Азербайджанский Кировобад встретил теплым солнечным днем, пронзительно свежим воздухом и бездонным, голубым, чуть подкрашенным белесой облачностью небом. Еще голы ветви деревьев, но сладкий, щекочущий запах почек и готовой земли безмерно греет меня, вынырнувшего из морозной заполярной ночи. Всего-то 2500 км, а как различны условия, сколь мягче, любезнее, милее среда ...
"Узловата и таинственна жизнь, - подумалось мне - Как уверенно и настойчиво гонит она паству свою по земным просторам: к холмистым, травяным, солнечным полям, затерянным на краю земли островам, к тропикам, в африканские саванны и в вечно замороженные заполярные тундры... И знает Жизнь: человек сроднится, прикипит, привяжется, бросит якорь крови своей, даст корни, как дерево - плоды... И, лишь тяжкий случай, невзгоды да одиночество оторвут, заставят его покинуть землю дедов и отцов..."
А города я не увидел, проехал на автовокзал - все мы спешим обычно...
Через час на обшарпанном автобусе с водителем в поношенном сером в клетку костюме и в широкополой кепке, обливаюсь потом и перекатываюсь вместе с десятком пассажиров на выбоинах и рытвинах, вскидываюсь, как на моторной лодке, пожирающей волнистый водный простор.
Обычные российские дороги... И, ежели они где-то в далеком-далеке пыльны и ямисты, а в распутицу так просто зашмыговываются, то в городах они, наверное, лишь наполовину залиты нужной долей бетона с необязательной технологией и тряскими руками случайных дорожников...
А, ведь, Там она бежит тебе навстречу - бетонная, асфальтовая, матовая или серая, сделанная из щебня и пропитая тяжелым маслом, идеально - ровная или слегка шероховатая, вечная, как Аппиева дорога в Риме( долговечность римских дорог в сто раз выше современных!), и ты мчишься по ней с бесшумной легкостью, как подгоняемая ветром дождевая капля на стекле, а пригожие городишки да пасторальные хутора стелятся, мелькают... В России дорога не слышит благодарности,- только ленивый житель глубинки не ругает ее, ибо вместо ветра и приятного шуршания колес сызмальства привык к потряхиванию тел, падающему уханью мешков, подрагиванию на булыжнике и танцевальным , слаженным наклонам соседей-пассажиров на рифленых путях-дорогах.
Знайте это, о, путники за рулем, отправляясь по бескрайним нашим просторам, не легки будут ваши шаги по дорогам, которые приобретают у нас значимость не обязательного атрибута жизни, а национального бедствия и бездействия...
Наконец, приехали. Нафталан - равнинный небольшой городок: всего-то три улицы. Асфальтированные на скорую руку, они тянутся к аляповато - длинному, красно-зеленому зданию, напоминающему, то ли сарай, то ли денник... Это сердце Нафталана - его ванный корпус... Одно, двух-этажные домики, десяток пятиэтажных корпусов - вот и весь совсем юный 80-летний город-санаторий.
А, вокруг - степь, изъеденная сухотой земля в трещинах, разбросанных, как кальколлюры на старых полотнах; и разрезает этот жадный до ветра и солнца ландшафт речушка, не широкая, но веселая в сопровождении, как особо ценное творение природы, прибрежной, зеленой охраны. И, поделом! Из загадочных, единственных в мире кладовых, по левому ее берегу, сочится черно-коричневая с золотинкой, несозревшая нефть, уникальная по эффективности для страждущих.
В свободные от ванн дни мы будем прятаться здесь от солнца под сизовато-серыми, словно покрытыми вечной пылью пустынь, листьями на корявых и колючих ветвях тугайнового леса из тополя - туранги, ивы, осины. Будем лежать, беседовать, щелкать орехи, и наблюдать за необычным для нас зрелищем - серыми черепахами размером с суповую тарелку, как они в воде охотятся за жуками -плавунцами, таясь на мелководье.
Я здесь не впервые - ходы знакомы и через час с путевкой, допуском на все 12 ванн и ценными указаниями врача Раисы Рябоконь уже обживаю коттедж на краю курорта. Скажем так: мне просто повезло...
Поэтому я описываю здесь не свои трех-недельные полусонные маневры, а то что обозрел, приметил, окунувшись, ибо я стал составной частью деятельности очень похожей на "почетный, воспеваемый" труд, а по сути - привычной, российской выжидательно-требуемой повинности: меньше отстегнешь - больше потеряешь, берешь не свое-лишь восполняешь...
