Вернее было бы назвать эту главу моих воспоминаний "Как я упразднял КПСС", но, во-первых, это произошло на одном небольшом отдельно взятом социалистическом предприятии, а во вторых, сначала я попытался-таки в эту КПСС вступить. "Воспоминания", - сорвалось у меня с кончика пера? Марк Твен, кажется, сказал, что когда человек начинает совать нос в свою молодость, это явный признак того, что он стареет. А может, это написал Бранислав Нушич. Видимо, я все же старею, хотя ужасно не хочу признаваться в этом себе, тем более - окружающим, держусь молодцом, но против паспорта не попрешь. Вот и афоризм юмориста о том же.
Описываемые мной события происходили в 1982 году, в СССР как раз начался великий период, когда генсеки менялись со скоростью стахановца, идущего на трудовой рекорд, и в народе выдвинули шутливый лозунг: "Пятилетку в четыре генсека". И лозунг был претворен в жизнь. Давайте загибать пальцы: Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев - четверо за пять лет, единственный план КПСС, который с блеском и честью был выполнен.
Итак, был я тогда молодым, небитым (как будто сейчас я - битый! Так уж получилось, что удавалось как-то уклоняться от битья, поступал в точности с гороскопом "водолеев", к которым принадлежу - спорил шляпой, то бишь, если что-то мне не нравилось, надевал шляпу и уходил. Так что до разборок, рукопашных выяснений отношений, погромов дело не доходило).
Тут я сделаю остановку, ради важного замечания. В Израиле мне приходится читать много воспоминаний серьезных уважаемых людей. Почти все они были либо сионистами-отказниками, либо диссидентами. Я же был конформист. (О! Так и назову будущую книгу: "Воспоминания конформиста" Если что-то получше в голову не придет). Никаких конфликтов с властью. О переезде в Израиль и не помышлял, хотя приехавшая сюда в 1972 году сестра присылала каждый год визы, и меня выпустили бы без проволочек, никакой ценности для той страны я не представлял. Как и не составил бы угрозы, окажись за бугром. Выходит, что и конфликтов никаких мне описывать не придется, ни столкновений с властями, ни страданий от беспредела правоохранительных органов. И все же со мной произошло там немало интересного. Но пора уже начать собственно воспоминания.
Итак, меня молодого (хотел написать - безусого, но как раз тогда, в отличие от сейчас, усы я носил! И на ехидные замечания остроумно парировал: "Поцелуй без усов что яйцо без соли"). Опять отвлекся. Меня молодого, красивого, тридцатилетнего бросили, пользуясь выражением Райкина, на театр. Директором. Был это Самаркандский областной кукольный театр кукол. Он находился на грани краха, предыдущего директора обвинили в присвоении соцсобственности, театр сидел на картотеке (то бишь, его счетами распоряжался банк, выплачивая в первую очередь долги, потом - зарплату, и на прочие расходы ничего не оставалось). В театре были две труппы: узбекская и русская, одна из них написала коллективную жалобу на другую в Обком партии, вторая, не желая оставаться в долгу, накатала телегу на коллег прямо в КГБ. Главный режиссер подрался с очередным, тот подал на него в суд. Спектаклей на стационаре не было, возили три куклы и пародию на декорации по детсадам и школам. Из-за регулярных задержек в выплате зарплаты артисты устраивали забастовки (может, первые забастовки в Союзе той предперестроечной поры). И высокое начальство решило, что мне там самое место.
Когда мою кандидатуру утверждали в Обкоме, кто-то обратил внимание, что я - беспартейный. (Позже мне сказали, что в СССР было два беспартийных руководителяочага культуры, и в обоих случаях это был кукольный театр: Образцов в Москве и ваш покорный слуга в далеком провинциальном Самарканде). Заведующий отделом пропаганды беспечно бросил: "Так пусть вступит".
И правда, что за препятствие? Своя ж рука - владыка. Не пятая графа, которую не изменишь. Эту деталь можно легко изменить как в ту, так и в другую сторону.
