Педагогическая новелла
Юрий Моор-Мурадов
Мне на всю жизнь запомнились две учительницы из нашей русской школы в местечке Хатырчи в солнечном Узбекистане. Одну из них ученики не любили, побаивались, звали за глаза "жабой" - она и была похожа на жабу: невысокая, толстая, с короткими ногами и руками; сходство довершали большие навыкате семитские глаза на жирном круглом лице с тремя подбородками.
Преподавала эта пожилая толстушка математику, звали ее Мария Исаевна Гойхман. Она эвакуировалась в начале войны из Ленинграда, а после войны так и осталась в нашем райцентре. До пенсии ей оставалось работать несколько лет. Она была требовательной учительницей, строгой. Со мной - в особенности. Я заслужил это, поскольку имел привычку подсказывать. Собственно, это были не подсказки, а проявление моей несдержанности. Задает математичка вопрос всему классу, подразумевается, что знающие ученики должны поднять руку, и она выберет, кого спросить, оценку поставит. А я портил ей весь праздник, мгновенно выскакивая со своим ответом. На контрольных я быстренько решал все примеры и потом вертелся, мешая другим. За каждую подобную провинность она со злорадством выводила мне в журнале и дневнике (для родителей) жирный кол.
Мария Исаевна выражения не выбирала. Могла сказать и словечко покрепче. Например, ученик жалуется, что у него болит голова, просит отпустить домой. Но ее провести невозможно, она понимала, что это попытка увильнуть от контрольной, не отпускала и при этом бормотала толстыми семитскими губами себе под семитский же тяжелый нос: "Голова болит - жо...е легче". Да, да, именно так.
К доске меня она вызывала редко. При этом сама всякий раз отходила к печке в конце класса, к той парте, за которой сидел я. И оттуда терзала меня своими колкостями.
Сидя за партой, я всегда раньше всех решал примеры и задачи. Но у доски я начинал "плавать".
- Ты только и умеешь, что подсказывать с места, - подтрунивала надо мной "жаба". - Ну, думай. Соображай. Совсем, что ли, отупел на своей "камчатке"?
Я смотрел на условия примера, которые только что скопировал из задачника на огромную черную доску, и ничего не понимал.
- Долго ты еще собираешься молчать? - гремел голос учительницы.
И я начинал робко искать пути и методы. Сначала все было не так и не туда. Она так же резко и насмешливо отвергала мои варианты. Я волновался, потел, у меня от стыда горели уши. Я писал и тут же стирал влажной тряпкой, возвращался к уже отвергнутому, выдвигал совершенно дикие предположения. И все это под аккомпанемент острот и издевательств математички. Мелом были измазаны не только руки, но и нос, лоб, подбородок. Но вот мой очередной шаг в решении задачи ее устраивал, и она подбадривала меня - все также оригинальным способом:
- Ну вот, наконец-то Мурадов стал соображать.
Если я опять шел в неверную сторону, она снова обливала меня ушатом холодной воды:
- Рано я тебя похвалила.
Сидя за партой я решал пример за несколько минут, у доски у меня на это уходило почти полурока.
В конце концов я добивалась успеха, решал верно пример, и выжатый, усталый, немного ошарашенный от пережитого публичного позора, садился на место.
И так происходило два-три раза за учебную четверть.
Только после окончания школы я понял, что это было, почему я легко решал примеры, сидя за партой, а у доски терялся.
Советская педагогическая система не признавала дифференцированного подхода к ученикам. В одном классе сидели и тугодумы, и те, кто хватал все на лету, и середняки, и старательные ученики, и лентяи. И те, кто любил ходить в школу, и те, кто видел в этом тяжкую провинность. Объединяло нас одно - возраст.
А наша "жаба" была великим педагогом. Она владела методом, который многим и сейчас не зазорно взять на вооружение. Она была представителем прекрасной педагогической школы, принципы которой и привезла с собой в глухую узбекскую провинцию.
Дело было в том, что она вызывала меня решать не очередной пример уже пройденной темы, а первый пример новой темы, которую еще не объясняла. Сейчас поймете, что имеется в виду. Допустим, всю неделю мы решаем примеры типа х+2 = ?
И вот в сборнике задач начинаются примеры нового типа: Х+2y = ? Любые словесные объяснения излишни, они не помогут понять. Нужно сразу переходить к практике. И вместо того, чтобы самой с мелом и тряпкой пойти к доске и решать, повернувшись спиной к тридцати маленьким хулиганам, Мария Исаевна вызывает меня. Класс по-прежнему остается под ее полным контролем; она видит, чем занимается каждый. Не получив никакого предварительного объяснения, я вынужден был прямо на месте с легкими подталкиваниями в нужную сторону как бы заново открыть метод решения таких задач. И она терзала меня до тех пор, пока меня не озаряло.
- Не стирай ничего с доски, - шипела "жаба", отпуская меня на место.
И вызывала нашу круглую отличницу и примерную ученицу Надю Д. Той предстояла миссия полегче: решить пример, следуя образцу, выполненному мной. За ней шли четверочники, троечники, двоечники. И так две-три недели. А потом опять к доске вызывали меня, и я должен был ломать голову над примером, в котором впервые появлялись иксы в квадратах или удвоенные игреки в скобках. И опять я потел, волновался, терялся, на ощупь пробиваясь к истине.