Твой лечащий врач с серьезным, скорее, ироничным взглядом, мило-картавым русским, почти не спрашивая, быстро "уловит" повышение артериального давления и попридержит "добро" на ожидаемую тобой нафталановую "бадейку", естественно, ежели не "ущучит" десятку в санаторной книжке... И не важно ему твое-мое здоровье и не попытается он профессионально посочувствовать, а уж лечить... А тебе так хочется участия, внимания, что каждый из нас испытал в детстве, радуясь удвоенной заботе родителей в дни твоего нездоровья...
Немолодая санитарка в бесцветной косынке, неряшливо одетая, в несменяемом неделями фартуке с коричневыми разводами, заставит долго-долго ждать, потом молча посадит в прохладную нафталановую муть, в которой тебе некомфортно и не лечебно, небрежно взглянет на часы и не поймет она твоих возбужденных восклицаний, пока не почувствует "трешки", пачки чая или шоколадку в кормане.
Я пока не говорю о питании ( не за этим приехали!), которое с трудом напоминает пионерско-лагерное. А кино? Забавное развлечение без билетов, но "проверяемой" ребятами-кассирами нашей памяти на ряд и место... Вообще Нафталан - Малые азербайджанские Канны. Точно! В первых этажах всех санаторных корпусов - кинозалы...
Это же так просто! Приспособленное помещение, стулья, экран, аппаратная, киноленты за пару рублей в кинопрокате и гоняй себе на благо, а им на здоровье? наглядную агитацию "важнейшего из искусств..." И не думай о каких-то площадках с мячом, бассейнах, спортзалах, комплексном лечении...
Поэтому, когда я обнаружил стол для настольного тенниса, окруженный ребятами, был удивлен несказанно. Стал в очередь, дождался и с удовольствием играл, радуясь движениям... В этой компании я оказался чуть сильнее, повезло... наигрался. Хотел уже положить ракетку, уступить желающим, но увидел парня, ставшего по ту сторону сетки - высокого, худого, нескладного азербайджанца с пышными, черными усами, его готовое к схватке, наклоненное вперед тело, прищуренные с огоньком глаза... "Надо играть",- решил я и не ошибся. Партия оказалась обоюдно интересной и, когда мы окончили, Эльмар, так звали моего знакомого, что-то сказал ребятам и те послушно отошли от стола, оставив нас одних, - дали возможность сыграть еще несколько партий...
Прощаясь, Эльмар спросил:
- Где ты ешь? - и услышав ответ, как-то странно улыбнулся.
У дома присел на приступок, мышцы тела приятно "гудели", я расслабился, огляделся... Пустынный участок суховатой земли, скамейка с поломанными сидениями, две небольшие осины... В тени одной крупная дворняжка кормит потомство. Обычно самка прячет свой выводок, любит, как любая домашняя животина, делить семейную радость только с хозяином, но здесь иное... похоже - ты бродяжка... и я засмотрелся на маленьких шкурок, которые прильнули к ее животу. Работая лапками и мордашками, каждый пытается найти свой сосок, а самка томно раскинула лапы, прикрыла глаза,- умиление и спокойствие читалось в собачьей морде. Я поднялся и вдруг увидел: на спинке одного черно-коричневого комочка сглаженным ромбом расползлась шкурка, обнажив белесую слизистую. Видимо, чьи-то зубы, может поцарапал... Погибнет малыш, если не от инфекции, то от обезвоживания...
Жалкие, бездомные собаки... Мы даже породу выдумали и лукаво ценим ее за ум и доверчивость. Верно это,- с одной стороны биология, с другой,- опыт выживания на холоде и в голоде, в грязи и без ласки. По "кошкам" я не уверен, не слышен их просящий плач, а по бесприютным, молчаливым собачьим друзьям - мы в лидерах... это точно! И тянется тяжелая, ржавая цепь нашего безразличия к братьям меньшим из далекого детства, ибо опалило детское сердце огнем бездушия и давно качается оно в злую сторону от всего, что "заработано" родителями: скученного жилья, беспримерья, соседско-иранской (собака - слово из иранского языка) ругани, швырянья камней, стрельбы Шариковых прилюдно...
"Во зле,- говорил И. Бродский - абсолютно человеческие черты"... Что имеем в результате? Оскалы тихих серийных чекатило, светлоглазых, маньяков из молодежных стай и... льется уже не собачья кровь, продолжая гекатомбу российского века, более привычную нам сегодня, нежели кусок выпечного хлеба... Кровавая сель натерла мозоли в сердцах людей, огрубели они, остыли, столетия не будут смущать их теперь любые человеческие жертвы. Кто же ответит за мучения, жизнь несчастных, за эти больные, брутальные сердца людей?
А щенку надо помочь... дать шанс малышу, и я уже поглаживаю Лайму( позже узнал), прикрываю ей глаза (страхуюсь), а левой рукой отрываю от нее Черныша.
