плавный ритм дороги, откинулся и закемарил...
Очнулся от толчка вперёд на длинном торможении.
- Мы где? - слегка обеспокоился темнотой вокруг Сан Саныч.
- "Вторая речка", - как-то неопределённо показал водила, - тут это... две сосочки подбросить просят, вымокли, замёрзли. Возьмем до центра?
В близком свете фар висела морось. Слева, у его приспущенного окна маячили, съёжившись под одним зонтом, трогательные фигурки придорожных нимфеток.
- Бери, - неуверенно согласился Сан Саныч, - а кто платит?
- Не боись, парень, на твой тариф не повлияет. Прыгайте, молодки.
С наигранным щенячьим подвыванием девицы вползли на заднее сидение, поскулили, дыхнули алкогольно, замерли. Усталая тачка взвыла, встала на дыбы, но тронулась не шибко. Мокрая темнота прошелестела по капоту и улетела назад в наступающую ночь.
- Спасибо, Леонтич, - обняла невидимая за плечи. В тусклом отсвете приборов видны были только дешёвые цацки на её неухоженных пальцах, - мы курнём?
- Смоли, коль здоровья не жалко.
- Ну, спасибо, шеф.
- Вон ему спасибо говорите, - усами показал водила, - он маршрут заказал, у него и спрашивайте, - но нажал на прикуриватель.
- А если нет, что это изменит? Кури старая, страшная.
- У како-о-ой, - капризно вступила вторая... Зацепиться бы за это - "У какой" - и выдать им по полной, этим ссыкухам, этим... Всему этому пляшущему, потребляющему, потерянному в коноплёво-маковых зарослях поколению...
- Не тронь дерьмо. Спа-ать, - приказал себе Крючник и минут через пять выполнил команду.
...Два фривольных фонарика, розово вспыхнули под потолком, покачались в глазах и слились в один, - абажурчик с юбочкой. Пробуждение было лёгким, комфортным, можно сказать, воздушным, юным. Гладили шёлковые волны простыней и подушек, ласкали глаза ниспадающий бархат гардин и шитые золотом китайские панно, приятно волновал их игривый сюжет, тронул несколько потерявший свежесть, изысканный натюрморт на прикроватном столике, его аромат, нисколько не озадачили карта вин и затейливая форма подсвечника, завершающего композицию. Смущало лишь отсутствие внятного понятия, - где, у кого, когда и с кем? А также окон, зеркал, даже в ванной, и собственной эспаньолки на ощупь.
- Сбрил что ли по прибытии? Зачем? - вспоминая мучился, - Разберёмся, - быстро утешился Сан Саныч, - определился во времени, преодолел остатки сна и встал под душ, поигрывая неожиданно оживившимися бицепсами. Пришла прохлада и стали собираться мысли.
- Где? - безусловно в гостинице и, судя по развесистому интерьеру, не из дешёвых.
- У кого? - вопрос отпадает сам собой. Скорее, - как попал?
- Когда? - разумеется, вчера. Судя по натюрморту, выпил. Судя по памяти, - выпил прилично и заспал. С кем? - вот это никак сквозь туман не пробивалось. Сан Саныч отключил воду и бесполезные соображения, покувыркался в мягком полотенце, прыснул под уши из шарика "Босс", нырнул в душевное тепло махрового халата и бодро шагнул в наступивший день.
- Сюрприз, - обрадовала его заманчиво раскинувшая в постели сочную бледность пышного тела профессиональная фея, едва прикрытая на манер абажурчика с юбочкой, как только вышел он из ванной и
выплыл из сомнений. Вопрос "С кем?" мгновенно отпал, возник другой, - "С этой что ли?". Не может быть!
- Что за фокусы? - пошёл на грубость Сан Саныч. Не любил он вот так, сразу, - терялся. Предпочитал мягкий подход с неторопливой разведкой и лёгкой выпивкой на брудершафт. А эта, - явно не из той оперы. Даже не из оперетты.
