Однажды в воскресенье после сиесты (люблю 15-20-минутный дневной, послеобеденный сон!) я приоткрыл глаза, блаженно потянулся и включил радио. Шли "Последние (редактор, видать, не уверен в завтрашнем дне...) известия". После бодрых успехов на нивах и в цехах, диктор злорадно заверещал:
- Корреспондент итальянской газеты "La Stampa" провел на улицах Вечного города опрос, был задан один вопрос: Спартак - личность в итальянской истории? Из 24 респондентов, лишь четверо смогли уверенно на него ответить и рассказать о трагедии легендарного Спартака (это при наличии великолепной книги Рафаэлло Джованьоли (1874) и эпического кинофильма Стенли Кубрика - мое примечание).
Был сделан вывод: граждане цивилизованной страны не знают свою историю, ибо охвачены беспрестанной борьбой за хлеб насущный...
Очень интересно! А как обстоит дело с исторической памятью в нашей стране?
Я отбираю 10 неслучайных! респондентов, каждый из которых, прямо или косвенно, "освещает" наш жизненный путь, "владеет" нашим сознанием, выдает "бараний корм" информации и бытовой помощи, пишет, выступает, руководит...
Выбираю два вопроса из нашего недалекого прошлого о трагических, людских выступлениях:
1.Мятеж Валерия Саблина?
2.Кронштадское восстание?
И вот, что из Этого получилось...
П Е Р В Ы Й
- Вильямс Денисович, добрый день! Я...
- Подожди минуту ( говорит по другому телефону)... Да, слушаю...
- Прошу встречи с Вами, - голос у меня уверенный, ровный, - это же не моя рабочая просьба, даже не личная, а к общественным делам, которые я себе выдумал, отношение особое.
- Завтра к концу дня, около 18,- он говорит мне медленно, солидно...
- Спасибо. До свиданья.
На следующий день я шагаю по своему обычному рабочему маршруту домой : мимо бассейна, стадиона... Октябрь, глухая осень. Огни заполярного Мурманска привычно ведут меня, а вечером они светят ярче, и тянут, тянут к развешанным на столбах гирляндам на проспекте им. В. Ленина. В этом мире огней, их блесткой заманчивости нет покоя: постоянно мелькают, вздрагивают, несутся вереницы машин, двумя красно-желтыми огоньками неспешно идут по заливу буксиры, один, второй, ветром колышутся ажурные тени невысоких рябин, черными, узорчатыми нитями смотрят они на мрамор снега.
Три четырехэтажных здания - облисполком, горисполком и обком партии между ними, будто обнялись, сцепились, олицетворяя крепость, незыблемость советской власти. Напротив, у кафе "Юность" - памятник Анатолию Бредову, подорвавшему себя и друга в холодные октябрьские дни 1944 года, а теперь он целит связкой гранат по зданию облисполкома, куда я направляюсь.
На втором этаже секретарь заместителя председателя кивает мне:
- Проходи..
Стучусь...
- Можно? - не вставая Вильямс Денисович протягивает вялую руку, мельком взглянул на меня своими маленькими глазами и за мундштук, прилаживает сигарету...
- С чем пожаловал? - он не смотрит на тебя, но располагает, веет от его грузной фигуры радушием, оттого, что занят он приятным ему делом, а не уставился сверлящее на тебя или хуже, в бумаги, что позволяли себе многие высокие чины того времени, желая показать нам, просителям, свое место, или, бывает, оттопырят губы с видом глубокого презрения, дескать, выкладывай свои "мелочишки", пока позволяю отнять мои драгоценные минуты...
Первая наша встреча с Вильямс Денисовичем состоялась давно. В селе Лопарском Кольского района произошло массовое пищевое отравление. Я, тогда молодой специалист, должен был разобраться... Действовал строго, как учили, и сам удивился, что удалось докопаться до истины. Готовилось решение облисполкома и Вильямс Денисович, куратор нашей службы,- ему докладывать, захотел услышать, как было дело, так сказать, из первых уст, а не по бумаге. Уже после я осознал это сильное качество крупного руководителя - въедливость... Он и потребовал меня, выслушал...
- Вильямс Денисович, - начинаю я,- Российский государственный Гуманитарный университет,- вру спокойно,- просит Вас быть его респондентом и ответить на два вопроса...- Он смотрит внимательно, по доброму, улыбка трогает черты его лица и тут же гаснет. Смеялся он редко, но звонко, приятно. Сейчас он затягивается и не замечает упавший ему на живот пепел (что придает его облику сугубо теплый, домашний вид), жестом останавливает меня. Берет со стола лист бумаги, снимает очки и держа их за ушки двумя пальцами правой руки, молча, чуть двигая губами, близоруко читает...
С кабинетом я хорошо знаком. Большой, вытянутый вдоль окон, столы буквой "Т", широкие, такие мне нравятся, у стены два шкафа, один с книгами ( традиционно украшают красные корки полного собрания сочинений В.И. Ленина), другой - с фужерами из хрусталя. За спиной хозяина большой портрет В.И. Ленина , видимо уже больного, с вымученным человеческим лицом, нависает, как дамоклов меч.
Раздается трель телефона.
- Алексей Павлович, слушаю, - Вильямс Денисович внимательно глядит на бумагу,- Так... так... ясно. Хорошо. Сделаю, - держит трубку и, не обращая на меня внимание, задумывается... Набирает номер телефона:
- Елизавета Григорьевна, добрый вечер. Я вот по какому поводу: в Никеле наши промышленники из санэпидстанции хотят закрыть цех... Не дело. Прошу разберись... Надо все взвесить... Хорошо... Позвони... Всего хорошего.