Быстро открываю дверь своей комнаты, на ближайший час - мою операционную. До обеда справимся. Достал леску (она всегда со мной), положил в спирт... Приготовил иголку, пинцет - для них годится спичечный огонь...
Черныш неспокоен, попискивает, пытается ползти... Это мы проходили. Теперь ты, черная шерстка, узнаешь, зачем я прихватил дощечку. Но сначала я выстригу шерсть вокруг раны, а вот теперь привяжу тебя полотенцем, сделав в нем "операционное" поле, обработаю его йодом, как учили... А пока помоем руки и вперед... Не волнуйся, Черныш... Приподнимаю пинцетом шкурку ближе к углу, протыкаю иглой, Черныш жалостливо заскулил... Терпи, дружок, надо... Кожа держит. Это хорошо. Теперь с другого конца... Пять швов достаточно? Но дренаж оставим, положено... Неплохо... Теперь обработаем мазью - "пропоцеум", которая, уж, больно нравится мне. Перевяжем. Ну, как? Ты просто молодчина, Черныш, уж постарайся... Лайма и не заметила, как я вернул черный комочек, но уже с белым кушаком. Он вяло двинул лапками и затих, прижавшись к теплому животу матери... Надеюсь, оклемается...
В столовую я вошел, когда звяканье ложек и вилок было в полном разгаре. По носу стеганул вездесущий, пролетарский, распаренный запах хлеба, капусты, только что испеченных булочек, и весь этот букет запахов усиливался по мере приближения к моему столу, приютившемуся у окна раздачи. Здороваюсь.
"Царство столов и только...- за соседним столом гулко молодым голосом сказал дед, маленький, сморщенный, своей соседке, сказал, как стукнул ладонью по стене пещеры. И тут же продолжил: "Ни еды, ни цветка для сердца и живота"... - и весело хе-хе-кая, засмеялся, обнажив гнилые зубы, радуясь, наверное, что попал в рифму.
С соседями я уже познакомился. Напротив - Родион, серьезный мужчина лет 45, поджарый, лицо загорелое, обветренное, длинный с горбинкой нос, широкий лоб, чуть прикрытый густыми, черными с проседью волосами, уверенный взгляд прищуренных серых глаз - золотодобытчик из Колымы. Обратил внимание, что он постоянно, привычно покашливает, да подергиваются руки. Справа - Володя, молодой парень с анемичным лицом, студент из Воронежа, сморкающийся часто и громко, с крупной бородавкой на шее справа под ухом. Уж, больно некрасиво Владимир ест: чуть не лежит на тарелке, еще немного и, кажется, начнет... слизывать. Неприятное зрелище. Слева от меня опрятная старушка из Минска, сгорбленная, молчаливая, с лицом безучастным, даже скорбным, постоянно трогает, поглаживает свою поясницу...
Сегодня овощной суп, макароны по-флотски... Я неспешно работаю вилкой, а память уже "выносит" мне курники Бабы Лапы с палтусом и треской, капустой, томленой в молоке, золотистым лучком. Пироги сочные, румяные, крутобокие... Я "вижу", как она величаво, торжественно ставит противень на стол, отрезает каждому по огромному куску и довольная, смотрит, как мы, большие и малые, трескаем вкусное белое мясо, истекающее жиром, хрустим поджаристой коркой, облизываем губы и... просим добавки.
О, радость, быть жадным при вкусной, семейной еде!
- Где бродил, что видел? - осаживает меня приятный бас Родиона, он ест быстро, уже очищает свою тарелку кусочком хлеба.
- Играл...
- Да? Разведчик из тебя подслеповатый... Музей здесь...
- Музей? - я поднял вопрошающий взгляд.
- Музей костылей...
- Шуткуешь...
Родион улыбнулся:
- Нисколько. Представь, сотни костылей разных конструкций, размеров, трости, палки всех цветов, с инкрустациями и камнями, сделанных природой и по заказу..
- Это что ж? Гимн нафталану?
- Похоже. Оставлены, видишь, здесь за ненадобностью, уезжая бросили, хотя до приезда, надо полагать, без них не могли обойтись...
- Интересно...- Но Родион не дал мне досказать:
- Кстати, за банным корпусом у самой речки - небольшое здание: "Лаборатория". Это по твоей части, посмотри, ежели что...
- Годится, - ответил я и подумал: "Молодец Родион, однако, внимателен, как заполярный охотник..."
Я поковырял еще немного остывшие макароны под "тяжелым маргарином" и вдруг слышу: кто-то зовет меня. Смотрю, в окне раздачи черные усы под высоким, белым колпаком.
- Эльмар, ты? - я подошел к окну, - Не ожидал... сюрприз: среди десятка столовых, оказаться, именно в твоей...
- Наелся? - Эльмар внимательно глядел на меня.