- Дополнительные услуги не требуются? - обнажила дама дырку в нестройном ряду жёлтых резцов, -эротический массаж или чего покруче? - плевать она хотела на барские замашки, - у неё работа сдельная.
- Иди, иди, - брезгливо отмахнулся он, - бог подаст.
- На-а-адо же, бо-о-ог пода-аст, - не торопилась претендентка, заиграв желваками. Поискала в портовом лексиконе соответствующие моменту определения, но через силу сдержалась, блюдя ответственность за марку заведения, - все вы с вечера такие заботливые, а с утра такие...
- Какие мы с утра?
- Заботами заё... задолбанные... Ладно, успокойся, петушок, я к тебе без обиды. Всё оплачено. Так да или нет? Или я ухожу?
- В другой раз, - решил покончить миром Сан Саныч, - а как гостиница называется?
- Что с погодой, как одеться? - кинул он вслед, но тёмный коридор вернул ему лишь слабое эхо, - ...деться, ...деться, ...деться. Сан Саныч потоптался в размышлениях невнятных, к реальным
выводам не подобрался, наскоро разрушил аппетитный натюрморт, глотнул из остатков, облачился, имея ввиду визиты, в парадное, освежил в памяти список имён и достопримечательностей, прихватил дорожную кладь и, отбив по коридору чёткий шаг, выпал непосредственно на крыльцо. Что удивило, - отсутствие в фойе презрительно сонливой администраторши, какого либо намёка на приём - выдачу ключей и зачатков жизни под вечным грифом "свободных мест нет". Удивило, но не остановило. Остановило точным ударом в лицо сильное свежее морское солнце.
- Парень, парень, я здесь, - услышал он рядом знакомый рокот, не успев оглядеться как следует.
- Ты, Леонтич? - поразился Сан Саныч, - ты как здесь?
- Как заказано, карета к парадному крыльцу к десяти ноль-ноль, - широкая улыбка и пышные усы водилы, едва входившие в просвет окна, являли стойкое ощущение первобытной, ещё не истрёпанной подробностями реальности, - садись, парень. Куда едем?
- А где мы? - оглядывался Сан Саныч, - не узнаю.
- С головой у тебя что-то, - внимательно присмотрелся Леонтич, - перед тобой всем открытый город Владивосток, улица бывшая Светлановская, бывшая Ленинская, ныне опять Светлановская, вот драмтеатр, левее - ресторан "Арагви", напротив порт, впереди Набережная, за спиной центр. Ну, выбирай направление удара.
- А что за этой дверью? - показал Сан Саныч, осторожно уточнил место временного постоя.
- "Приют Благочестивой Серафимы", - подмигнул Леонтич, - вон табличка, вон красный фонарь. Ты что, не понял, не навеселился за ночь?
- И вот так в открытую, в самом центре города, на главной улице с оркестром?
- Тебе не ясно, парень? Владивосток - от-кры-тый город. Привыкай, - зона свободной торговли и морали. О чём всю жизнь мечтали... Ты скажешь, наконец, куда едем?
- Улица Всеволода Сибирцева.
- Номер?
- Поехали, там увидим, может уже поменялось всё. А по дороге, - цветы, конфеты, шампанское... Мало ли?
Улица Всеволода Сибирцева в минувшие четверть века изменилась мало, как и прилегающие к ней с именами пламенных революционеров - сопляков, спаливших в паровозных топках юные жизни за всю эту окружающую мерзость. Изменилась не к лучшему. Лоснящееся асфальтовое покрытие, освежённые фасады и подновлённые силиконовым кирпичом подпорные стенки разрушили гармонию полого убегающего к бухте булыжного проезда, уютной приземистой частной застройки, меж которой бушевали когда-то серебристые сиреневые кущи. Исчезла фигуристая чугунная, видимо царских времён, колонка, сливавшая по скату Жертв Революции потоки вылинявшей народной крови, нестройным маршем навсегда ушёл взвод деревянных двуногих столбов, убежала за ним озабоченная продолжением жизни пыльная свора дворняг и умерли за поворотом на Пушкинскую ежедневные гортанные клики пьяного армянина, - Луды-ы-ыть! Пайя-я-ять! На-а-ажы тачы-ы-ыть! А по субботам, - Ки-ра-сы-ы-ын!