Он положил трубку. Аккуратно отложил в сторону лист бумаги. Смотрит на меня...
- Итак...
- Вильямс Денисович, два вопроса...
- Небось каверзных? А почему, собственно, мне? Хотя... Давай,- он легонько махнул рукой...
- Вопросы, Вильямс Денисович не простые, не буду лукавить, но никакой информации о нашей беседе не будет. Почему Вы? Это работа университета, они обозначили десять нужных респондентов, должности... Я лишь исполнитель. Можно?
- Подожди, - нажимает кнопку. Входит секретарь.
- Попрошу вас, Анна Степановна, чай и нашего, морошкового варенья, печенюшки, пожалуйста.
Он встал, с трудом оторвав грузное тело, прошелся по кабинету. Остановился у окна. Молча загляделся, будто вспомнил что-то важное. Что думал он в эти минуты? Видимо, о "жизни бушующей", что "смотрела" в эти окна, заставляла требовать и прогибаться, брать и отдавать, работать, не считая времени...
- Давай...
- Вильямс Денисович, кто такой Валерий Саблин? Могу привести его последние слова:
"Я за жизнь светлую, честную, которая вызывает искреннюю радость!"...
- Саблин... Саблин... Мучаешь старика... А на пенсию, веришь, не хо-чу! - вдруг резко изменил он тон, сказал жестко, по слогам, не стесняясь своей слабости...
- Тебе не понять, а без этого, - он обвел кабинет взглядом,- мне крышка, ни жена, ни сын не помогут... Саблин... Нет, не знаю. Погоди! Это не из твоих?
- Нет, Вильямс Денисович, не спортсмен - чемпион... Можно рассказать о нем потом?
- Хорошо.
Тихо вошла в кабинет Анна Степановна, пожилая, худенькая женщина, улыбнулась, поставила поднос с душистым, сборным, листовым чаем в огромных лопарских чашках с золотистым оленем на боках, а в вазочках уменьшенной копии- морошковое варенье, на блюдце - печенье.
- Приятного аппетита...- и вышла.
- Пей...
С удовольствием я отпил ароматного чаю, усластив моим любимым морошковым... и до сих пор я вижу спелые, очень нежные, крупные, оранжевые ягоды, которые несла из леса Галина Михайловна, моя теща, чувствую специфический сладковатый с кислинкой вкус... Помню, как возвращалась из леса, мокрая, усталая, нагруженная, мы помогали снять рюкзак, а она говорила : " В июне белоцветье усеивало все моховые болотца, а нынче урожай морошки невелик... Бережет ее природа, очень бережет... лишь пару недель в году жадно делится с ней..."
И всплыла параллель, сладкая параллель первых рабочих лет. После случая с отравлением в Лопарском, через головы моих непосредственных начальников Вильямс Денисович неожиданно вызвал меня. Глядя в упор, произнес:
- Ты отвечаешь за питание участников Северного Колотта, 400 норвежцев, шведов, финов... Головой отвечаешь...
Больше он ничего существенного не сказал, оставив мне самому обдумывать и решать все тактические задачи. Прощаясь добавил:
- Твой домашний телефон будет задействован в любое время... До свиданья.
Это была хорошая школа.
Прошли годы. И я уже сам иду к нему на прием: проблемы с жильем... Умел он выслушивать, слышать, действовать в меру сил, советовать... Что скажешь - врач.. А это накладывает особую деликатность на характер и поведение... И спасибо ему!
А я все наглею. Однажды, встретив его теплым, необычным для заполярья воскресным днем, я просяще забубнил:
- Вильямс Денисович, занимаюсь долголетием в Заполярье, нужны списки долгоживущих с указанием адреса и даты рождения. Впереди выборы в Верховный Совет, списки избирателей составляются внимательно, кропотливо... Вижу в этом единственную возможность...
Он немного подумал, закурил:
- Хорошо. Дело нужное. Постараюсь включить отдельным пунктом в решение облисполкома... Данные с анализом мне предоставишь...
Снова зазвенел телефон. Он взял трубку, долго слушал...
- Сроки мы с тобой не передвинем... А сделать надо! Что тебе нужно? Срочно готовь записку, посмотрим... Завершить же во время эту работу можешь только ты... До свиданья. - Вильямс Денисович отвалился назад, крутит очками... Даже металлический тембр его голоса приятно ласкал слух.
Это был крупный мужчина, полноватый с относительно маленькой головой, прикрытой редкими волосами. Медлительный, неспешный до чертиков: в движении, ответах, но не в разговоре на улице, если решит остановиться на твое приветствие. Станет в такую позу, что кажется не будет конца нашей беседе, а он через несколько фраз уже прощается...
- Давай второй, засиделись мы с тобой...
- Вильямс Денисович,что вы знаете о Кронштадском мятеже, извините?
- Ты что, серьезно? Это проще. После революции попытка возврата старого режима. По-моему, 1921? Ленин очень переживал, Подавили в марте жестоко, как того требовала обстановка...
Он снова занялся любимым делом,- вставлял сигарету в мундштук, этим он подавал мне сигнал к окончанию нашей встречи. И молча выслушал мой короткий рассказ о Саблине. Кронштадский мятеж я решил не трогать...