Таким образом Мария Исаевна прививала мне эвристическое мышление.
Повторяю - все это я понял спустя годы. Но то, как она на самом деле относится ко мне, я узнал еще в восьмом классе, на одном из последних уроков математики - благодаря своему однокласснику по имени Вова Смирнов. Я, как один из самых высоких (по росту) учеников, сидел на последней парте, на "камчатке". Вова был низеньким, веснушчатым блондином и сидел на первой парте, к которой приставлен учительский стол. Может, его посадили туда, поближе к учителям, по блату - его отец был учителем в нашей школе. Но это не помогало, учился Вова плохо. Подсказывать Вова не мог, к доске и его вызывали редко, но это потому, что он все равно не мог решить примера, с которым в классе справлялись уже все.
И вот заканчивается четверть, а с ней и учебный год. "Жаба" цедит сквозь зубы:
- Смирнов, за всю четверть у тебя только двойки по моему предмету. Завтра я вызову тебя к доске. Если не будешь готов - тройку я тебе не поставлю. Так и передай отцу.
Ясно, конечно, что она его просто пугала, поставила бы она ему эту хилую троечку: и с коллегой незачем ссорится, и никто не отменял всеобщего восьмилетнего образования, тянули в следующий класс за уши всех.
И тут Вова совершил ошибку.
- У Мурадова одни колы, а вы ему поставил за четверть пятерку, - попытался он защититься.
"Жаба" побледнела, потом покраснела от гнева и прошипела:
- Ты что, заглядываешь в журнал?
И отчитала его по всем правилам, Вова сидел уничтоженный, втянув голову в плечи.
А перед самым звонком она ответила на его вопрос:
- Будь у тебя голова Мурадова, я разрешила бы тебе вовсе не ходить на мои уроки.
Она уничтожила его, но что на самом деле творилось на душе у Марии Исаевны, я узнал только назавтра. Войдя в класс, она тут же вызвала меня к доске. По обыкновению, отошла к парте у печки. И оттуда стала задавать мне вопросы. Они не имели отношения к пройденной недавно теме. Мария Исаевна гоняла меня по всему курсу математики с 4 класса и по восьмой. Спрашивала то, что мы пропустили с классом из-за нехватки времени (не забывайте, что у нас еще была ежегодная двухмесячная хлопковая повинность). Мария Исаевна в тот день даже захватила кое-что из высшей математики, что мы потом проходили в девятом классе.
Когда я с блеском выдержал эти длившийся почти 40 минут терзания, она разрешила мне сесть. Вернулась на свое место, раскрыла журнал и поставила оценку. Вова на этот раз не поднимал глаз. Да и ни у кого в классе не было сомнений, как она оценила мой ответ. Тем более, что пятерку за четверть она мне выставила еще вчера. Сомнений по поводу того, почему она проделала эту демонстрацию, не было. Старая учительница опасалась, что двоечник пожалуется своему отцу, а тот настучит директору, который, чего доброго, решит, что я хорошую оценку получаю по тому же блату.
Вторая героиня моего рассказа появилась в нашей школе, когда мы перешли в 9 класс. Она была полной противоположностью "жабе". Высокая, молодая стройная блондинка лет тридцати. Голубые глаза, маленький аккуратный носик. Губы были тонкими, но опять же красивыми. Ее имя тоже начиналось на М., называть его полностью я не буду. Фамилия оканчивалась на "-ко" - или на "щук", сейчас точно не помню.
Она сразу стала некоронованной королевой школы, принцессой, всеобщей любимицей. Ходила по длинным коридорам с высоко поднятой головой, раздавая направо и налево высокомерные улыбки. Ее любили не только ученики старших классов, но и физрук, и преподаватель труда, и даже старый историк. А директор ее побаивался - и это понятно: красавица оказалась в нашей глуши, потому что ее муж получил направление к нам секретарем райкома. До нас, учеников, доходили слухи, что на педсоветах за ней было последнее слово.
Разговаривала она с учениками язвительным тоном, посмеивалась, подтрунивала над нами. От нашего класса плакали почти все учителя, классная руководительница заискивала перед нами, больше упрашивала нас, чем требовала что-то. Но на уроках Принцессы мы все были паиньками.
М. преподавала нам литературу, мой любимый предмет. Надо ли добавлять, что я был влюблен не только в предмет, но и в преподавательницу?
Но взаимностью я не пользовался. Более того, она откровенно недолюбливала меня. Мои знания по литературе на нее никакого впечатления не производили, хотя я был единственный в классе, кто прочитал и "Войну и мир", и "Преступление и наказание", и "Поднятую целину", и "Ревизора", а "Евгения Онегина" и "Горе от ума" знал наизусть еще с 7 класса. Она все это знала, видела и воспринимала, как само собой разумеющееся, но заслужить у нее симпатий это не помогало. Дело доходило до того, что она, к примеру, могла при всех высмеять то, как я одеваюсь.