- Угадал, Леонтич, это дом мой первый. Подожди, я не долго... Может... - он вдруг засомневался, а стоит ли?
- Иди, парень, иди, - святое дело. Там зачтётся...
Четыре дома под одним номером с дробями, три кирпичных, один деревянный, - тесный квадрат его детства. Сейчас да, тесный, а тогда, казалось, весь мир лежал в его пределах. В каменистых проходах - лапта и футбол, а у девчонок - классики, квадратики; в тенистых палисадниках - звонкие качели и босоногие прятки, а девчонкам - ломаные охапки сирени и непонятный холодок по спине; по грохочущим крышам сараев - казаки - разбойники, по чердакам и слуховым окнам - туманные морские дали, могучие линкоры краснознамённого Дальневосточного флота, горбатые гори-зонты, бычки "Беломора", а девочкам - первые неловкие поцелуи и неумелые, судорожные прикосновения. Вот он, дом осевший, размокший, в чёрных язвах, трещинах и плесени, измученный социалистическим принципом расселения, - семь, дробь, один - Родина его малая. Скамейка та же у входа, на скамейке тесно три бабки - вороны сгорбатились, сквозь очки приблизительные прищурились, кряхтят друг дружке в уши, - И хто это? Пропели половицы в коридоре, шаркнула по полу дерматином обитая дверь, и прямо за ней - кухня закопченным потолком придавленная, печь на четыре чугунных конфорки, кучка дров у поддувала, брюхатый умывальник в углу письку медную в таз эмалированный свесил, - кап, кап... Шкаф хозяйственный во всю стену, скарб кухонный ещё с той войны утаил; стол под клеёнкой замызганной, крынка хлебом ржаным круглым накрытая, бутылка светится порожняя, стакан гранёный мутный, солонка. Ещё коридор, вешалка, два плаща - болонья, сапоги резиновые, ржавый велосипед на крючке. Всё то же, как не было лет этих долгих... Из коридора тяжёлая филёнчатая распашная дверь в столовую. А там в центре стол овальный, стулья с прямыми высокими спинками, бугристой, истёртой кожей обитые; буфет-бегемот, горка, три фотопортрета над ней задумчивые, вылинявшие; слева в углу печь голландская по пояс голубая, изразцовая, клюка рядом и совок. Напротив, - высокое окно, гонимая сквозняком тюль, зажатая тяжёлыми бордовыми шторами, остеклённая дверь на веранду, по периметру обитая войлоком, неподвижным силуэтом стройная женщина в проёме, ещё не старая... Совсем не старая...
- Я пройду?
- Ты спрашиваешь?
- Моя "Комета" на месте?
- Где ж ей быть?
"Комета" в его уголке, на месте. И пластинки, и книги. И узкие деревянные ящики с помидорной рассадой никуда не делись. Лыжи доисторические под потолком сохнут, футбольные майки мокро
свесились, носки... Солнце нещадное не отпускает. Рука сама находит нагретый заезженный диск, - "П.И.Чайковский. Первый концерт для ф-но с оркестром, исп. Ван Клиберн (да-да, тогда ещё Ван Клиберн), оркестр п.у. К.Кондрашина". Щелчок включателя, подмигнул зелёный глазок "Кометы", вхолостую шелестит, с боку на бок переваливаясь, вращается изогнутый диск, гоняя по стене мутные блики, терпит палец, дрожит на адаптере.
Сейчас... сейчас... вот ОНА... появилась на углу... маленькая, ломкая, красивая, буйный ветер терзает волосы... Приближается... с открытым окном поравнялась... НУ! Старуха "Комета" и гениальный янки с Кондрашиным, не подвели. Как всегда, не подвели...Она, на первых, разрывающих пространство улицы аккордах вздрагивает, вскидывается и кричит, - Хватит! Хватит! Выходи! Выходи уже! Уши надеру!Уши и без того пылают...
