Те справно отучились, настрелялись, уподрывались, политически подковались и отбегали свои семь месяцев в близком сердцу, учебном центре Гуанабо, что находился в двадцати пяти километрах к востоку от Гаваны. Теперь ехали по двое-трое, меняя паспорта, через Панаму и Коста-Рику на разнообразных транспортных средствах. Их личные дела уже переместились с острова Свободы в железный ящик под кроватью доктора Хосе, но язык изложения оказался неведомым мне испанским, а Фрол - ленивым. Поэтому, кое-как, совместно изучив "истории болезни" пары десятков амигос, мы решили подыскать что-нибудь более подходящее для души и сердца. 
    Невозможность подчинения одушевленно-гондурасского кому-либо никарагуанскому обеспечивала проведение оперативных совещаний в узком кругу вышеуказанного командного состава. Случалось это за завтраками, причем на скорую руку. Потом разбредались по личным местам постоянной дислокации, которые довольно быстро переместились под шатер столовой. Исключением оказался революционный доктор Хосе, обладающий манерами уединенного прожигателя жизни и всё время что-то писавший в духоте своей деревянной хибарки. 
    Ну, а мы, с Фролом, отлично освоившим в стенах Донецкого военно-политического училища науку убеждать, а также преферанс, делились игровыми навыками и лингвистическими (точнее, матерными) познаниями с молодым Жэкой, протирая штаны на лавках столовой. Тихо и мирно просаживать местные кордобы по десятке за вист никак не получалось - близлежащий военный аэродром периодически и буквально оглушал. Продолжалось это изо дня в день, а завершалось традиционным, вечерним и молниеносным броском в угрюмый городишко Эстели. Хотя и в разомлевшем, игнорирующем всех и вся, почти убитом 469-м УАЗе при повсеместной, нездоровой криминальной обстановке, но что на этом свете могло завалить мечту о ледяном пиве? 
    Ни местная, адская текила, ни ужасающий ром, ни виски на жаре не пошли. И даже вечером. Вероятнее всего нам, с обрусевшим Фролом, просто не хватало земляка, а Жэка пока дозревал. 
    В грохоте серо-коричневых, железных птиц продолжало вставать и садиться солнце-сталевар. Вдалеке лежали зеленые горы, пылили или дымили какие-то колонны. Нас обстирывали, меняли постельное белье, убирались в хибарках, засыпали отхожее место хлоркой и справно кормили привозной бурдой неопределенного возраста военизированные дамы на конной тяге. Они состояли на службе в батальоне аэродромного обслуживания Фуэрца Айреа Сандиниста (местные ВВС), но наш распорядок дня в плане приема пищи не видели или не хотели видеть даже в упор. 
    Зато, воды было в достатке, но вот питьевой - маловато и родимой заразы с москитами хватало. Я уже убедил себя, что именно из-за этих неудобств карта шла вяло или вовсе не шла. 
    Морально-политический облик почти не хромал, хотя местная бумажная пресса разочаровала даже носителей языка - кубашей. Ровесник века по кличке "Телефункен" бесконечно извергал нечто патриотически-самбаобразное и, в конце концов, изничтожил все возможные ресурсы своего раритетного нутра, приказав долго жить. Но мы не отклонялись от будоражащего курса событий. Раз в неделю из Манагуа заезжал поделиться слухами и быть расстрелянным на сигареты куратор "кубашей", грозный команданте Хорхе. 
    Изредка и, как всегда неожиданно, приключались трагедии. Заканчивалась бумага под "пулю" и тогда приходилось беспокоить "главного партизана". Казалось, революционный доктор вырывал желтоватые листы из сердца, а не из арсенала чистых блокнотов, стопочкой покоящихся всё в том же секретном, железном ящике под кроватью. 
    Мы увлеклись всерьез, и у карточного маразма уже не было видно ни конца, ни края. Но в один, ничем не примечательный, умопомрачительно яркий и яростно-жаркий, в который раз многообещающий день... А вообще-то... В затылок, вроде, не дышат и поэтому пора переходить на шаг. Начнем с начала. 
    Стояло удивительное, раннее утро. Очертания гор хоронились за белесым продуктом конденсации влаги на плодах сгорания авиационного топлива. 
    Солнце стеснялось и лишь засвечивало стыдобу жиденьких, не успевших попрятаться облаков, пока остальная округа готовилась к восхождению Его Величества на небесный трон. Неведомо откуда взявшийся легкий ветерок доносил свежесть едва проснувшихся, пока еще мутных джунглей, слегка разогнав всё те же авиационные "плоды". 
    "Карягуа укутана рассветной дымкой. Зеленых склонов вид пьянит меня". Кошмар..."Холмы Карягуа укутаны рассветной мглой..." Не, не пойдет. И никаких мизеров на сегодня". 
    Я драил зубы, безуспешно пытаясь вдарить свежей струей по классической поэзии, и заодно изучал в треснутом зеркале умывальника собственную бороду. Хвастать пока было не чем - никакой окладистости, но и раздражающих факторов во внешнем мире не наблюдалось. Покой и умиротворенность хранили нерушимый союз с момента подъема. Видимо, керосин у соседей закончился, и это радовало. 
    - Там... Capellan привезли. С отрядом пойдет, - раздался за спиной несколько удививший своей веселостью голос Фрола. Он хмыкнул и продолжил. - Лет шестьдесят, если не больше. 