Причина такой нелюбви ко мне была простой: наша красавица была антисемиткой. Это не домыслы, не догадки, она во всеуслышание говорила фразы, которые не оставляли никакого сомнения в том, как она относится к евреям. Помнится, ей нужно было объяснить ученикам слово "бронь". И в качестве иллюстрации, ехидно скривив тонкие антисемитские губы, она приводила такой сочиненный ею для наглядности диалог: "Хаим, почему ты не пошел на войну?" - И сама же отвечала голосом воображаемого Хаима: "А у меня бронь". Каково было это слышать мне - ведь мой отец прошел почти всю Великую Отечественную войну, вернулся без ноги, на его теле было 12 ран, которые я каждую неделю тер в бане мочалкой.
Принцесса была последовательна в своей нелюбви к единственному в классе еврею. Заканчивал школу я почти круглым отличником. Однажды директор встретил мою мать на улице и сказал ей огорченно, что собирался представить меня к медали, но по двум дисциплинам преподаватели не хотят дотянуть мои четверки до пятерок. Будь только одна четверка - куда ни шло, можно представить на серебряную медаль. Но две четверки... Так низко оцениваются мои способности по литературе и физкультуре. Директор, по его словам, пытался поговорить с физруком, но на того давит учительница литературы, на которую у него управы нет.
Мать, сокрушаясь, рассказала об этом дома, присутствовавший при этом дядя спросил: "Кто там у вас преподает физкультуру? Кажется, Султан?" - "Да", - подтвердил я.
- Я учился с ним в одном классе, я все устрою, -пообещал дядя.
И устроил. Назавтра на уроке физкультуры Султан Ахмедович вызвал меня вперед и сказал:
- По итогам года тебе полагается четыре. Но если вот сейчас отожмешься от пола 10 раз - поставлю пятерку.
Я отжался, Султан Ахмедович сдержал свое слово. Я получил медаль, несмотря на все козни Принцессы.
Я уехал учиться в Самаркандский университет, с математичкой Марией Исаевной больше ни разу не встретился. После университета сам стал учителем. И следовал педагогическим принципам "жабы" - их духу, разумеется, а не букве. Вот один из примеров. Месяца через два после моего прихода в школу завуч сказал, что хочет посетить урок молодого преподавателя.
Мне самому до и после того не раз приходилось посещать уроки своих коллег. Не знаю, почему, все они в таком случае вызывают к доске лучшего ученика, чтобы продемонстрировать знания своего класса, полученные благодаря им. Я поступил совершенно наоборот. Я вызвал к доске двоечника, второгодника, бездельника, лоботряса. Вспомните еще несколько подобных эпитетов к плохим ученикам - все будет к месту. Он был грозой всех учителей, на его счету было немало сорванных уроков, он не боялся даже самого завуча. Но несмотря на свой очень малый опыт, я уже знал, как держать его в узде. Краем глаза я заметил, что у завуча удивленно поднялась правая бровь, и он что-то черкнул в своем блокноте.
Я дал ученику задание, он стал выполнять, делая ошибки на каждом шагу. И после каждой его ошибки я обращался к классу, вверх тянулся лес рук. И так, всем кагалом мы справились с задачей. Потом я вызвал ученика получше, все повторилось... На педсовете завуч на комплименты не скупился, высоко оценил и урок, и мой метод. Я был достойным учеником Марии Исаевны.
А с Принцессой жизнь свела меня еще раз, лет через 15 после окончания школы. Учителем я поработал недолго, меня тянуло в творчество, в литературу. Заочно закончил московский Литературный институт. Публиковал статьи и повести, писал пьесы. Однажды я иду по улице, навстречу мне - Принцесса! Я знал, что она тоже переехала в Самарканд, ее мужа несколько лет назад перевели с повышением в Обком.
Мы сразу же узнали друг друга. Она приветливо улыбнулась мне. Я улыбнулся в ответ. Годы не могли совладать с ее красотой, она по-прежнему была стройна, очаровательна. Не знаю, вспомнила ли она о своих кознях против меня. Спросила, чем занимаюсь в жизни. Я коротко рассказал. Встретились мы прямо напротив входа в Самаркандский русский областной государственный театр имени Чехова, стояли у огромной тумбы. Я повернулся, показал ей афишу, на которой рядом с именами Чехова, Лопе де Веги и Шекспира стояло: "Юрий Мурадов. "Балованные дети". Комедия".
- Вот, - сказал я, - театр готовит премьеру по моей комедии.
- Да? Хорошо, - сказала она довольно равнодушно.
Мы и расстались. А о чем нам было еще говорить?
Не знаю, задело ли ее, не знаю, собралась ли она когда-нибудь на спектакль по пьесе ее бывшего ученика.
Эти две учительницы вместе преподали мне один важный урок: самый красивый человек в твоем окружении - не всегда самый порядочный, самый умный, самый справедливый...
И что нет плохих систем обучения - есть хорошие учителя и есть плохие.
Рассказ опубликован сегодня в 1 номере нового женского журнала 'Ширин'.
Пользуясь случаем поздравляю всех создателей журнала!
4 июня 2008