- Ты куда так стремительно?
- Я быстро... я скоро... Я не долго...
- Вырос мальчик, - смотрит вслед не старая ещё, стройная женщина в сером костюме партийно-хозяйственного покроя, - когда вырос? И смахивает слёзу...
- Гос-по-ди, - со снисходительным смешком встречает она, оценивает, склонив голову и покачиваясь на каблуках, - я так и думала. Тебе сколько лет? Ты хоть школу закончил, двоечник? - сама-то, как видно, закончила давно.
- Обижаешь, закончил. И с серебряной медалью, - планета под ним ходуном ходит, по спине ручьи липкие, из последних сил, но держится, лицом не опадает.
- Ух ты, с медалью! Тогда подайте даме руку, медалист. И представьтесь, наконец.
- Саша... А-а-александр...
- Санечка. А я - Мила... Ты нарочно меня дурацкой музыкой пугаешь? Познакомиться решил? Пойдём, познакомимся поближе. Не боишься?
- Н-н-не боюсь...
Они направились об руку пустынной улицей, свернули в запущенный, заросший палисадник, нырнули под низкорослую, раскидистую яблоню, взошли узким двориком к крыльцу, держась за стену, пробрались тёмным коридором. Длинный, изогнутый на кухне, плетёный половик привёл их в аккуратную белёную горницу. На венском стуле, спиной к ним сидела грузная женщина со спутанными седыми патлами в байковом цветастом халате, - смотрела телевизор, что-то жевала.
- ...войска стран Варшавского договора, выполняя союзнические обязательства, вошли на территорию братской Чехословакии. Население демократической республики с пониманием встречает объединённые силы коалиции, - хрипло бубнил длиннорожий диктор.
- Что я говорила, - зло процедила женщина, не оборачиваясь, - доигрались порхатые, - и хрустнула яблоком.
- Не обращай внимания, - шекотнула в ухо Мила, - это хозяйка, - крутнула у виска, - она из ума выжила, не понимает ни черта, думает, что там евреи, ей везде евреи мерещатся, - и, приложив палец к губам, втолкнула в низкую спаленку, - раздевайся скоренько и ложись, мне некогда, мне после обеда на дежурство.
Прибавила звук в репродукторе, - Ой, рябина кудря-ва-я, бе-лые-е цветы-ы... Развернула резную китайскую ширму, по которой косо взлетели, полыхнули оранжевые шёлковые птицы, и скрылась за ней. Он схватился за спинку кровати, и, остолбенев, не мог оторваться от своего раздутого, носастого отображения в надраенном медном набалдашнике, пока доносились из-за ширмы звуки слетающих, сползающих одежд и отстёгивающихся пажиков. Сердце бухало в ушах, в горле...
Мила управилась быстро. Выскочила в короткой комбинации, обнажившей худые ноги, синие костистые колени и тяжёлую, ходуном ходившую под шёлком грудь.
- Ну что ты? Я же сказала, - у меня дежурство!
- Я люблю тебя...
- Я тоже люблю... Штурмана с китобойной флотилии "Алеут". Иди сюда, ложись...- ловко стала расстёгивать на нём рубашку, - только он придёт теперь аж через полгода... И не во Владик а в Находку... И там запьёт по чёрному, забичует, а потом уйдёт ещё на полгода... Не плачь, Санечка, что за ребячество. Лежи смирно, давай я тебе помогу...
- Ну-ну, не огорчайся, Санечка, - сказала Мила на прощанье, - какие твои годы, медалист, - для первого раза совсем неплохо. Ты такой ласковый, руки у тебя тёплые, мягкие, как у девочки. Приходи ещё. Придёшь?
- Не знаю... Приду, наверное... Я люблю тебя...
- И правильно, и люби меня. Я тоже люблю...
- Ты кто? Не узнаю, - прищурилась грузная неухоженная, горизонтально жующая женщина со спутанными седыми волосами в цветастом байковом халате, расстёгнутом на обильной груди.