Приняв дела и немного осмотревшись, я решил
выполнить наказ партийного босса. Мне не пришлось самому начинать разговор на эту тему. Ко мне пришел секретарь партийной организации театра. Хороший артист, скромный по природе своей - видимо, потому и выбрал профессию артиста-кукольника: можно спрятаться за ширмой, можно оставаться стеснительным.
Немного смущаясь, он сообщил мне, что завтра состоится очередное заседание парткома, устроит ли меня, если это будет в 4 часа пополудни?
- Но я не член партии, - напомнил я стеснительному комиссару о своем статусе.
- Как директор должны знать, что мы обсуждаем, какие решения принимаем.
Резонно. Хотя ситуация была немного ненормативная. Разрабатывая инструкции для парткомов, не предполагали, что директором может оказаться не член партии.
- Давай, уточни в райкоме партии, может ли беспартийный директор присутствовать на ваших заседаниях. Заодно спроси, скоро ли меня примут в партию.
Назавтра наш Фурманов подошел ко мне и сказал: сегодня же на заседании партийной организации будем принимать.
В 4 часа в мой кабинет стали собираться коммунисты театра. Один, второй, третий, четвертый. Секретарь парткома был пятым и последним. Такова была ячейка. Пять лучших представителей коллектива. Ядро. Что ж, со мной будет шесть. Рост на 20 процентов. В отчетах парторганизации эта цифра будет смотреться неплохо. Весь коллектив - 60 человек. Не многотысячный завод.
О повестке дня не буду. Не помню, о чем они там говорили. Последним пунктом было принятие в ряды КПСС директора товарища Мурадова Ю.Г.
Подчиненные мне артисты и работники стали задавать вопросы о международном положении, спросили о том, кто является секретарем ЦК КПСС по идеологии, когда была гражданская война. Поставили на голосование. Единогласно постановили принять меня в их славные ряды.
- Когда я получу красную книжку?
- Это не так скоро. Теперь вашу кандидатуру должны утвердить в райкоме партии. Там вас тоже будут спрашивать, в приемной комиссии сидят ветераны войны и труда, люди очень въедливые, так что вы подготовьтесь. Будут гонять по международной обстановке, по истории КПСС и СССР, и вообще. Были случаи, когда кандидатов заворачивали по десять раз.
Я пожал плечами и пообещал подковаться.
Прошла неделя. Секретарь не ведет меня в райком. Вторая неделя. Ничего. Я сам его спрашиваю: "Ну, когда меня будут терзать вопросами ветераны войны и труда?"
Мой Фурман мнется.
- В чем дело? Говори ясно.
- Понимаете, у них есть разнарядка...
Короче, он объяснил, что райкому спускают лимиты на принятие в члены КПСС людей из прослойки - ИТР, врачей, учителей, всякий творческий люд. И есть установка делать упор на рабочий элемент. Это легко понять. Партия все таки рабоче-крестьянского гегемона, а вся номенклатура - партийная, и чтобы разбавить, снизить их процент, следует набирать из рабочих и крестьян. Но именно гегемону эта КПСС на фиг не нужна. Лучше лишнюю поллитру купить, чем взносы платить. В то время как образованный народ так и прет в партию, в надежде сделать карьеру с красной книжкой в нагрудном кармане.
Ладно, подождем, у меня не горит. Через месяц спрашиваю:
- Скоро меня будут утверждать в райкоме?
Опять мнется.
- Ты напоминаешь им про меня?
- Да.
- Ну?
Наконец мой Фурман раскололся:
- Нужно преподнести подарок заведующему отдела.
- Какой подарок?
- Не знаю. Можно хрустальную вазу.
Это были годы, когда хрусталь в Союзе считался самым лучшим подношением.
Вот еще! Взятку дать, чтобы меня в партию приняли? Сами же просили вступить. Не нужно, я обойдусь. На этом моя одиссея по вступлению в ряды КПСС и закончилось.
Вскоре выяснилось, что молодой актер, игравший в театре роль секретаря парткома, уже отработал два положенных после театрального института года. Несмотря на мои просьбы, он уволился и уехал в родной Хорезм, ближе к своим, к родительскому дому.
Осиротевшая и уменьшившаяся на одного члена парторганизация выбрала своим вожаком председателя профкома.
