Жена моя, Галя, (мы учились в Ленинградском санитарно-гигиеническом медицинском институте) очень не любила сдавать экзамены профессорам.
Очередная сессия. Экзамен по инфекционным заболеваниям. Профессор Вячеслав Викторович Космачевский, мужчина небольшого роста с огромной шевелюрой седых волос, особенно непредсказуем. Хотя его первые вопросы студентам во время экзамена хорошо известны:
- "Что-то я не видел тебя на своих лекциях, и почему, собственно? Расскажи, мой хороший (ая), чем я болел в своей жизни?"
Если на первый вопрос, который больше утверждал, чем спрашивал, возражать и что-то доказывать было бесполезно, то на второй - профессор хотел услышать четкий и ясный ответ:
- Вы, профессор, болели всеми инфекционными болезнями, кроме дизентерии...
Поясню неграмотным: дизентерия - очень неприятная болезнь кишечника, причина ее - только грязные руки! Не вымыл руки перед едой, после туалета, улицы и можешь "загреметь под фанфары", долго отдуваться...
Идет экзамен. Мы взяли билеты, готовимся. Очередь Гали, освободился профессор, и я - благородный рыцарь, рывком опережаю ее, и сажусь к Вячеславу Викторовичу с сыпным тифом в билете.
Начинаю:
- Основной переносчик сыпного тифа платяная вша...
- Вошь,- поправляет профессор.
- Насосавшись крови больного сыпным тифом вша становится...
- Вошь,- недовольно поморщившись исправляет профессор.
- Сыпной тиф и платяная вша...
- Вошь, - уже раздраженно говорит профессор. А я почти шопотом заканчиваю свою мысль:
- Близнецы - братья...
Возможно, именно эти два слова, как-то непостижимо услышанные им, выручили меня, профессор широко улыбнулся, что было большой редкостью, и взял мою зачетку. Так я "довошкался" до тройки.
Это, как ты понимаешь, присказка, а сказ впереди. Слушай сюда!
И не спрашивай пока: " Откуда у меня такое пренебрежительно-гадливое отношение к божьему созданию - обычному переносчику болезней - вше?"
Я тебе уже говорил: каждое лето я провожу в пионерских лагерях. Но, был же первый! Краснознаменный! Когда я еще не ходил в школу. О нем и хочу рассказать.
Все, от кого зависела детская оздоровительная компания, готовились очень серьезно, ты знаешь.
Как перед запуском космонавтов, медицинская комиссия проверяла здоровье тщедушных пионеров. Измеряли рост, вес, окружность грудной клетки (последнюю по инерции) - это делалось для того, чтобы в конце лагерной смены повторить эти измерения и, сложив все прибавки, доложить: в какую большую пользу пошли затраты государства на летний отдых детворы. Хотя и никуда не поехав, мы бы тоже прибавили в весе, - ведь растем же!
Стетоскопом, как пятьсот лет назад, врачи выслушают твое и мое сердце, легкие, потом проверят слух, зрение, и обязательно спросят:
- А, чем же ты, несмотря на все наши усилия, умудрился болеть в своей жизни, мерзавец?
Поэтому Мама меня учила, ответишь так:
- Я болел всеми инфекционными болезнями, кроме коклюша...
Чему я сейчас очень удивляюсь. У меня, оказывается, есть что-то общее с обычной мухой, которая, как и я, невосприимчива, только не к коклюшу, а к... раку. Может быть, поэтому, ее и блоху так серьезно воспевал знаменитый древнегреческий сатирик Лукиан. А, ведь, муха тоже на своих лапках не только "сладкое" переносит...
Итак, мой первый лагерь... Я еще не знаю, что это такое, волнуюсь и, надо же, видимо, поэтому, за два дня до отъезда заболел! Уехали ребята, уехала моя сестра Люда, а я почти неделю активно лечусь мамиными усилиями и таблетками... Наконец, нас четверых, таких же, как я, обалдуев, с недельным опозданием забрасывают в подмосковный, знаменосный пионерский лагерь.
И началось... Мест в отрядной палате не оказалось и нас, четверых клопов, помещают в маленький, бревенчатый домик, что стоит на самом отшибе лагеря, как банька у дедушки, у всегда, почему-то, темного леса.
Две смежные комнаты, две сиротливо висящие электро лампочки, две табуретки и четыре кровати - наши полати... И негде вымыть руки, разложить зубные щетки, мыло... "Как в тюрьме"- почему-то подумал я.
В первую ночь мы долго не могли заснуть, говорили, слушали, как всхлипывает ветер, как постукивает форточка, приглашая нас в ночную чащобу, вздрагивали от каких-то звуков, криков в лесу, поеживались от холода, заворачиваясь в одеяло с головой... Я заснул. Спал крепко, но пару раз просыпался от дрожи.