- Здесь жила... - Сан Саныч торопливо подсчитывал, - лет тридцать пять назад...
- А-а? Громче говори, я недослышу, - развернула ухо тётка.
Он увидел её одутловатый профиль, узнал, и обомлел, - это была она, та самая, подарившая первые уроки... Именно подарившая. С иных она брала деньгами или японскими шмотками.
- Вас зовут Людмила? - решил убедиться он.
- Говори громче, я недослышу. Ты из собеса?
- Я из Жека! - крикнул Сан Саныч, махнул на это всё рукой и пошёл прочь.
В палисаднике над полусгнившей кучей мусора извлёк и мелко изорвал список друзей, подруг, однокашников, учителей, каких-то дальних-дальних родственников, мест их встреч и достопримечательностей давно канувшей юности. Взглянул с горькой усмешкой на клочки былого, рассыпал из пригоршни и выбросил из памяти.
- Скоро ты обернулся, парень, - удивился Леонтич, отойдя от дрёмы, - не нашёл, что ль, никого?
- И хорошо, что не нашёл, - признался себе Крючник.
- Тебе видней. Куда дальше-то?
- Поедем на кладбище, может, там больше повезёт.
- Это ты верно заметил, там везёт больше. По мелочам не беспокоят. На Морское едем?
- На четырнадцатый километр.
- Кто там?
- Мать.
- Святое дело, парень. Давно не виделись?
- Четверть века.
- Шутки у тебя, - помрачнел водила, - Ладно, погнали.
И погнали. Вьющаяся вдоль прибрежных сопок трасса, помотав тачку у полосы прибоя, фрагментами демонстрируя искрящиеся солнцем морские дали, мостом перевалила мелкую речку, вознеслась на перевал и, вот оно справа - лесное горное кладбище.
- Приехали, - доложил Леонтич, притормозив на гравийной обочине, - ты не долго?
- Как могилу найду, - не скрыл сомнений Сан Саныч, - а там не долго. Вот только, - он приподнял за серебристое горло тёплую бутылку полусухого, - с этим, вроде, по обычаю не положено?
- Иди в контору, вон она на взгорке, - показал находчивый водила, - там всё предусмотрено. И место подскажут, сам-то забыл поди?
- Да были приметы. Сохранились ли?
- Ищи, я подожду. Моё дело шофёрское, - вези и жди, за всё заплачено.
- Когда и кем? - прикидывал Сан Саныч, обобщая ситуацию, но за озабоченностью, отбросил лишние подробности.
В дощатой, прокуренной конторке висел дым, воняло сивухой, гудели и бились в стёкла осы и мухи, стонала в телевизоре чёрная порнуха, вокруг накрытого газетами стола возбуждённо сопели трое, опоясанные барсетками. Те самые, из "Боинга".
- Ребята, - сробел Сан Саныч, не ожидал такой встречи, - у вас питьём приличным разжиться можно?
- Чем платишь? - развернулся ближний. Сильно косил, на жирной губе обречённо повисла капуста.
- Чем берёте, тем и плачу.
- Машка, обслужи клиента, - позвал он в пустоту. - Плати гринами, - занося в рот очередную жмень, не забыл напомнить. И уставился в кончающую поросячим визгом порнуху.
С тихим звоном открылась раздвижная дверь, - Прошу вас, вы сделали свой выбор? - мягко улыбалась белогривая дива в пилотке, хозяйка зоны обслуживания. Да-да, той самой, из "Боинга - 737".
- Я не за этим, - бросил удивляться и не стал уточнять, что к чему Сан Саныч, - Понимаете, я ищу могилу матери. И чем-нибудь помянуть. Чем-нибудь пристойным.
- Нет никаких к этому препятствий, - скромно сияла девушка, - коньяк "Наполеон" - двадцать долларов, пять - сопровождение.
- Сопровождение куда?
- Вы ищите могилу вашей мамы, я вас правильно поняла, молодой человек?