Это была своеобразная личность. Тех, кого называют "скользкий тип". И по внешности - тонкий, высокий, остроносый. И по характеру. Назовем его условно Умаров. Театр - предприятие маленькое, освобожденного председателя профкома не полагается. Так он формально числился кем-то, а на деле расхаживал по зданию в костюме, белой рубашке и при галстуке, составлял отчеты, собирал взносы, проводил профсоюзные собрания, на которых работники ссорились насмерть.
Став секретарем парткома, он решил развить еще более бурную деятельность. Через три дня после вступления в должность пришел ко мне в кабинет с претензией:
- Завтра 1 мая, а мы не вывесили красные знамена над фасадом.
- Да, упущение. Возьмите флаги на складе и вывесьте.
- Это должна сделать администрация, - заявил он безапелляционным тоном.
Мне это сразу не понравилось. Это была его первая и последняя ошибка. Я понял, что он хочет быть бдительным оком, контролером политической зрелости беспартийного директора, стукачом.
Я вызвал кадровичку и спросил, кем у нас числится новый Фурманов. Машинист сцены.
- Но на сцене нет машин. Есть лебедка, которая поднимает и опускает занавес, только она из-за бездействия заржавела, - пояснила кадровичка.
В Союзе уволить кого-то было нелегко, даже если он полный бездельник. А уж секретаря парткома или председателя профкома...
Я достал инструкции по руководству театрами, нашел раздел, детально описывающий обязанности каждого работника. Выяснилось, что машинист, пока его "паровоз" отдыхает, выполняет также обязанности рабочего сцены. В нашем случае - таскает ящики с куклами, аппаратуру, детали декорации. В автобус и из автобуса. Расставляет на сцене. Разбирает конструкции после спектакля. То есть, дел невпроворот.
Администратор, организовывающий спектакли на выезде, давно уже упрашивал меня взять еще одного рабочего сцены. Когда он пришел в очередной раз, я ему сказал:
- У тебя есть рабочий. Умаров.
У администратора дух захватило.
- А он будет работать?
- Что за вопрос? Если хочет получать зарплату, будет выполнять свои обязанности.
Через полчаса ко мне вбежал Умаров, бледный, губы дрожат.
- Администратор заставляет меня таскать ящики с куклами.
- Он поручает тебе выполнять твои обязанности.
- Я - машинист сцены!
- Скоро у нас появятся на сцене новые машины, а пока их нет, будешь рабочим сцены. Согласно инструкциям.
- Каким инструкциям?
Я вызвал секретаря и попросил ее перепечатать из книги, что именно входит в обязанности машиниста, и вручить Умарову под расписку.
Прочтя документ, он снова пришел ко мне:
- У меня нет рабочей одежды. Мне полагается.
Завхоза тут же снарядили в магазин, купить униформу для всех рабочих сцены. А Умарова я поблагодарил за бдительность.
На следующий день Умаров ходил по театру в длинном темно-синем халате, таскал декорации, послушно выполнял указания администратора. Еще через день он на работу не вышел. Позвонил, сказал, что заболел. Болел он месяц. Вышел на работу, опять его ждала униформа и декорации. День проработал, и опять заболел. На этот раз его болезнь длилась уже два месяца. Ясно: молодому, полному энергии парню, который до этого никогда не болел, достать бюллетень - раз плюнуть. Я попросил кадровичку позвонить ему и предложить: либо выходи на работу, либо выправляй инвалидность. Так полагается по закону. Умаров даже не явился лично, прислал через кого-то заявление об увольнении по собственному.
Жаль. Хороший был работник. Перспективный. Идеологически подкованный.
В райкоме тут же узнали об увольнении секретаря, вызвали меня на ковер. Инструктор строго спросил: "Почему уволили секретаря парткома без разрешения райкома?"
- Я не уволил, он сам уволился.
- Все равно, прежде чем издать приказ, вы должны были сначала поставить в известность райком.
- Извините, не знал об этом.
- Отмените свой приказ. Он должен сначала отчитаться за работу парторганизации.