- Да, все хорошо, - я наклонил голову, развел руками, даже потоптался для убедительности. Эльмар не улыбнулся, лишь чуть приподнялись уголки рта:
- Что хочешь на ужин?
Я поблагодарил Эльмара движением руки за неожиданное предложение. И ответил после небольшой паузы:
- Яичницу, - решив, что изображать скромность, по сути - хитрить, на востоке это не принято.
- Хорошо. Сделаю.- и усы исчезли.
Вышли из столовой. "А дед - молодец, метко оценил нашу кормушку" - подумал я и мы двинулись по дорожке, "приодетой" зеленью, как тропинка следов в пустыне. Мысль деда подцепила меня, сверлила мозг, кричала и я "завелся", все мое существо в эти минуты превратилось в один огромный, зоркий, преобразующий глаз. Я уже мысленно настаиваю, требую, чтобы по обеим сторонам дорожек стелился ухоженный травяной ковер с разноцветием и небольшими клумбами, чтобы радовали глаз ровные ряды лиственниц, ольхи,кедрача, кипарисов, а под их здоровой тенью - простые деревянные скамейки, чтобы журчала вода небольшого фонтана, желательно в национальном убранстве...
- Не думаем об этом,- закончил я вслух свой разговор с дедом и в очередной раз убедился, что мысль явно материальна - это точно! Ибо Родион будто слышал меня ( а возможно и его задели слова деда) и тут же откликнулся:
- Никому нет ДЕЛА!- И жестко закончил, - Шаблон, что делать? Но о ДЕЛЕ ты мне напомни - уж больно емкое для меня слово, памятное...
Горькое отчаяние при этом вспыхнуло в его взгляде.
Мы расстались.
Когда я подошел к дому, под осиной все также лежала Лайма, прикрыв лапой спящих сосунков. Черныш забрался в середину сопящей братии, это порадовало, знать силы не убавились. Посмотрим ...
Дневная сиеста, игра с Эльмаром, легкий яичный ужин - Родион, безусловно, заслужил половину, он и взял ее, не спрашивая меня, когда я отвернулся; небольшая ознакомительная прогулка по вечернему городу-санаторию, завершили наш первый лечебный день...
Утро в этих краях короткое, поспешает к зениту лучезарное светило. За коттеджем начинается пустынная солончаковая степь и я с удовольствием прошелся, даже чуть пробежался по сухой в трещинах земле.
В вестибюле нафталанового корпуса мы получили по огромному квадрату рифленого, белого бумажного полотенца.
И пошли по длинному коридору, с обеих сторон которого - двери и скамьи, сплошь занятые болящими... Еще издали я увидел Зою, прошлогоднюю палочку-выручалочку и очень обрадовался, как путник, в ночи нашедший место, куда можно бросить свое бренное тело. Стало спокойно на душе.
- Теперь порядок - войдем в систему, - тихо, наклонясь к Родиону, сказал я с радостной убежденностью, разрезая воздух кистью в такт слов.
У Зои она проста : каждая пара ванн имеет две двери, "своих" она усаживает у двери выходящих, остальные у входной двери ожидают приглашения...
И через десяток минут Родион и я погружаемся в теплые ванны.
Мир будто распахнул свои кладовые, ласково обнимает, греет и ты с детским удовольствием пробуешь на ощупь, растираешь в ладонях, мажешь лицо необычной, жирной, тяжелой темно -коричневой нафталановой нефтью и... пытаешься остановить стрелку часов, ибо кажется тебе, на пользу урвешь пару лишних минут...
Уже заглядывает Зоя, сигналит, показывая на часы. Протягивает деревянный тесак. И начинаю я трех-таймовый обряд очищения. По началу орудую тесаком по всему телу, скребу, счищаю черно - коричневый нафталан. Затем бумажным полотенцем неспешно слизываю остатки в неровностях, и довершаю душем под кедровым мылом, пытаюсь вернуть собственную белокожесть...
И вот мы выходим, распаренные, розовые, как поросята.
- Как?- спрашиваю у Родиона.
Необычно, будто повкалывал на торфу пару часов. Что на обед? Извини,- без всякого перехода вяло закончил Родион.
Эльмар обещал бифштексы.
Мы разошлись.
Подходя к коттеджу, я поискал глазами своего послеоперационного больного. Щенки лежали, прижавшись друг к другу, одни, в большом деревянном посылочном ящике, который кто-то утеплил полотенцем. Тронул рану, нос Черныша - нормально...
Добрался до постели и отключился.
Через пол-часа, предоставив желанное отдохновение уставшему телу и натруженной, истертой коже, я вышагиваю к Эльмару, он ждет...
За обедом душистые отбивные Эльмара вызвали легкую панику на соседних столах, но мы так уверенно и быстро их "приговорили", что возмущенные товарищи не успели выяснить: "А, почему, собственно...?", скорее - не решились, а возможно возобладало естественное предположение того времени в случаях непонятных привилегий: Знать, Положено...