Когда услышал звук горна, вскочил - был тренирован, бегал с Мамой ночами в бомбоубежище. Я быстро оделся и стал будить Сережку, он долго не хотел просыпаться, все отмахивался, натягивал на себя одеяло и упивался слюнями.
День пролетел быстро. Запомнился завтрак: рисовая каша, кусочек масла на черном хлебе, крутое яйцо и кофе с молоком и сахаром, да наша прогулка по лагерю. Мама говорила:
- "Новое место надо всегда обследовать. Смотри, как внимательно все высматривает, вынюхивает кошка"... - И мы весело побегали по лагерю, футбольному полю, подошли к флагу, нашли дом нашего 12 отряда...
Наступил поздний вечер. C опаской, сиротливо ползем к себе. Решили спать по двое, так теплее, надежнее. Легли, затихли, кто-то что-то спросил, кто-то ответил. Тихий разговор вдруг прервало близкое непонятное уханье, потом плеск крыльев. Мышиный писк в пустой комнате надолго воцарил плотную тишину. А безмолвие создает таинственность, порождает видения...
Мы долго ворочаемся. Игорь захотел в туалет по маленькому, встал с постели и, поеживаясь, отошел в угол комнаты... Заснули.
Сквозь сон я услышал : та-та... та-та-та... та - "бери ложку, бери хлеб..." - пел горн и, открыв глаза, я увидел Сережку уже одетого, он трясет меня. Кое-как напялив рубашку, штаны, свитер я выскочил из избушки.
После завтрака была игра: искали в лесу немецкого шпиона. Старшие пионеры перебегали с места на место, прятались от кого-то, перекликались по звериному, кричали: "ура-а-а!!!" А мы, маленькие, как стадо баранов, шли за ними, ничего не понимая...
Вечером ребята, такие же, как и мы, наверное, с нашего отряда, играли в футбол. Мы молча, понуро постояли за воротами. После ужина сразу двинулись к себе, даже на лагерную линейку не пошли...
Совсем тихо в лесу, но похолодало. Решили на ночь не раздеваться. Легли, прижались друг к другу, стало намного теплее. Заснули быстро. Всех разбудил посреди ночи крик какого-то зверька, потом совсем рядом с дверью послышалось шипение, звуки борьбы... Потом тишина... Все пописали в углу...
Утром пошел мелкий дождь. Успели добежать до столовой, позавтракать и вернуться в избушку не очень мокрыми. Все равно продрогли, поэтому сразу полезли на одну кровать, даже ботинки не сняли. Андрей предложил всем дружить и веско добавил:
- На фронте солдаты не ссорятся...
"Точно",- подумал я,- "Перед солдатами фашисты и бить их можно только дружно..."
Игорь, наверное, заболел: сморкается, кашляет, как в бочку, а после обеда, я обратил внимание - лицо у него красное, жаркое, а сейчас дрожит, даже напялил вторую рубашку. Молчим.
А я думаю: как хорошо было дома, тепло, чисто, книжки, солдатики, карандаши... Сергей вытащил из кормана яйцо, аккуратно разбил его о спинку кровати, кожуру ногами затолкал под кровать:
- Сейчас поделю...
- Как, ведь ножа нет? - сказал Андрей.
- А нитки на что? - Сергей вытягивает нитку из наволочки, отрывает ее зубами. Мы с интересом смотрим.
- Отец научил, охотник он у меня...- Игорь наложил нитку вдоль яйца и с силой натянул ее, две ровные половинки отвалились.
- Остальное зубами, это легко,- гордо сказал он.
Подкатил вечер. К ужину дождик стих. Стемнело. "Спать, спать по палатам пионерам и вожатым" -продудел горнист. Легли, скинули только ботинки. Сережка вдруг принялся рассказывать о старшем брате, какой он сильный, как помогает ему в учебе, защищает во дворе. Андрей поведал о старшей сестре, которую он считает второй мамой, а перед лагерем не мог понять, почему она часто грустит и иногда плачет...
Игорь долго кашлял и вдруг выдал:
- Когда вырасту, я дам Славке. - И замолчал.
Похоже, все заснули. Я задремал.
Вдруг, что-то ударило в окно, даже стекло задрожало. Я сдернул сон и вижу: два огромных совиных глаза глядят на меня, будто изучают... С ужасом чувствую, как острые когти впились не в оконный переплет, а в мою грудь... Всего несколько секунд... А было ли? Мы уже и не знаем, молчим...
Андрей, пожалуй, самый рассудительный из нас, мальчишка с большими черными глазами и вьющимися волосами:
- Может позвать взрослых? - Никто не поддержал его... Позвать... А как? Надо идти навстречу страху, в темноту...