- Не могу. Он три месяца не приходил на работу. А кроме того...
Я раскрыл папку, которую принес с собой, и в ней - компромат на уволившегося секретаря. Дело в том, что уже через два дня после выдвижения Умарова секретарем парткома, ко мне пришла актриса Надежда С., которую избрали председателем профкома вместо Умарова. С круглыми от возмущения глазами.
- Юрий Гаврилович, смотрите, что он делает!
И положила список очередников на квартиру. Первым в ней числился сам бывший председатель профкома, а ныне - секретарь парторганизации.
- Ну, все в порядке, я вижу - протокол заседания профкома, сами утвердили список.
- Не было никакого заседания! Это все - липа! Я сейчас же иду в ОБЛСОФПРОФ, заберу там наш список. Мы соберемся и утвердим новый.
- Но почему бы ему не быть первым?
И тут выяснилось самое главное. Год назад театру выдели квартиру, и получил ее этот же самый Умаров. Он оформил квартиру на свою мать, а сам снова вписал себя в список первым. И это при том, что театрам в Союзе квартиры выдавали раз в три-четыре года. А то и того реже.
Вот весь этот компромат я и выложил перед инструктором.
Он ознакомился, проворчал недовольно:
- В следующий раз увольнение только через нас.
Я дал клятвенное обещание.
Партийная организация теперь насчитывала три человек. Все равно - ячейка. Собрались, избрали из своих поредевших, но все еще сплоченных рядов нового вожака - заведующего постановочной частью.
Личность еще более любопытная. Кстати, в отличие от предыдущего, очень полезный человек, это без иронии. Он был доставала. Человек для театра нужный позарез. Шутил: "Дайте денег, я вам танк пригоню". И не приставал с идеологическими замечаниями. Был он человек малообразованный, флаги развешивать не требовал. Душа парень. Но у него были другие недостатки. Которые превалировали над достоинствами.
Сейчас в моем рассказе будет еще одно отступление, большое, но все же не такое, как в знаменитой пьесе Б. Брехта "Кавказский меловой круг". Брехт в середине пьесы останавливает развитие сюжета и подробно рассказывает биографию нового героя, судьи, который и начертит этот самый меловой круг, чтобы тяжущиеся родители могли бы тащить из него за руки спорного мальчика. Это такая задержка, что случись она у женщины, не планирующей ребенка, то свела бы ее с ума. Мне здесь эта задержка необходима, чтобы объяснить, почему я избавился от такого полезного работника. А потом объясню, как я это сделал.
Недели через три после моего назначения ко мне в кабинет пришла завлит:
- Юрий Гаврилович, посмотрите, пожалуйста, в окно.
Я подошел к окну, выходящему на улицу Ленина, на противоположной стороне располагалась гостиница. Улица Ленина напротив театра неширокая, было прекрасно видно, что происходит. У входа в гостиницу двое мужчин тащили явно очень пьяную высокую девушку. Длинные волосы растрепанны, юбка задирается, туфли падают с ног. Мужчины роняли ее, поднимали, тащили по земле от подъезда к поджидавшей на дороге машине.
Я с недоумением оглянулся на завлита - зачем она привлекает мое внимание к этой сцене? Она жестом предложила мне вглядеться. Я опять повернулся к окну и вдруг с ужасом узнал в пьяной девушке нашу молодую актрису В.
Поступок завлита можно понять. Она это делала не из злобы. Из-за отсутствия В. срывалась репетиция очередного режиссера, который (как мне уже передали сплетню) был любовником этой завлитши.
- Как она туда попала? - спросил я женщину.
Она объяснила: наш завпост, умелец, мастер на все руки, подрабатывает на полставки в этой гостинице, чинит радиоприемники в номерах. Заодно предлагает постояльцам услуги девушек легкого поведения, и присылает к ним вот эту нашу актрису. Получая свою долю, разумеется. Я еще раз посмотрел через дорогу - актрису как раз усадили в машину. Не знаю почему, со мной приключился острый приступ стыда, будто мне указали на позор моей дочери. Впервые в жизни я почувствовал какую-то боль в левой стороне груди. Почему? Не знаю. Я был меньше месяца директором театра, еще ни разу с той актрисой не разговаривал.