Прошло несколько лет. Солнечной, морозной весной, когда еще прячется и искрится снегом асфальт, недалеко от памятника Анатолию Бредову, на другой стороне проспекта у гастронома встретил я Вильямса Денисовича Милосердова. Передо мной был дряхлый, небрежно одетый, "потерявший" в росте и даже в годах старик. На мои вопросы он отвечал небрежно, не четко, но одну фразу я хорошо запомнил:
"Знаешь,- сказал Вильямс Денисович,- только в работе, любимой работе человек забывает о возрасте, о проблемах..." Он что-то еще говорил, жаловался на жену, сына... Знал- ли, что его ждет?
Вскоре, когда его не стало, я как-то встретил Розалию Исаковну, его супругу, ведущего лечебника городской больницы скорой медицинской помощи, такую же тихую, вдумчивую, немногословную с огромными черными, влажными глазами:
- Ничем не болел, не жаловался, не мог понять, как быть, как жить дальше... И скажу тебе, это был неприступный, своеобразный характер, держащий даже близких на дистанции. С ним были невозможны панибратство, выпивка, внезапные непродуманные действия, у него не было друзей, он был один... Одна власть его любила и стегала...
Да, подумал я, жизнь его, наверное, любила, а потому вышагивала рядом торжественным маршем власти, но, главное, творила добро, ибо он был скорее мягким оптимистом, чем трагиком мыслей и идей...
В Т О Р О Й
Михаила Савельевича Корытного, ректора педагогического института, я знал.
Много лет назад он приходил к нам домой беседовать с бабушкой моей жены, Евлампией Яковлевной Мухиной. Дважды я заставал их закрывшихся на кухне и, здороваясь, через стеклянную дверь видел за столом его скрюченную фигуру и бабушку Лапу, внимательно наблюдавшую за ним. Он пишет, она что-то говорит, вытирает губы передником, сидит ровно, спокойно.
О чем они беседовали? О кулачестве. Михаил Савельевич собирал материал о работных, высланных, выдернутых семьями с астраханских полей и волжских вод в заполярные Иоканьги... Евлампия Яковлевна, вспоминая об этом, никогда не плакала (она всегда принимала боль стойко, как деревья, слегка покачиваясь), не жаловалась, лишь, рисовались строгостью морщинки на ее лице, когда она рассказывала нам о том, как вошла в семью мужа восемнадцатым ртом, как впряглась в сани быта, а муж с братьями - в невода, месяцам не покидая баркаса, чтобы быстрее вернуть, взятую у государства ссуду. Но власть, будто, только и ждала этого. Как только братья рассчитались, тут же пришлепнули им печать - "кулаки" и выслали всех семьями в Заполярье.
Тему диссертации Корытного я не знал, лишь подумал тогда о важности и объективности этого исследования.
Зная тщеславие Михаила Савельевича (об этом поведал мне хороший приятель, Борис, ни раз "дерганный" инструктором Первомайского райкома партии Корытным), я сразу по телефону пояснил ему, что Гуманитарному университету, который я в данном случае представляю, личность его знакома и он "выделен" даже не должностью, а фамилией... На его лукавый вопрос: "Нельзя ли опрос провести по телефону?" Я мягко дал понять, что ценю его драгоценное время, но условия опроса должны быть оформлены только конфиденциальной беседой и никак иначе.
Кабинет Михаила Савельевича, заставленный шкафами, кубками, набитый эмблемами, грамотами, небольшой библиотекой и многочисленными фотографиями, широким мореным по черному столом, горшками цветов, казенно разбросанными на подоконниках, не создавали светлую обстановку полета знаний высшей школы, скорее дух вычурности, какого-то мелкого тщеславия витал здесь.
Хозяин кабинета сидел за столом, прислонясь к высокой спинке кожаного кресла, закинув ногу на ногу, он небрежно развалился, как бы подчеркивая свое соответствие этому месту, заслуженному усердными жизненными потугами. Это был маленький мужчина за 50 лет с больно короткими, почти детскими руками. Он весьма глубокомысленно поднимал густые брови и многозначительно улыбался. Бегающие серые глаза, равно, как и резкие черты небольшого лица свидетельствовали скорее не о живости характера, а о боязливости, постоянной готовности противостоять, защищаться... А умным прослыл, наверное, от того, что говорил всегда многозначительно, громко и смело, особенно, когда дело касалось организации демонстраций...
- Михаил Савельевич,- после паузы и приветствий начинаю я свою "песню"- Российский Государственный Гуманитарный университет просит Вас быть его респондентом...
- Да, ты мне говорил. Результаты будут опубликованы ?
- Сугубо в общем виде, и ответы не подлежат огласки.
- Хорошо, - Он, похоже, успокоился,- времени у нас мало...
- Первый вопрос, - я резко включаюсь в работу,- Валерий Саблин. Вам ничего не говорит эта личность? Морской офицер...
- Фигура историческая?
Зазвонил телефон. Михаил взял трубку, обменялся приветствиями, улыбнулся. "Опрашивают, видишь ли меня. Модно это теперь. Спрашивают: кто такой Валерий Саблин, - схитрил Михаил Савельевич, лукаво рассчитывая на подсказку...- Вот и я тоже... Что ты хотел? Племяннику пересдать? Так... Я постараюсь... Извини. Всего..."
Он положил трубку и зло ухмыльнулся:
- Вот так. Все просят, а как к нему обратишься: привезти гравий для стадиона, так нет же... Ну, что ж и мы...