- Да что же это такое, - какой я вам молодой?! - собрался возмутиться Сан Саныч, но подавил нахлынувшие чувства, - Ведите уже, - смирился он и, не изменив привычке, открыл перед дамой дверь.
Она повела его какой-то странной, вовсе не кладбищенской дорожкой, тянувшейся всё вверх и вверх, петляющей меж стройными, ухоженными, белёными стволами лип, отсыпанной мелкой галькой, по краям обложенной мягким стриженным под бобрик газоном. И никаких даже намёков на захоронения. Ленивый говор птиц, робкое волнение листвы, голубые в сонной зелени просветы, мягкие, баюкающие тени, - в принципе да, - вечный покой. Но где же, где? Сан Саныч нетерпеливо оглядывался, но вновь и вновь возвращался к пройденному, - золотистый затылок, ровная спинка, игривые бёдра, юбочка и ножки, ножки... Сумочка на плече, бутылками отяжелённая.
- Мы пришли, - благоговейно, как на театральной сцене произнесла Маша, уложив в белой перчатке ладонь вдоль дорожки, - вот то, что вы искали.
- Позвольте, но тут один только памятник, и ничего общего с тем, что я ищу, - насторожился Сан Саныч. - А что я, собственно, ищу? - изводился.
- Да... так, - Сан Саныч, хоть убей, не понимал ни черта.
- Вот даты рождения, смерти. Вы подойдите, убедитесь...
Основательное, в рост центрового баскетболиста, надгробье из полированного красного гранита. Плита со скошенными углами, золотая дубовая ветвь раскоряченная под портретом в овальном
углублении. На портрете грустная женщина в костюме партийно-хозяйственного покроя. Ещё не старая. Совсем не старая...
- Головина Фаина Марковна, - прочитала ему Маша, - убедились? Годы совпадают?
- А где остальные? Где все? - он осматривался, пытаясь хоть за что-то зацепиться.
- Все здесь. Это коллективный памятник.
- Что ты мелешь, Маша? - психанул Сан Саныч, - А портрет, а годы?
- Памятник один, а портреты и надписи - виртуальные, специальная разработка для удобства посетителям, особенно являющимся сюда через двадцать пять лет, - с сухой экскурсионной интонацией
объяснила Маша, - обратите внимание на этот неприметный фотоглазок. Он по внешним данным посетителей определяет имена усопших. Компьютерная технология дружественной нам Японии. Поминать будете?
- Виртуальным "Наполеоном"?
- Всё остальное - натуральное, без подделок.
- А можно водки?
- Но за те же деньги.
- Наливай, Маша. И себе.
- Мне нельзя, я при исполнении.
- Сделай исключение ради такого случая.
- У меня каждый день... Ну ладно, только по быстрому, - стрельнула глазами в сторону конторки, - сопьюсь тут с вами...
Она достала из сумки бутылку "Российской", два пластиковых стаканчика, отвинтила пробку, разлила по половине, и сказала заученно - проникновенно, - Царство Небесное вашей маме. И выпила скромно. И Сан Саныч выпил, и сказал, - Спасибо тебе, Маша. А она ответила, - За это спасибо не говорят. Приходите ещё. - Я уезжаю сегодня, - твёрдо решил Сан Саныч, рассчитался за обслуживание, сдержал волнение от тёплой близости Марии и пошёл вниз к нагретой дороге. Леонтич спал, похрапывал, откинувшись на подголовник, и что-то видел спортивное, - зрачки под веками бегали, и левый ус нервно дёргался.
- Просыпайтесь, шеф, едем.
- Назад? Во Владик?
- Вперёд, только вперёд!
- В Артём, что ли? В аэропорт?
- Точно.
- Быстро ты, парень, на родине обернулся. Не задержался, - весело укорил Леонтич, - ладно, дело хозяйское. За всё заплачено.
- Вот именно, заплачено, - подвёл черту Крючник, - малой мерой за всё скопом. Поехали!