В тени душистого лоха спряталось небольшое одноэтажное здание с вывеской: "Научно-исследовательская лаборатория..." Дверь открыта. В ответ на мои призывы - тишина, но я решаюсь войти. Ряд небольших кабинетов, столы, заставленные, спектрофотометрами, центрифугой, другими, неизвестными мне приборами, колбами, склянками, бумагой... Запах нефти, спирта и чая... Никого... Заглянул в кабинет руководителя - профессора А.Алиевой. Диван, кожаные кресла, книжный шкаф, на огромном столе небольшая стопка книг: "Приветственная речь по случаю пятидесятилетия..."
А, ведь, я хотел посмотреть литературу о лечебных свойствах нафталана, поговорить с научными работниками... Жаль, надеюсь, профессор вы разрешите познакомиться с вашим трудом? Я взял книгу и вышел. После, несколько раз я заходил в лабораторию, но никого не заставал.
Вялая, устойчивая тишина встретила меня, когда я с благодарностью положил книгу на место...
Тянет в сон, но я заставляю себя идти в исполком.
Была такая контора, призванная решать проблемы города, и таких, как я, северян, которым для бухгалтерии ( раз в два года проезд в отпуск оплачивается) нужны доказательства, что отпуск я провел именно здесь, а не в поселке Молочном под Мурманском...
Двух-этажный особняк. Обычная канцелярская обитель. Пахнет слежалой пылью, бумагой, мышиным пометом. Пусто... Нет людских шумов. Но кабинеты плотно занавешены дверьми. Их много. Ровными рядами они стоят, как живые...
Тряпочная, пыльная жизнь в "Стране дверей." Дубовые, буковые, сосновые сторожат они плотную, подозрительную тишину, играючи изолируют людские волны, а, уж, украшенные белыми листочками с вязью, и, ласкаемые очами тысяч очередников, иногда очертело, подолгу ждущих очевидных решений, они радостно скрипят при входе и глухо хлопают во след.
А дело? Дело всегда жаждет общения, прозрачности, простора, поэтому во многих цивилизованных странах ( отсталых по нашему разумению) присутственные места (и лаборатории!) - это огромные бездверные площади, заставленные столами и компьютерами... а при входе - электронно-бумажной информацией и стульями при том...
Печать и подпись председателя горисполкома я получил с третьего захода...
Чудные южные вечера. Особенная, интимная , задумчивая теплота, запах солянки и вьюна... Тихо. Солнце быстро падает за горизонт, оставляя розово-малиновый шлейф. Я взял Черныша, поправил сбившуюся повязку, поцеловал суховатый нос... держись!
И прочитав несколько страниц, незаметно скатился в сон...
Утром бегу на изволок, что начинается сразу за коттеджем, с радостью вдыхаю полной грудью запах кедрового стланика, полыни, пряных испарений земли. И вдруг, прямо передо мной закачалась небольшая приплюснутая головка. Резко останавливаюсь... Господи - змея! Поди, услышала мой слоновий топот, ну, что ж, будем знакомиться... и я пытаюсь по окрасу, форме, глазам определить, чей покой нарушил. Так, красное брюхо - спасибо, вижу, зеленовато-серый окрас метрового тела без яркого рисунка - успокоила, умница; гладкая чешуя, треугольная головка... Красавица! Полоз! Полоз! Слышал... Говорили, что ты добрый хранитель золота. Так? Стою на расстоянии, не двигаюсь, разглядываем друг друга, главное, что полоз не застигнут врасплох, похоже спокоен, и зубы не кажет, в крайнем случае отойду, ведь ни одна змея не преследует человека. Не успел я разглядеть красно-брюхого красавца, как головка неспешно, с достоинством опустилась на землю и... бесшумно понеслась по степи извивающаяся лента, лишь мелькнула хвостом, доставив мне, ну, просто эстетическое наслаждение...
Возвращался я с хорошим настроением, но путь теперь внимательно проглядываю, вкушаю живительный сок граната и выплевываю косточки во все стороны...
До завтрака у меня очередной осмотр Черныша. Вчера он был откровенно слаб. Я приготовился к худшему, поэтому выпросил у процедурной сестры перекись, перевязочный пакет... Беру Черныша. Нос сухой, теплый. Так и есть: рана не чиста, прилепились враги наши, как водоросли к топляку. Теперь, главное, не жалеть, а жестко очистить рану. И все же решаюсь на постепенное, раннее удаление "швов" и вынимаю леску с обоих концов. Под жалобный писк и щенячье всхлипывание, жму, обильно промываю перекисью, накладываю ватно - марлевые подушечки, повязку, и насильно вливаю в пасть щенка остатки моего крепко-заваренного, теплого чая. Положил его, притихшего, к собратьям и зашагал в столовую...