В. репетировала главную роль в готовящемся спектакле, естественно, репетицию в то утро отменили. На следующий день секретарь пригласила В. в мой кабинет. Я предложил ей сесть на стул напротив себя. Красивая, 25-летняя, немного ироничная. Может, за внешней бравадой скрывает смущение. Скорее всего, чувствует, что журить ее будут не только за срыв репетиции. Мы помолчали немного. Я не стал устраивать разгона, не стал стыдить. Просто сказал то, что чувствую.
- Я видел, как вчера тебя выносили пьяную из гостиницы. У меня вот здесь защемило. И это вместе со мной видели еще несколько человек. Не знаю, что чувствовали они, а я чувствовал, что это на глазах у всех позорят мою дочь.
В. была готова ко всему - скандалу, угрозам, уговорам, нотациям, только но не к этому.
Поскольку я не задал никакого вопроса, не упрекнул, ничем не пригрозил, позой и интонацией дал понять, что разговор окончен, и мне больше не о чем с ней говорить, она встала и вышла.
Больше ни одной репетиции по ее вине сорвано не было. Забегая вперед, скажу, что через полгода она вышла замуж, еще через год ушла в декрет. Прощаясь с труппой, зашла ко мне в кабинет и сказала, что ее спасла та наша короткая беседа. Хотя беседы-то и не было, а было несколько сказанных мной искренних, от всей души фраз.
Теперь вы знаете, как я относился к этому завпосту-сутенеру-доставале.
И вот этот человек отныне - секретарь партийной организации театра, в котором работают более десяти юных актрис, получающих мизерную зарплату. Я еще раньше дал себе слово, что этого негодяя в театре не будет. А его возвышение заставило меня действовать без промедлений.
Черт побери. Как же это сделать? У меня перед глазами стояли строгие жесткие глаза инструктора. Не хотел я никакого конфликта с райкомом, я и не держал зла на них, я был доволен тем, что партийный босс из обкома не сможет меня упрекнуть, что я не выполняю его указание - я вступаю в партию, да меня не принимают. Алиби есть. Но сутенер в театре?!
Худсовет, председателем которого я был, как раз утвердил грандиозную постановку "Волшебная лампа Аладдина".
- Поручи заведующему постановочной частью составить смету, - сказал я режиссеру.
- Смету мы с художником составим сами, он ничего в этом не понимает, - ответил тот.
- Давайте договоримся, что каждый занимается своим делом. Вы думайте над концепцией, мизансценами, красками, звуками. Получится спектакль плохим, вам несдобровать. А хозяйством пусть занимается завпостчастью.
- Но он полуграмотный, не сможет составить смету.
- Научится. За это он получает зарплату.
Назавтра завпост принес мне грязный мятый листок с перечнем нужных материалов.
- Это филькина грамота. Мне нужна составленная по всей форме смета. Мы откроем специальный постановочный счет в банке, без грамотной сметы этого сделать невозможно. Ты можешь пойти с этим листком в госбанк и открыть особый счет? В ней должно быть такие-то и такие-то пункты.
Завпост ушел. Каждый день я вызывал режиссера и спрашивал, где смета.
- Если завтра сметы не будет, спектакль денег не получит, снимем с репертуара, - пригрозил я наконец.
Режиссер пошел к завпостчастью. Потом мне рассказали, что завпост обращался ко всем с просьбой, ему пытались помочь, но никто в сущности не знал, как составляется эта смета. Не делалось этого в театре прежде.
На следующее утро секретарь занесла мне его заявление по собственному, написанное ее красивым четким почерком.
- Такие заявление работник должен писать собственноручно, - сказал я назидательно, подкалывая лист в новозаведенную папку.
Через полчаса она принесла новое заявление завпоста. Собственноручное. И безграмотное. Коряво нацарапанное. Я внимательно прочел, игнорируя ошибки, сказал секретарю:
- Он не указывает причину, почему увольняется.
Еще через полчаса она принесла новое заявление, в котором была указана причина: "по семейным обстоятельствам".