Он распечатал обертку конфетки...
- Курить бросил, обманываю теперь язык и легкие сладким ментолом. Так ты спрашиваешь... Саблин? Нет не помню...
Пока я коротко рассказывал о подвиге Валерия Саблина он быстро, как-то эластично перебирал пальцами. Короткие руки и гибкие пальцы... Хироманты по костям, наверное, причислили бы его к отряду изворотливых. Но неприятное ощущение производили даже не они, а мелкие, редкие зубы в купе с тонкими губами. Когда он улыбался, они злобно блестели, как у хорька...
Он обратил внимание, что я внимательно рассматриваю фотографии, расставленные в шкафу, и, довольный, улыбаясь, произнес:
- Фотографии? Это мое давнее увлечение. Смешно вспомнить, но началось все с того, что умыкнул я у тетушки деньги, которые предназначались ей от родителей за проведенное мною лето. - он закашлялся, прикрыл ладонью хорьковый рот,- Я, сорванец, не отдал их, а купил фотоаппарат, с тех пор и... Сейчас у меня превосходная машина - "Зенит", говорят, в космосе побывал... Все. Слушаю, второй вопрос тоже, видимо, не из легких?
- Кронштадский мятеж, кто поднял, чего добивались, руководители? - я замолчал.
- Я... - начал Михаил Савельевич и ... снова зазвонил телефон. Он поднял трубку, долго молчаливо слушал, кивал головой, покусывал тонкие губы:
- О, черт возьми... И никак нельзя? А увезти водонитку в сторону? Камень?! А если канализацию "утопить"? Не знаю! Сделаешь? Хорошо, ну, смотри! Я ничего не слышал... Всего...- и положил трубку.
- Ремонтируем, понимаешь, коммуникации,- он тепло посмотрел на аппарат, будто поблагодарил начальство, которое, в свою очередь, с иронией удивлялось его готовности выполнять любые установки и просьбы ( его исполнительность была известна), - потом встал, вышел из-за стола.
- Обижаешь...- иронично, но так по - человечески он это произнес, и продолжил:
- Ленин оценивал мятеж, как удар контрреволюции кинжалом в спину рабочего класса, требовал максимально быстрого его подавления. Во главе мятежа стоял....
И Михаил Савельевич пересказал мне грустную байку поначалу оголенной, о потом нахлобученной в коммунистические одежды Кронштадтской истории...
С вежливым взаимным рукопожатием я покидал Михаила Савельевича. Мои впечатления? Не смог я вынести ничего хорошего из нашего разговора, так, пообщался "с огурцом, которому хорошо квасится в родной бочке" или быть серым камушком в хорошей оправе на дне аквариума. Когда я взялся за ручку двери, Михаил Савельевич остановил меня:
- Погоди, и я, пожалуй, пойду, вот только бутерброды захвачу, жена приготовила, не съел.. - Мы вышли и он закрыл кабинет.
Прошло, пробежало несколько лет. Вот-вот наступит развал российской империи...
Как-то вечером читаю нашу областную газету " Полярную правду". Весь "подвал" занят статьей М.С.Корытного. Озвучивает свою диссертацию - это стало ясно с первых же строк. В ней коммунист Корытный воспевает условия Заполярья, как школу перевоспитания кулаков, которая делала из врагов советской власти, передовиков производства, патриотов, защитников отчизны в годы войны... Кровь бросилась мне в лицо, когда я увидел фамилию ушедшей Бабушки Лапы, Дедушки... Великие труженники, заброшенные плетьми революции в заполярные деревушки, они и здесь продолжали трудиться по-настоящему, как привыкли, отдавали силы, жизни, защищая Родину, как это сделал отец жены, Николай Постников, сопровождая грузы в п.Гремиху на вспомогательном судне, вооруженным двумя 40-миллиметровыми пушками. СРТ-49 вместе с "Пассатом", вступили в неравный бой у Гавриловских островов с тремя мощными эсминцами вермахта. Непонятная , но вполне объяснимая деталь: Николай был капитаном судна, а по документам проходил, как матрос, с соответствующими уже потом компенсациями семье...
На ночь глядя Галя уже писала ответ в газету...
Утром, сделав на работе неотложные дела, я отправился на кафедру марксизма в высшее мореходное училище им. Месяцева, узнал - Корытный.. уже работает здесь.
Роман Григорьевич, заведующий кафедрой, профессор со скорбными черными глазами философа в изгнании. Я знал: он долгое время был в опале,- болтлив, дескать, не в ту степь... Некоторое время читал лекции для диссертационных абитуриентов и делал это с таким блеском, что аудитории всегда были полны слушателей...
Я коротко рассказал ему предисторию, показал статью М.Корытного, пояснил свою точку зрения и беспринципную, больше обеспокоенную своей личной судьбой, а не отсутствием внятной позиции историка, по-моему, глубоко ошибочную позицию коллеги, переворачивающую факты с ног на голову... Не в том времени уже живем!
Он долго молчал, уткнувшись в газету, наверное, подбирал слова, которые бы дали ему возможность высказать свое отношение, и не бросить серьезную тень на кафедру, хотя, я думаю, он понимал, что дни ее сочтены...
- Я согласен с тобой, наш коллега М.Корытный - "ягода", мне думается, перепаханного, уходящего в историю огорода... Сам понимаешь... Единственное, что я могу сделать - это предложить ему прояснить свою позицию в свете грядущих перемен, но только после публикации вашей реакции... Человек он скользкий и, откровенно, он уйдет от прямого ответа - Роман Григорьевич старался не смотреть мне в глаза, выглядел усталым, удрученным...