С этим и заснули...
Утром мы с Сергеем вместе открыли глаза, толкаясь, натянули ботинки и выскочили за дверь первыми.
У входа в столовую я увидел свою сестренку Люду в легком цветастом, ситцевом платьице, почувствовал: стало тепло...
- Сними свитер, жарко ведь,- сказала она, я отмахнулся.
- Ты знаешь, сегодня ночью волки съели двух маленьких барашков,- сестренка пытается подойти ко мне с "другого края", сама чуть не плачет, но пытается отвлечь меня и потихоньку заставить снять теплую одежку.
Но я, наоборот, сжался весь, смотрю на Сергея, вижу в его круглом лице ни кровинки... И я проскакиваю мимо сестры в столовую. Кое-как закинули в себя завтрак...
Чем бы заняться? Пошли бродить по лагерю. Андрея и Игоря потеряли.
Мальчишки играют в футбол, волейбол, девчонки сидят за столиком рисуют. Нашли место за столовой, прилегли на траву...
На линейки уже давно не ходим...
А ночью ветер разыгрался не на шутку, ветки с силой бьют по оконному стеклу, заскрипело дерево, наверное, сосна, словно "старуха поворчала во сне", потом почуяли какое-то падающее уханье, захлопала форточка...
Я встал закрыть ее, выглянул в окно. Темно, но я могу разглядеть покачивание ближних стволов деревьев, метания веток. Сквозь тучи, обложившие небо, луна в прогалины бросает на землю мутный, серебристый свет.
"В этом мягком и ровном свете,- думаю я,- и рождается наш беспредельный, дикий страх, особенно сейчас, когда ветер, долетевший с полей, проносится по верхушкам деревьев и со злым шорохом двигает ветками, будто спрашивает нас: "Ну, как вы?"
Я закрыл форточку. Лег.
Встал Игорь, толстяк, как маленький серый призрак с грязной шеей, почему-то, пошел не в угол, а в другую комнату... Через несколько минут слышу возвращается, кашляет, подошел ко мне, пошарил в кормане брюк, достал два кусочка черного хлеба:
- Это вам, - протянул мне один, потом разломал другой кусок, дал Андрею...
Сегодня мы проснулись поздно, когда уже солнце во всю хозяйничало на наших грязных постелях. К завтраку, конечно, опоздали, а когда поели холодную манную кашу, оказалось, что остались в лагере вместе с больными. Все отряды ушли в двухдневный поход... Я чуть не расплакался, Игорь тоже зашмыгал носом, но у него постоянно сопли... Ну, и хорошо! Нашли порванный мяч и до обеда носились в футбол, потихоньку снимая с себя свитера, рубашки, больно жарко стало... Мы с Игорем проиграли, бывало, он не во время закашляется и... гол в наши ворота. Отдыхали. Все начали чесаться... "От пота",- решил я.
Пришли в столовую на обед. Там очень удивились, долго разглядывали нас, потных и грязных. Заставили снять рубашки, вымыть руки. Мы ели, почесывались...
Легли спать. Переговариваемся, вертимся, чешемся. В ночной тьме лиц не разглядеть, но приглушенные голоса ребят звучат так жалобно, что мне кажется, сейчас вот-вот кто-то заплачет.
Вдруг, стук в дверь, мы очень испугались, хорошо, что она тут же распахнулась. На пороге стоит лагерный сторож, Петрович, он был единственным зрителем, когда мы играли в футбол. Он всегда ходит в шапке-ушанке, почему-то, покачиваясь.
- Да-а-а,- протянул он, поглаживая подбородок и окидывая нас взглядом. И ушел.
Я заснул. Снится мне сон: четыре волчонка, грязные, ободранные, худые бродят по лесу. Что-то случилось с волчицей. И они не видят другого выхода, как забиться в нору, прижаться друг к другу и тихонько скулить...
Проснулся я от Маминого крика. А когда увидел Папу, схватившегося за кобуру, от страха с силой зажмурил глаза...
Мне кажется я потом долго не открывал их, мешала мыльная пена... Я лишь слышал много грубых слов и среди них "завшивели" было самым приятным...
Когда Мама сполоснула мне голову, я увидел ее, склонившуюся надо мной, плачущую, почувствовал, как ее нежные руки с силой ходят по моему хилому телу, а вокруг зеленая лужайка, под деревом на табуретке тазик с теплой, вспененной водой, и слепящие лучи жаркого солнца...
Лагерь Совета министров был лишен всех знамен и премий, а начальника лагеря, говорила Мама, судили.
И, я думаю, не потому, что Папа воевал, а Мама работала одной из секретарей-машинисток у министра угольной промышленности СССР Александра Федоровича Засядько... Наверное, родители Сергея, Андрея и Игоря не молчали...