- Тут не написано, с какого числа он просит оформить увольнение. Он хочет отработать положенный месяц?
В новом заявлении стояло: "Прошу оформить увольнение с сегодняшнего числа".
Я написал резолюцию: "Поскольку товарищ *** является секретарем парторганизации театра, ему для увольнения необходимо получить особое разрешение райкома партии". Дал секретарю прочитать свою резолюцию, а заявление подшил в ту же папку, в которой уже лежали три предыдущие.
К вечеру секретарь принесла еще одно его заявление. Устно передала: завпост был в райкоме, ему разрешили уволиться. Я был уверен, что никуда он не ходил. Тем не менее, подписал приказ. Он так и не понял, за что я его вышвырнул из театра.
Ясно, что уже назавтра меня опять вызвали в райком. Шутка ли - за два месяца уволилось три секретаря парткома! Даже генсеки в Москве не успевают меняться так часто. Я стал оправдываться:
- Он завалил меня заявлениями. - И показал все четыре листа - один написанный моим секретарем, и три - собственноручные каракули полномочного представителя КПСС в театре. - Не знаю, может, нашел работу, где платят лучше. Оклады у нас сами знаете, какие.
- Ведь я предупредил вас, - желчно процедил инструктор, - увольнять только с нашего ведома.
- Ну вот же, на четвертом заявлении я написал резолюцию: "Получить разрешение райкома". Он сказал мне, что был у вас, вы разрешили.
- Не был он у меня! - ответил раздраженно инструктор.
Ну, это уже ваши внутрипартийные дела.
Теперь в театре осталось только два коммуниста. А чтобы считаться ячейкой, нужно как минимум три человека. Все же не ячейка террора, где достаточно и двоих. Можно бы срочно принять в партию еще одного, но райком распорядился иначе: не создавать в областном кукольном театре ячейки, а прикрепить наших коммунистов к большой здоровой организации расположенного по соседству Областного оперного театра.
Так бесславно закончилось присутствие КПСС во вверенном мне на несколько лет театре. Битва длилась всего полгода.
Дамы и господа, я не был героем. Не был борцом.
Не хочу быть понятым неверно. Я не ставил своей целью бороться с системой, бодаться с КПСС. Не было мечты подрыва устоев партии. И не прошу себе титула борца с идеологией. Мной двигали только интересы театра, интересы дела. Меня поддерживала убежденность в своей правоте.
Партия направила меня на передовую, и я добросовестно выполнял ее поручение. Выводил театр на столбовую дорогу. И ее же рука в театре пыталась мне мешать. Я был больше представителем партии и власти, чем они. Не было конфликта между парткомом, представителем КПСС, и безыдейным директором. Был конфликт между направленным партией директором и перерожденцами с партбилетами в карманах.
Подчеркиваю: я не делал ни одного шага, направленного намеренно на вытеснение КПСС, я старался делать рациональные шаги, то, что требовалось для эффективного руководства - и если это приводил к вытеснению балласта - это была проблема партии, это было объективным лишним свидетельством ненужности, вредности структуры, называемой партия. И она вымирала. Я не был убежденным антикоммунистом. Если бы партийные вожаки были вместе со мной, думали бы о театре, не о своей личной выгоде, они были бы самыми лучшими моими друзьями, я сидел бы на заседаниях их парткома, я сделал бы все, чтобы партком театра стал моим действенным помощником. Еще одним аппаратом - добровольным - достижения общей цели. Если бы Умаров стал послушно таскать декорации, а в свободное время заниматься идеологическим онанизмом, он по-прежнему работал бы. Если бы завпост бросил сутенерство и попросился на должность, соответствующую его талантам, например, завхоза, он продолжал бы работать и быть вожаком коммунистов. Они сами выбрали свой путь в новых - совершенно справедливых с точки зрения закона - обстоятельствах. Нормальных. Но у партии были иные амбиции. Видимо, такова была судьба всей КПСС в той стране.