Я попрощался, пожелал ему удачи...
- И ноги уже несут меня в редакцию газеты. С Евгением Борисовичем Бройдо, заместителем редактора, мы знакомы, я прошу его высказать свое мнение в отношении публикации Корытного. Бедный, старенький Евгений Борисович, он любыми путями уходит от прямого ответа, но нашу реакцию, оформленную Галей в виде отзыва, обещал опубликовать... Что делать? За долгие годы выпестован журналист особого советского склада - прокукорекал, как сказали, а там хоть и не рассветай... Все, державшие перо для масс, находились под мощным прессингом цензуры... Когда говорят - "цензура" в воображении возникает образ этакого злого, маленького, остроглазого службиста, корпящего над будущими публикациями и закрытого за семью печатями... Нет, я видел обычных милых женщин, сидевших в обычной, небольшой комнате выше редакторского этажа, естественно, они просматривают внимательно с карандашом первые оттиски завтрашних клише всех газет области, перекидываются бытовыми байками... А рядом громоздятся инструкции, справочники, приказы: что можно, и что низзя!
"Как резко все изменилось, все, казавшееся незыблемым,твердокаменным..."- думал я, держась за поручни троллейбуса. И вдруг впереди я замечаю знакомую скрюченную спину Корытного. Я подошел, склонился и сказал ему на ухо Такое, за что немедленно в старой России последовал бы вызов на дуэль... Но он смолчал...
Т Р Е Т И Й
Андрей Ефграфович Коробцов - заместитель командующего по тылу Краснознаменного Северного флота, вице-адмирал..
С ним я познакомился в поезде. В двухместное купе я вошел, возвращаясь домой после командировки в Кандалакшу.. За столиком сидел крепкий молодой мужчина в стандартном синем спортивном костюме. Приветствую. Переодеваясь, обратил внимание на три большие звезды на погонах попутчика.
Сел. Раскрыл газету. Читаю: Л. И. Брежнев выступает в Кронштадте по поводу вручения ему ордена "Победы".
И, хотя я прекрасно понимал, что военному подобный вопрос, полный иронии, сарказма, груб и бестактен, спросил:
- Извините, - говорю я и, когда он поднял глаза, продолжил,- Почему Л. Брежнев выступает по поводу вручения ему ордена "Победы" перед военным гарнизоном Кронштадта, а не в одной из столиц?
- Думаю, москвичи, а тем более ленинградцы не правильно бы истолковали эту награду... - он ответил медленно выговаривая слова, чуть смущаясь.
- Статус ордена "Победы", если не затруднит?- наступаю я .
- Крупные воинские успехи, сыгравшие серьезную роль в общей Победе...- это было сказано четко, с целью, вероятно, отбросить все сомнения по поводу его реакции по этому поводу.
Дальше разговор пошел на другие темы, а когда он коснулся спорта, мы оказались близки в своих привязанностях и потом долго были добрыми друзьями на теннисном корте.
Стадион ДСО "Труд" удивительно уютно вписался в самую сердцевину Мурманска. Он был закончен за пару лет до моего приезда, превратив грязный, замусоренный овраг в место активного отдыха мурманчан.
Первый секретарь обкома партии Денисов, мужик грубый, но деловой, как многие партийцы того времени, начинал свой ранний рабочий день обходом этой стройки.
- Ну, ты, хрен болотный, - кричал он издалека Володе Хронову (он рассказывал ), - Иди ко мне! Ты, кто таков?
- Я - заместитель директора стадиона, а ты кто?
- Я - первый секретарь обкома,- он не улыбался, закуривал, внимательно осматривал все и запросто, но серьезно выпытывал все проблемы...
Стадион вышел славный, небольшой, двухтеррасный : первая внизу с футбольной поляной, беговыми дорожками, секторами, и амфитеатром подымающихся вверх скамеек для зрителей, - они заканчивались второй, подковообразной террасой на одном уровне с проспектом им. Ленина, на ней уютно разместились волейбольные, игровые площадки и теннисный корт, огороженный высоким сетчатым забором...
В редкие погожие выходные мы с женой на стадионе, она читает, я играю с моими соперниками: Володей Чуриловым, экономистом флота, славным, одиноким парнем, Валентином Машковым, начальником "Колэнерго", Григорием, сварливым работником штаба гражданской обороны...
Кто они - мои славные воскресные друзья?
Владимир. Он страдал алкогольной зависимостью, а я пытался бороться за напарника... В сентябре, когда уже лежал снег, он "сорвался"... Генеральный директор флота резко понизил его в должности. Я пошел к нему, доказывал случайность прогулов, просил... Он внимательно меня выслушал:
- Хорошо,- сказал в заключении,- Я восстановлю его на прежнем месте, но спорим, что через пару месяцев это повторится, - я протянул ему руку. А Володе сказал:
- Имей в виду, хода мне сюда больше нет!
Генеральный, естественно, оказался прав и Владимир закончил плохо...
Парную встречу я любил играть с Валентином. Большой начальник, вечно озабоченный поставщик электричества Кольского края. Но очень простой мужик, с ним все было легко и понятно. Однажды я спросил его:
- Есть ли альтернатива электричеству северных рек?
- Приливную построили, знаешь...