Теперь каждый день я очищаю рану Черныша, три-четыре раза в день вливаю крепкий чай, меняю повязку. Вчера снял последний шов, рана стала значительно чище...
Похоже, ты справился, черная шерстка, и я погладил Лайму...
Прошла неделя...
Как-то за игрой Эльмар без всяких предисловий сказал:
- Приготовь к вечеру вино, возьми "Баян-ширей"... подходит. Посидим.
После ужина в моей келье ждем Эльмара. Пока я не хитро сервирую стол Родион, перекурив, растягивается - тренингует на крыльце ( кстати, он стал меньше курить,наверное, после того, как я прилепил ему кличку - Наркоша!). На мой вопрос:
- Помогает? - он ответил в своем излюбленном, как я уже уяснил, познавательно - воспитательном стиле:
- Гибкость - главное в работе тела, суставов, а человек - это сплошной сложный сустав... Чего один мой больной позвоночник стоит...- И, тут же добавил:
- Гибкость для живого существа, что тягучесть для металла, а с золотом нам пока трудно сравниться, ведь, один грамм его можно вытянуть в тончайшую нить-канитель длиной в десяток километров...
Эльмар появился внезапно... Когда он выложил на стол огромный шмат мяса с рыжими помидорами по кругу, янтарь или яшма в достойном убранстве могли отдыхать: вид генетической радости, запах дразнящий, обещающий, единственно достойный наполнил комнату.
Я бросал непонятные восклицания, суетился... Роман полез за сигаретами, руки его дрожали, а губы что-то шептали, до меня донеслись лишь отдельные слова: время... стирает...
А Эльмар прошелся по комнате, оперся на спинку стула, и, осмотрев убранство стола, улыбнулся:
- Мясо лучше томить долго, мягко или вообще без огня... - И, наблюдая, как Родион разливает вино, добавил:
- Молодцы, хлеба не взяли, вилки тоже убери. Вино и мясо- наша еда. На повара я у деда учился. Добрый был... Это в память, ему сегодня было бы 105.
И не дожидаясь нашей реакции, скороговоркой добавил:
- Нас ждет кус мяса, глоток живой воды, что, скажи, лучше такой еды!
И замолчал. На наши тосты, в которых мы с Родионом отчаянно изощрялись, он отвечал лишь легкой усмешкой, неспешно жевал мясо, пил, а вскоре и вовсе покинул нас, сославшись на подготовку семейного ужина.
Проводив Эльмара мы сели напротив. Родион наливал, я отрезал куски. От мяса исходило такое вкусное благоухание, что мы ели с таким аппетитом, который решительно опровергал малейший намек на наше нездоровье. Вспоминали радости жизни, родных...
- Знаешь, - откашлявшись, начал Родион, - восходит та заря, к которой пробудились мы сами. А выпить я хочу, - он снова закашлялся, свободной рукой пытался унять уставшую грудь, - За нас, живущих, и за тех, кто через годы, стоя на луне, увидит свет, не солнца, нет, а свет восходящей земли над сумрачной, безжизненной поверхностью луны, - ему захотелось как-то подчеркнуть сказанное, видимо, очень маячное, выношенное и он не нашел ничего лучше, как поднять вверх руки, задрать голову...
Мы даже встали.
- Здорово сказано... Ты, впрямь,- философ!
- Хотел, но... старатель перед тобой, колымский рудокопатель.
И мы брали с подноса куски мяса, откусывали, рвали, помогая, иногда резким движением головы, вытирали руки и губы о полотенца с коричневыми, нафталанными разводами и говорили- говорили...
- Родион,- вспомнил я,- как-то ты "замкнулся" на "ДЕЛЕ", просил напомнить, ежели, что...
- Помню, - и Родион долго пытается унять прыгающий у кончика сигареты язычок пламени, --- Давай еще помясоедствуем, рассказ предстоит долгий...- потом он притушил сигарету, положил ее в пепельницу.
От выпитого вина возникло приятное ощущение легкости, а предвкушая сказ - и доброго любопытства. И мы продолжали сосредоточенно, как принято на востоке, рвать, жевать и запивать, чуть сладковатым с плотным букетом и хорошим послевкусием вином...