Было у меня еще одно столкновение с КПСС. Осенью в республике наступила страда, уборочная. Республика рвала жилы, выполняя государственный план по сбору хлопка-сырца. В самый разгар уборочной в райком вызвали руководителей культпросвет организаций - на предмет мобилизации на сбор хлопка. Процедура была такая: мы, руководители музеев, вузов, библиотек, райотделов культуры - ждали в просторной приемной. Нас по одному приглашали в совещательный зал. Пришла моя очередь.
В зале покрытые скатертями столы были выставлены покоем. В центре сидела третий секретарь райкома, отвечающая за пропаганду, агитацию и культуру. Справа и слева от нее - замы, а также убеленные сединами коммунисты - видимо, те самые ветераны войны и труда, которые должны были при другом раскладе задавать мне вопросы о международном положении.
Секретарь была дородная, сорокапятилетняя женщина. В молодости она, без сомнения, была очень красива, да и сейчас симпатичная - белолицая, с черными волосами, кареглазая, с подведенными густо бровями.
Ее фамилия, если память мне не изменяет, была Абдурахманова. Если ошибся, то считайте это псевдонимом.
- Директор театра кукол, - прочла она с листа. - Подняла на меня глаза: - Доложите, как ваш коллектив участвует в уборочной кампании.
- Мы ездим в свой выходной на поля колхоза "Коммунизм", собираем хлопок.
- Этого мало. Нужно выезжать каждый день. Обязываем вас каждый день выделять по тридцать работников на сбор хлопка.
- Но 30 работников - это половина коллектива, театр не сможет работать.
- Закройте театр, пусть весь коллектив выезжает каждый день.
- Не можем.
- Можете. Вот областной музей, расположенный в нашем районе, временно закрылся, закрыты городская и областная библиотеки, университет уже месяц на хлопке. Нужно понимать сложность обстановки.
- Но все это организации бюджетные, мы - полухозрасчетная. Если не будем давать спектакли, нечем будет платить зарплату, - объясняю я терпеливо.
- Вы не хотите участвовать в уборочной? - в ее голосе прозвучала угроза.
- Хотим. Будем, как и прежде, выезжать на выходные. Кроме того, можем давать шефские спектакли для колхозников и студентов. Но отменять спектакли нельзя.
- Я вам приказываю закрыть театр и каждый день выезжать на сбор урожая.
- Театр был открыт решением ЦК партии, чтобы закрыть его нужно по крайней мере решение обкома партии, я думаю. - Я говорил мягко, вежливо, я не хотел никакого конфликта.
Абдурахманова зло посмотрела на меня - о, как они умели и как любили смотреть зло!
- Положите свой партбилет на стол, - заявила она.
Тут к ней наклонился сидевший одесную завотделом, как пить дать - тот самый, который так и не дождался хрусталя, и прошептал ей на ухо - можно догадаться, что. Абдурахманова процедила:
- Идите, вы свободны.
Повернувшись к двери, я услышал, как она громко говорит: "Нужно поднять в обкоме кадровый вопрос относительно театра кукол".
Напугала!
А мои контакты с КПСС на этом закончились. Не знаю, были ли попытки провентилировать в обкоме партии вариант смены непослушного, беспартийного, идейно неподкованного директора на своего, надежного, парня. Есть простое объяснение моему, мягко говоря, независимому поведению в райкоме. К осени 1982 года всем уже было ясно, что я на своем месте, театр стал давать спектакли на стационаре, с финансами все наладилось, зарплату выплачивают вовремя, актерам стали выдавать премии, появился новый транспорт, коллектив работал с огоньком, распрей нет, все заняты делом. Никакой секретарь райкома не убедит наконец-то облегченно вздохнувший обком сменить преуспевающего директора только потому, что у него нет партбилета, или он не хочет отменить спектакли и погнать работников на хлопок. Вышестоящие организации - управление культуры, Обком партии, Минкультуры - и прежде требовали у меня сделать что-то нелогичное, на грани нарушения закона, я не отказывал, но всякий раз просил прислать письменное указание об этом. На этом все и заканчивались.
Разумеется, борьба с партвожаками была совсем не главной моей заботой, это происходило на периферии моей деятельности, основные силы тратились на налаживание работы тетра.
О том, как это происходило, я расскажу в следующей главе.