- Когда, Валентин, ты последний раз был на научной конференции или симпозиуме по электроэнергии или экологии?
- Давно..
- А монографию на эту тему, когда читал? - он грустно посмотрел на меня и промолчал.
Два слова о теннисе. Это сложный вид спорта, и я не знаю другого, в котором так важна была бы правильная координация тела, рук, ног ( во время ударов, особенно слева), а как тяжела работа сердца и сосудов, настроенная на изнурительно - рваный функциональный ритм ( удар... рывок к мячу... удар... пауза... рывок... наклон...). Нагрузка явно не для пожилых и полных, поэтому мне трудно понять, почему "контролеры здоровья" власть держащих молчат, когда их подопечные рвутся помахать ракеткой? Объяснить, конечно, это можно, ибо желания недальновидных, ограниченных "верховодов" и теперь заставляют отступать от своих принципов не таких специалистов!
Чтобы разговор о стадионе был полным, нельзя обойти молчанием футбол, и, любимую рыбаками команду "Тралфлотовец", выступавшую тогда в классе "Б".
Был такой забавный случай. Я активно сотрудничал со спортивным корреспондентом областной газеты Вячеславом Дубницким, он вел теле и радио - репортажи о футбольных баталиях. Однажды минут за двадцать до начала матча директор стадиона Борис Свиридовский, озабоченный, расстроенный, машет, зовет меня:
- Ты не видел Дубницкого?
- Нет. А что?
- Репортаж срывает, алкоголик чертов! - а глазами продолжает искать...
- Борис, давай, я проведу... - вырвалось у меня. Он резко остановился, смотрит, лицо посветлело - ведь, брезжит надежда...
- С чего начнешь? - нашелся он.
- Сегодня на нашем стадионе...
- Пойдем,- уже не слышит он ничего, решив, видимо, что соломинка-тоже плавсредство... Меня провели в комментаторскую кабину. Взял микрофон, в просторные окна хорошо вижу футбольную поляну, монитора нет, но лежит, написанный от руки полный список футболистов обеих команд под номерами...
Заглянул редактор телестудии, договорились о сигналах, начинаю по его отмашке... Свисток судьи и... меня понесло. Когда мяч в центре поля, я с трудом разбирал номера на футболках и запаздывал с фамилиями, много их крутилось у мяча, но изворачиваюсь: говорю о погоде, тактических построениях, футбольных хитростях. В атаках я успевал подсмотреть фамилию футболиста, включал эмоции, менял тембр голоса... Что-то получалось. Мой репортаж вместе с игрой катились к финишу, а на табло красовались нули.
Остались две-три минуты и вдруг в сутолоке мяч влетает в ворота петрозаводчан! Шквал аплодисментов, крики и рев трибун, а я молчу- не узрел, кто забил, как назло посуровело небо, да и далековато... Так и закончил...
Потом, вечером, когда я смотрел и слушал себя (репортаж шел в записи), решил, что пономарь свою проповедь, уж точно!- ведет намного увлекательнее и динамичнее...
Андрей Коробцов, мужчина в расцвете лет, крупный, большеголовый с выпирающими надбровьями и широкими челюстями - доминантная личность, если бы не грустинка в серых глазах, даже когда улыбается. Он никогда не участвовал в наших эмоциональных спорах, сначала пытался успокоить, потом отходил и ждал. Сегодня мы с ним в паре, я пошел на эту маленькую хитрость. И проиграли, хотя оба старались точно бить по мячу, а получилось, как медведи, лапами подхватывающие идущего на нерест лосося. С проигрышем, говорят, исчезают в теле допамины, эндорфины - гормоны радости-наша поддержка, но это не о нас, мы не ощущаем усталости, беспокойства. Радует солнце и игра... Садимся чуть в стороне.
- Андрей Евграфович, два вопроса Российского Гуманитарного университета, я говорил тебе...
- Это, наверное, потяжелее лимонов... - голос веселый, лукаво смотрит на меня.
Поясню. В феврале для участников Праздника Севера мне позарез были нужны лимоны для марафонцев и канаты для ограждения дистанции во время гонок на оленьих упряжках... На мои запросы официальные чины молча "опускали глаза". На оргкомитете ко мне подошел Андрей Евграфович:
- Сколько надо лимонов?
- 300.
- А канатов?
- 5000 метров. - Он улыбнулся:
Могу помочь. 500 лимонов и 10000 метров, пойдет?
Я видел, он не шутит, как мог, тепло поблагодарил и мы тут же обговорили план доставки. Такое не забывается!
- О Саблине, Валерии Саблине, морском офицере, ты должен знать...-
Он не переспросил, посмотрел в сторону, на меня:
-Слышал... Балтийский флот, потомственный моряк, личность! 1976 год... звал народ проснуться, пошел на верную смерть... - помолчал и вдруг ,- Помнишь Алексея? В чем-то оба схожи...
Снова о теннисе. Алексей Борисович выделялся среди нас не только возрастом (60 плюс), ростом и худобой, но... непомерной добротой. Когда ты общаешься с партнером только на корте, как правило, можно оценить в полной мере лишь эту, едва ли не главную, черту характера, ибо ее не спрятать, она всегда выпирает... Однажды, играя с ним, я увидел немолодую женщину "китайско-японской" внешности, это потом мы познакомились с Энок Эльбековной Ринчино, кореянкой, превосходным врачом. А тогда она что-то жестко и требовательно выговаривала Алексею, он вяло отвечал, потом махнул рукой и шел играть... А она, она, оказывается, требовала бросить тенис, ведь у него уже было два инфаркта...