    - Кого?... Куда пойдет? 
    - Этот, как его... По-русски - поп, кажется. Он с отрядом пойдет. Пожилой очень. 
    - Священник? 
    - Поп. 
    - Бля... 
    И зажужжало, засвистело, завопило, разревелось. Не закончился керосин! 
    - Где он? 
    - У доктора сейчас. 
    Борода совсем разонравилась, а зубы остались не додраенными. Я набрал в рот воды и, кое-как промыв глаза, выплевывал остатки зубной пасты по дороге к своей келье на сваях. Приходилось блюсти приличия - прикрыться х/б и не шарахаться с голым торсом, хотя и по пустующему расположению. Фрол громко зудел за спиной. 
    - Совсем дураки. Его же нести придется. 
    - Понесем. Народа должно хватить. 
    Первый порыв в плане постановки на вид несовместимости задач отряда с функциями дома престарелых улетучивался с нарастающим аэродромным грохотом. 
    Кому-то что-то объяснять и доказывать - просто, нереально. В конце концов, это их личное дело, а мы подскажем по мере сил и возможностей "как", "куда", "где" и "зачем". Наша задача - это не боевые действия, а обеспечение функциональной жизнеспособности партизанского сброда c нахождением в его составе на территории Гондураса в течение двадцати дней. Цели - образведование предполагаемого района дислокации с определением точек, пригодных для месторасположения основной и резервных баз. Затем, проминирование и минимальная фортификация периметра безопасности основной базы, а также развертывание средств радиосвязи. Безусловно и добровольно-обязательно придется устанавливать, маскировать и запускать генератор с хранилищем дизтоплива. Также, предполагалось выполнить наведение транспортных самолетов и прием с воздуха вооружений, боеприпасов, ВВ, продовольствия, оборудования, снаряжения, медикаментов и прочей бодяги с размещением на основной и в закладах-схронах на точках резервных баз. 
    Потом мы уйдем, и уж пусть они сами бьются или деморализуют отечественную военную хунту. Денег не жалели, потому как партизанам также вменялись в обязанности боевые операции по уничтожению или проведению диверсий на аэродромах и базах контрас, но некое потаенное чувство подсказывало, что до этого вряд ли дойдет. Лень им будет соседскими проблемами заниматься. 
    А солнце уже затеяло вакханалию и мало чего удалось разглядеть за тряпкой-пологом, заменяющей дверь докторского жилища. Брякнул туда - опять же, за ради приличия: 
    - Buenos dias, comandante! Como estas? (Доброе утро, командир. Как жизнь?) 
    - Fine. Please meet our friend (Прекрасно. Встречайте нашего друга), - глухо донеслось из сумрачной духоты. Док угадывался сидящим на кровати, а на встречу, из-за стола, поднялся кто-то высокий и худющий. 

   
    - I am Mario. Glad to meet you, camaradas (Меня зовут Марио. Рад встрече, товарищи). 
    А язык-то - не местный английский, а доморощенный штатовский. Это несколько удивило. Поймав протянутую руку, я застеснялся сжать её обычным образом и прогадал. Глаза сразу же привыкли к сумраку, когда моя ладонь чуть ли не хрустнула. 
    - Wow... Ничего себе - дедушка. 
    Фрол хмыкнул. 
    - What? (Что?) - дед белозубо улыбнулся, услышав, по всей видимости, незнакомый русский язык. 
    - Nice to see you, comrade Mario (Рад видеть вас, товарищ Марио). 
    - You could call me Padre Mario. It should be more convenient name for all of us. (Вы могли бы называть меня Отец Марио. Это имя будет наиболее подходящим для всех нас). 
    - As you wish, Padre (Как скажете, батюшка). 
    Я представился, затем уселся на пустующую оружейную пирамиду, заменяющую вешалку в прихожей. Фрол сел рядом, а мы с падрэ продолжали рассматривать друг друга и улыбаться. 
    Его лицо было вытянутым и загорелым до черноты. Сверху - ёжик седых волос. Изобилие морщин спряталось за огоньком глаз, которые жили своей собственной и, похоже, не совсем земной, устремленной куда-то во вне, сильной жизнью. 
    - Вы верите в бога? - поинтересовался священник. 
    - Нет, не верю. Я - коммунист. 
    - Но коммунисты тоже должны верить. Все люди должны верить в бога. 
    - В СССР так не считают. 
    - Странно. 
    Он замолчал, потом обратился к Фролу на испанском. Я ничего не понял из их разговора, но Фрол даже растерял свою обычную маску одухотворенного политработника и тоже заулыбался. 
    От этого деда исходила какая-то сила или даже мощь Разума, о существовании которой я, казалось, не имел ни малейшего представления. Он не играл, но битое нутро предлагало не спешить со скоропалительными выводами. 
    Балакали они еще минут десять, пока не выяснилось, что падрэ не спал вторые сутки. Вот тут доктор Хосе Мария продемонстрировал, не в пример своему внешнему виду и предыстории, редкостную гуманность, решив немедленно расквартировать падрэ в соседней, пустующей обители, дабы тот предался снам. Мы с Фролом пошли будить Жэку и по своим делам - в столовую, но не только для того, чтобы помечтать о завтраке.