Родион снова зажег сигарету, прошелся по комнате, долго молчал, наконец в глубокой задумчивости заговорил:
- Буду вставать, о том, что хочу рассказать, лучше говорить на ходу, - и начал,- Родился я в Одессе на Кардинальской, которая одним концом пересекает Немецкий бульвар, другим упирается в овраг у самого моря. Помню огромный вестибюль с барельефами на стенах, красочные оконные витражи, камин, который никогда не горел, высоченные потолки...-
Родион говорил эмоционально, искренне и я позавидовал гармонии голоса, блеску глаз, движениям рук... Соединение чревоугодия с задумчивостью придавало его лицу весьма забавное выражение. А когда он садился, мы выпивали глоток, жевали и эти естественные действия, выполняемые молча, созвучно, придавали нашему разговору оттенок сердечности...
- Оккупация. Смерш. 10 лет лагерей... За что? "Работали на немцев..." Отец - строитель, я, подросток, помогал... Надо было выжить... Знаешь, народу всегда отводится одна и та же роль...
Он замолкал, закуривал, потом, вдруг припоминал забытые подробности, восстанавливал их в памяти, связывал, будто старался выплеснуть десятки тягостных впечатлений, которые никому так просто не расскажешь... Он на меня такую тоску наваливал... А когда посматривал на меня, и в глубине широко раскрытых глаз его загорались искорки воспоминаний, мне становилось жутко.
- После отсидки определили на Колыму, и, как добирались, ползли на "газгене" ( вместо бензина - на газе, получаемом при неполном сгорании древесных чурок) под дождем, как питались (хлеб, кусок селедки, баланда), как строили себе жилье - долбили до кровавых мозолей промерзлый грунт - рассказ не для слабонервных...
- У нашего бригадира, мужика недалекого, но сострадательного, что особо ценилось нами, любимым словом было: ДЕЛО. Даже плакат над нашим корпусом звучал необычно: "Наше дело - выполнить досрочно план добычи первого металла!"
Сказ Родиона давил откровенной нечеловеческой тяжестью, терзал жестокостью, и, казалось мне, что я очутился в веках, среди кровожадных диких племен, когда никто не желал, не мог понять, что жизнь - только она! придает великий и пока единственный смысл вселенной.
Но вот Родион начинал говорить о белых ночах, буйной, скороспелой жизни полевых цветов, вкусе ключевой воды, холмах, вытянутых вдоль ручьев, как волны, низкорослых лиственниц и кустов кедрового стланика, тогда лицо его светлело, и, будто оправдываясь, он говорил:
- Я думаю, кто не смеялся даже Там, тот опаздывал... жить. Кстати, искреннюю улыбку подделать, ох, как трудно, ведь не заставить неестественно "сработать" зигоматическую мышцу лица, не получится...- чем удивлял меня несказанно.
Родион закуривал и продолжал наступать:
- Ты можешь сказать, почему нас минула участь крокодила с его несмываемой, гипсовой мимикой, а? Наши мышцы лица не прикреплены к костям... вот так вот, они свободны, легки и готовы к улыбке...
Осоловевшие от насыщения достойной парой, мы продолжали пиршество, с жадностью поглощали вкуснятину, теперь, похоже, впрок...
- Родион,- прошу я, понимая, что он намеренно сделал это легкое отступление,- Расскажи, откуда золото, как и где...?
Он морщит лоб, делает усилие, и я чувствую, что колымская боль терзает Родиона. Да, кто, кому простит затоптанное, святое право молодости на радость, страсть, новое?
- Реки и ручьи! Они выводят рудоносные золотые жилы на поверхность... Они готовят славу колымскому золоту!
И заговорил быстро, понесся вскачь:
- Золото, как металл более тяжелый опускается на дно ручья, скапливается столетиями и... вот тебе богатое месторождение- "пески", так зовут их старатели. Природа легко делится ими? Нет, она закрывает их слоем пустых пород - "торфами" до десяти метров высотой. Ничего "за здорово живешь" земля не отдает...
Потом он рассказывал о тяжелых работах под моросящими дождями и комариными ливнями...
- И, если в России чего-то нехватает,- продолжал он,- есть... комары, а на Колыме они рыжие, злые, атакуют полчищами, стремительно, как горные орлы.
Я пытался рисовать его словами картину жестокого, рабского, труда за пайку... Отрезал сочный кус мяса и положил Родиону в тарелку, он проводил ее благодарным взглядом и, упершись локтями в стол, опустил голову в лодони, застыл...
- Стоп! - останавливил я его, мне казалось, что этим он хочет отогнать, забыть, выбросить из памяти прошлое, где не жили, а вели дряблое и стылое, растительное существование, которое умещалось в триаду: работа, еда, сон, и добрые чувства сами по себе исчезали, как невостребованные... А через несколько минут, глядя на его лоснящийся жиром подбородок, я, любознательный эгоист, хотел надеяться, что беседа все же ему не в тягость и снова был весь - внимание.
Мы допили вино, не верилось, но докончили мясо и отвалились от стола.