И, как-то воскресным вечером, мы заканчивали заключительный сет. Алексей рванулся к мячу и... упал. Кинулись к нему. Андрей громко требовал бежать "за скорой", убрать вещи с единственной скамьи, а когда перенесли Алексея, надеялся найти у него в карманах сердечные таблетки... А я настойчиво искал пульс...
- Да, похожи: оба шли в небытие сознательно, однако... память - особа деликатная, избирательная...
- А разговор о Саблине среди нас, конечно, был. В те времена я ходил в моря - океаны подолгу, флот был богат, ни в чем не ограничивали, хотя, в рейсе иногда электролампочка была проблемой: не успевали за "датами", а приказ "на выход"...- он помолчал, выпил воды,- Хорошо дома... Спасибо Геннадию, сын с удовольствием занимается... Куда-нибудь едете?
В то время команда Заполярных фехтовальщиков набиралась вполне приличная, это была заслуга Геннадия Мещерякова, работавшего в спортроте. Он внимательно следил за призывом на флот, "вылавливал" фехтовальшиков, тренировал сам. А какой мальчишка устоит перед оружием, мушкетерской схваткой? И повадился на занятия тринадцатилетний Василек, сын Андрея, паренек исполнительный, скромный, внимательный... А, уж, отец помогал нам во всем, чем мог - в оружии, масках, поездках и сборах мы не знали отказа.
- Второй вопрос, Андрей Евграфович, - Кронштадский мятеж?
- Специально выбрано море? Или отобран я?- Андрей шутливо улыбнулся, подставил лицо солнцу, прикрыл глаза. И подробно рассказал о мятежниках Кронштадского порта в далеком 1921 году.
- Заключительный вопрос, могу? - он улыбнулся, давай.
- И много любознательных, грамотных на флоте?
- Есть... служат Родине честно... Пойдем, хочу играть...- он взял мячи.
Как-то я приобретал у него теннисную ракетку, побывал в гостях... Трехкомнатная квартира... Приветливая супруга, как обычно, засуетилась с чаем, а мы с ним уединились в его кабинет, кабинет необычный - маленький морской музей. Я обратил внимание, как он двигался, дотрагивался до небольшого, блестящего металлом и мореным деревом штурвала, колокола, почувствовал, как любит он свой морской уголок в этом большом мире, свои обжитые, согретые домашним теплом и морским ветром богатства, сросшиеся с ним, дополняющие его облик. Это были такие вещи, которыми не стал гордиться разве только глупец.
Прошли годы. Я уезжал с севера. Одна из последних вечерних прогулок по проспекту Ленина. Навстречу движется пара, я легко узнал Андрея Евграфовича с женой. Они приостановились, и мы коротко попрощались, я знал: недавно в автотрагедии в Североморске погиб Василек...
Ч Е Т В Е Р Т Ы Й
Очередной в моем списке - областной военный комиссар (Облвоенком). Легкое, почти соломенное знакомство с Геннадием Револьдовичем Звазулиным , высоким, осанистым мужчиной с яйцеобразной головой и резкими чертами лица, позволяло мне надеяться, что он не откажет в аудиенции.
А познакомились мы с ним почти случайно.
Борис Исидорович Соловьев, артист драматического театра, мой добрый сосед по любимой Краславе, как-то сказал мне с горечью :
- Пятидесятилетие Великой Победы справили. Говорят, всем ветеранам выдали часы, однако, мне, почему-то, не досталось...
И на следующий день я направился в областной военный комиссариат..
Разговор с облвоенкомом вышел коротким:
- Распределением памятных часов занимается областной совет ветеранов... - почти отталкивающе сказал он. И когда я возразил:
- Что может сделать общественная организация, да еще с работниками на уровне долгожителей, без поддержки официальных органов? - он лишь развел руками.
В совете ветеранов меня "порадовали". Потрясая списками ветеранов, в которых, естественно, Соловьев Б.И. был отмечен, по - стариковски, вытирая слезящиеся глаза, раздраженно, покашливая, мне было сказано:
- Поймите, на всех часов не хватило...!?
Следующая "ходка" в горисполком. Что делать? Я заражаюсь делом, как тяжелой болезнью, и бегу до конца, как охотничий пес, ибо, кто любит, когда виснет над душой недоделанное, невыполненное до конца...
Заместителю председателя горисполкома Ариадне Сафроновне я не спешу сразу излагать просьбу. Прощупываю ее настроение, расточаю ( не лобовые !) комплименты и только затем поясняю суть дела, ибо мне уже ясно, что мэрия - получатель и хранитель подарков ветеранам.
Надо отдать должное этой деловой женщине. Говорят: не бабье дело война, это так, но воспринимают, "слышат" через годы, ощущают ее дыхание женщины неизмеримо тоньше, человечнее... Небольшой эмоциональный напор и... она несет мне часы, и просит еше передать Борису Исидоровичу извинения, что не вручили в торжественной обстановке. Удивление подарком страны у ветерана было искренне благодарным.
А грубовато сказанное облвоенкомом : "Приходи сегодня в 18.30", лишь разожгло мой охотничий азарт: пообщаюсь, постараюсь понять, ведь Он практически "расписывает" призыв, "лепит" нашу армию...