Распрощались в Артёме у людного входа в аэропорт как родные, приобнялись даже.
- Извини, Леонтич, если что не так.
- И ты не поминай лихом, парень. Приезжай на подольше. Номер на борту видишь, - шесть восьмёрок, - звони, обслужу по полной.
- Спасибо тебе, вот и мои координаты. Будешь в наших краях, звони, - Сан Саныч, подал визитку, - Не скоро ты в наших краях будешь, - подумал, - не скоро, - набросил сумку и пошёл. Но остановился, оглянулся, вернулся к машине, наклонился к окну, прильнул прямо к уху и задал таки вопрос, долго вертевшийся на языке, - скажи, Леонтич, что ты мне всё "парень, парень". Мы же с тобой практически одногодки. Я что для тебя, - лох, простовато выгляжу?
Леонтич ошарашенно выкатил глаза, уронил усы и медленно развернул к нему зеркало заднего вида. Кудлатый, безбородый парень лет двадцати пяти смотрел оттуда и ужасом искажал лицо...
...Как пролетел он зал приёма пассажиров, что кричал бледной кассирше, ввинтившись в толпу жаждущих улететь ближайшим рейсом, что гундела под потолком объявляющая рейсы простуженная сифилитичка, чем и с кем везли его к трапу, - улетело всё, унеслось, растворилось в тупом, закладывающем уши гуде двигателей и мокром, потном, изматывающем полусне - полубреде. - Что это? Что это? - тукало в висках, - За что? За что...
- Ну ты слабак, мужик, - услышал он сквозь бред, - выпил всего ничего, а продрых всю дорогу. Хорошо не обблевался, - возись тут с тобой. Поднимайся, папаша, подлетаем.
- Куда? - облизывая засахаренные "Наполеоном" губы, через силу выдавил Крючник.
- А куда ты летел? - обрадовался барсеточник, - туда и прилетаем. Не умеешь петь, не пей. Маша, принеси ему водицы.
Белогривая дива в пилотке заботливо склонилась над ним.
- Пристегнитесь, пожалуйста, идём на посадочку.
- На посадку где? - всё ещё не верил Сан Саныч.
- Артём, аэропорт Владивостока. Что же вы весь полёт проспали, - обед пропустили. Вам "Боржоми" или соку?
- Мне расписание на обратные рейсы из Владивостока.
- Не налетались? - искрилась зубками Маша, - так давайте с нами. Часа полтора - два, - заправка, посадка и назад. У вас билет туда - обратно?
- Да-да, назад, назад, прошу вас, назад! - мерзко паниковал Сан Саныч, - можно я выходить не буду?
- Это нельзя, сейчас с этим строго. А вот с местом на обратный рейс помогу... Вы куда? Посадка же...
- В туалет. На минуту! На секунду! Не могу больше! - шёпотом орал он.
- Обосрался папаша, - пояснил боксёр и усталая компания словила кайф в конце полёта, аппетитно обсасывая конфликт души и желудка. Маша принципиально удалилась. Сан Саныч ворвался в туалет, припал к зеркалу, отпрянул и прослезился. Всё было на месте, - сникнувший ширококрылый шнобель, некогда вызывавший неподдельный интерес печально озабоченных дам, прошлая голубизна глаз с нездоровыми точками в зрачках, наметившиеся мешки под ними, в три морщины мощный лоб с забегами залысин и побегами пепельной седины, волевой рот над безвольно падающим подбородком, прикрытым хорошо подогнанной эспаньолкой, даже бурая бородавка, уцепившаяся за левую мочку уха. Всё на месте, всё, всё...
- Пятая была лишней, - окончательно приговорил Сан Саныч своё падение за пределы времени, свои сомнения и страхи, - хватит с меня. Домой, - и решительно двинулся к выходу. Борт уже выруливал на стоянку.
- Зарегистрируйтесь и не опоздайте на обратный рейс, - строго улыбнулась предупредительная Маша, - место вам заказано. Сюда в бизнес-класс. И пройдите на выход в первый салон, - назад выхода нет.