- А золото добывать несложно,- ерничал Родион, прохаживаясь по комнате,- вскрой торфы, убери их десятками тачек (по 150-170 кг),забросай пески в бункер и по транспортеру - наверх в шлюз... вода и лови золото обычными пузырчатыми резиновыми ковриками... Килограмм в день намоешь - есть пайка! Выйдем!- он резко встал и двинулся к двери.
Мы вышли. Темнота обняла нас, наполнив вечерним ароматом. Родион молчал и его молчание казалось мне подавленным криком; так, думал я, кричит душа, уходящего в короткую ночь усталого, кашляющего, замерзающего на голых нарах зэка...
- Самый большой самородок...- Родион не дал мне домыслить, - "Плита Хольтермана" в Австралии - 97 кг чистого золота... Это знает каждый искатель.
- А ты? - я был примитивен в вопросах, но обойтись без них не мог.
- Мне повезло, - Родион сделал паузу, чтобы освежить приятное воспоминание, - Как-то ранним, туманным утром в конце лета,- Родион впервые за нашу беседу широко улыбнулся, - я подошел к бункеру, поправить оплетку и... поскользнулся на влажных камнях, но не упал, а выбросил руку и оперся на растопыренную кисть. Так обычно ломают кости в типичном месте. Поранил пальцы о что-то острое. Смотрю... Господи, слиток! "Воробышек" потом назвал я его. Когда рассматривал, нашел головку, изогнутый клювик, небольшие, будто обрезанные, крылья, тельце, 380 грамм и... лишняя пайка в придачу!- Родион прокашлялся и подытожил:
- Не думай, я не дорожу воспоминаниями, они сами лепятся ко мне, как ржавчина, и медленно, ревниво отпускают, как хищник свою полузадушенную жертву, выдерживая паузу и наблюдая...
С Родионом мы не расставались целыми днями. Как на службу - ныряли в нафталан, отсыпались, бродили вечерами... Родион любил читать, пока я играю с Эльмаром, который продолжал нас баловать то мясо-овощной вкуснятиной, то сладкими пирожками с орехами, лепешками карабахской кяти или божественной шекинской пахлавой.
И я был рад, что все у нас шло "по шерстке", все удавалось - хороший признак желанного оздоровления... Спасибо, Нафталан!
В ночь перед отъездом не спалось. Я оделся и вышел. В благоухающей темноте, по придорожным кустам ползли неясные тени, хорошо слышались чьи-то глухие шаги, ночь тонет, захлебывается в форуме монотонного хора сверчков. Поднимаю глаза, ищу Большую Медведицу, знакомую с детства, но в черно-синем небесном бассейне купаются чуждые мне, северянину, мерцающие огоньки. Глаза не любят шастать по закоулкам, упираются, не двигаются с зенита. Стою. Высматриваю. Наконец, Кассиопея-красавица благодарит меня за упорство, вижу, как ярко горит ее центральная звезда, будто готовится к космическому взрыву.
Через несколько шагов слышу громкий, возбужденный разговор. На скамье у павильона - трое. Когда я приблизился воцарилось молчание, увидев Эльмара среди них, я помахал ему рукой. На обратном пути завернул к Чернышу. Лайма радостно застучала хвостом, и я, не опасаясь, поднял Черныша, в знак благодарности услышал детский, игривый рык ...
Вернулся к себе, зажег свет и показалось мне, что в углах комнаты сгустился недобрый сумрак, будто ночь, как змея неслышно вползла за мной и окопалась...
Прошло четыре года...
Конец рабочего дня. Телефон: Галина Михайловна, теща, говорит: просили меня зайти в городской отдел милиции, кабинет 7. По какому поводу, не сказали.
Ничем не примечательный, молодой мужчина протягивает руку:
- Петр Сергеевич Злотников, следователь,- Мы поздоровались. Сели.
- К Вам несколько вопросов, готовы?
- Да.
- Вы были в Нафталане Азербайджанской ССР в декабре 198...г.
- Да, был.
- По какому поводу там были?
- Лечился в санатории.
- Где вы проживали? Можете нарисовать план?- он протягивает мне бумагу.
- Вы помните, где питались? Отметьте это на плане...
- У Вас были знакомые? С кем Вы проводили свободное время?
- Да, были... Если возможно,- я начинаю нервничать- желательно вопросы конкретнее, нацеленнее...
- Да, пожалуйста... Вы были знакомы с Эльмаром Г.?
- Да, хорошо знаком, благодарен ему...
- Не заметили Вы что-нибудь необычного в его поведении, поведении его знакомых, близких, когда общались?
- Нет, ничего особенного не заметил. Если... - И я рассказал о громком говоре на скамье у павильона трех мужчин в ночь перед моим отъездом...
- Дату помните?
- Двадцатое января...
- Да... Не густо... Жаль. Убили Эльмара в ту ночь, зверски убили...