Ровно в 18.30 я, ведомый дежурным офицером, захожу в кабинет генерала. Первые впечатления? Можно невзлюбить самые безобидные вещи, придать им неприятный запах или ядовитую окраску только потому, что встречаешь их у неприятных тебе людей. Так и у генерала. Я вижу кабинет не рабочим местом ответственного чиновника, а зашторенным, лишенным света канцелярским, личным склепом. Сажусь сбоку, очень неудобно, ибо я должен, разговаривая, поворачивать голову.
Жгучий, остроглазый брюнет с высеченным будто из гранита грубым лицом, без признаков чувства юмора, что-то ищет среди бумаг, разложенных на столе, бормочет, потрясает главным своим оружием - генеральским словом, утяжеленным увесистой властью.
Ничего не значащие приветствия.
Саблин? - переспросил комиссар,- Ежели еврей, то наверняка ученый, - И расхохотался громко и в этом самодовольном смехе слышалось мне неприятное, гордое, тупое высокомерие. Он посмотрел на меня, потом на стол, пытаясь найти какую-то бумагу. И не поднимая глаз:
- Подскажи мне, подскажи - из какой хоть "оперы"? - вдруг лицо его презрительно исказилось, нажимает звонок. Входящему офицеру:
- Открой, хоть, форточку, дышать нечем и дай мой бутылек...- Поворачивается ко мне:
- Изжога замучила, а к вашему брату не желаю... Звонил сегодня Игорь Николаевич, настаивал... Подождет.
Я молчал. Раздражение нарастало. Всего несколько фраз, а сколько ушата, разбойник, выплеснул:
- Нет, Саблин, полагаю, не еврей, но не исключаю, что любая нация могла бы гордиться таким сыном!
- Подожди, - он встал,- Надо, знаешь... - И вышел, вызывающе небрежно, расстегивая на ходу...
Я прикрыл глаза... Вспомнил. Как-то в беседе с нашим очень сильным инструктором лечебной физкультуры Валентиной Никифоровной я услышал: с Марьей Степановной, женой облвоенкома, я занимаюсь отдельно, рекомендую ей домашние задания, ибо она всегда просит, по возможности, усилить физическую нагрузку, чтобы сбросить отрицательные эмоции, которые "жмут" ее дома постоянно. Бедная женщина называет это - "антивампирной подготовкой".
Вернулся Геннадий Револьдович, вытирает руки платком...
- Так, кто такой Саблин, спрашиваешь?
Тихо открывается дверь. На пороге офицер:
- Геннадий Револьдович, к вам Мамлин по поводу призыва.
- Пусть войдет, - он даже не пытается извиниться передо мной, найти какую-нибудь форму оправдания, его стиль понятен: говорить, отдавать приказы и, желательно, скопом...
Вошел маленький, полный мужчина. Зыркнул глазами. Козырнул начальству и к столу.
Аккуратно положил стопку бумаг.
- Этих надо вычеркнуть. Не могут...- произнес негромко, полувопросительно... Комиссар посмотрел на Мамлина, на список:
- Тогда не добираем? Сколько?
- 361...
Вот и выбери, ослабь свои медицинские штучки, послужат... Выполняй! - последнее сказал жестко с генеральской улыбкой.
"С этого и начинается армейский беспредел"- подумал я.
- Давай, второй... Заканчивать пора... - еще не успела закрыться за Мамлиным дверь...
- Кронштадский мятеж, причины, главари, итоги, - мне уже все осточертело, скорее бы...
- Ты не куришь? Я всего-то 5-6 штук в день, врачи запрещают...- И долго возится, как-то неуклюже, грубо мнет сигарету, - Белая гвардия. Помню. Ленин говорил, что она пострашнее Деникина, Колчака, Врангеля вместе взятых... А справились, по-моему, за неделю, побрызгали лед кровищей контрреволюционеров... И чего это так вождь опасался?
Я встал. Сдерживаясь, попрощался...
- Постой, ты не сказал о Саблине...
Я, стоя, коротко поведал о благородном морском офицере, который гордо жил, по моему разумению, на противоположном от Г.Р.Звазулина крае божественного копья бытия...
Знаю: все мы разные, и каждый в различных ситуациях неодинаков. На работе ты можешь быть строг и собран, на корте - свободен и весел, чопорно молчалив в незнакомой компании, и улыбчив в гостях у родственников... Я всегда пытаюсь рассмотреть, раскусить человека, особенно, если он еще и не по душе... Но, есть люди, которые сразу "отталкивают", отвергают, с ними ты не желаешь здороваться, не можешь даже стоять рядом, не то, что общаться...
Я вышел на улицу и с радостью глотнул свежий морозный воздух.
Но судьба еще раз свела меня с генералом.
В этом мире мы слишком зависим от обстоятельств, они заставляют нас жить. Спасибо им, ибо нет их только Там, куда мы все не торопимся...
Конец второго тысячелетия. Теперь на свою дачу в латвийский город Краславу мы ездим, как в заграницу, нужны визы, которые я делаю во Пскове.
Чтобы получить визу на Диму, надо внести его в паспорт дочери. За пару недель до отъезда Лешка пошла в визовую службу. Вернулась расстроенная: сказали только через месяц будет готово. Протянула мне документы.
Бывший детский сад, приютивший службу, уютно расположился недалеко от места моей работы. Утром я стучусь в дверь заместителя начальника...
- Войдите...- Затемненный тяжелыми темно-коричневыми шторами кабинет и знакомое лицо, не ожидал: