Я еду в Мурманск в подкрашенном, плацкартном "старце". Мягко покачиваюсь на привычных рельсовых стыках, и, как ребенок, периодически засыпаю под тихий рокот колес. Ничего не изменилось за прошедшие годы. В таких же невзрачных, душных вагонах летом я разъезжал отдыхающим студентом - проводником по Советскому Союзу.
Наверное, время для них бессильно, оно не наводит глянец на безделье.
Напротив меня сидит особа с тонкими, резкими чертами лица. Она немолода, но сложена очень славно. Это я сразу заметил. Оба поглядываем в окно. Мелькают худосочные сосенки, березовые рощицы, густые перелески. Молчим. Я не хочу расточать время в пустых разговорах, а попросту боюсь "разбежаться", знаю: начну болтать, не остановить. Поэтому ворчу. Про себя, конечно. Значит, старею.
Вспоминаю того согнутого в три погибели старика из Вологды с солдатским рюкзаком за плечами. С ним я столкнулся у метро "Чернышевская" в ожидании 52 автобуса. Оказалось, что оба ищем Смольный - Правительство города на Неве.
Старик, как и я, приехал погостить к родственникам, и решили мы, не сговариваясь, заполучить в администрации города медаль "В память 300-летия Санкт- Петербурга".
Вышли из автобуса и, опрашивая редких прохожих, пытаемся найти среди аллей и зданий отдел наград...
С трудом поспевает за мной старик, часто останавливается, опирается двумя руками о палку и, низко склонив голову на руки, шумно дышит, лицо его при этом куксится, рот полуоткрыт, он просит:
- Погоди. Не спеши...
Тогда я останавливаюсь, грустно смотрю на старика и даже не пытаюсь с ним заговорить.
Подходим к группе полицейских у очередного шлагбаума. Ох, как много молодчиков в форме, готовых постоять за власть!
- Отдел наград? Там, в арку, последний подъезд. - Показывает мне молодой полицейский.
Огибаем дом с высокой оградой.
Кругом ни души. Дорожки пусты. Даже у нашего четвертого подъезда.
Надо же, как рассредоточился, ощетинился Смольный.Точно батальон защитников крепости перед атакой.
На входе отдаем паспорта полицейскому и проходим через "рамку" СКР.
Толкаемся в одну дверь, другую, третью... Все закрыты. Я в легком недоумении.
- Где отдел наград? - Спрашиваю женщину, спешащую мышью проскочить мимо меня.
- Сегодня отдел не работает. У них один рабочий день в неделю - вторник...- Отвечает она почти скороговоркой на ходу.
- Могу ли им позвонить? - Я догоняю ее в кабинете и, она, показывая всем видом, что делает мне одолжение, копается в бумагах на столе.
- 576-69-89
- Спасибо.
Звоню. Представляюсь и поясняю, дескать, хочу получить медаль "В память 300-летия Санкт- Петербурга".
- Все медали в Москве... - отвечает молодой мужской голос.
-???
- Приказ начальства. Мы должны составлять списки, посылать их в Москву и ждать. Пришлют медали - вручим. Таков приказ...
- Как?! - Кидаюсь я в рукопашную. - Награда Санкт - Петербурга, а мы должны просить ее у Москвы!? По положению о медали "администрация Санкт - Петербурга разрабатывает правила и вручает медаль"! На каком основании и почему вы их отдали Москве?
Мужчина молчит, и я, чуть остыв, добавляю:
- Поясните это ветерану...
Передал телефон деду и вышел...
Пусть наша награда останется на совести молодых, случайно попавших на эту "сцену". Им легче просто выполнить приказ, чем потребовать объяснений. Они не смогут доказать его нецелесообразность, а тем более, добиться через высокое начальство отмены. Они не готовы спрятать, в конце концов, в сейф сотню медалей так, на всякий случай. Вдруг приедет из Вологды или из Архангельска старик, ленинградец, выстоявший блокаду, поработавший за станком или строивший дома, и потребует "Память" родного города... Им это непонятно, далековато от разума...
Наверное, старею, раз не ищу оправдания непрофессионализму чиновников, и с радостью вернул бы из средневековья наказания нерадивым палками или пощечинами. Не думают они о нашей памяти*.
А кому, собственно, Это нужно? А?
День проехал сонливо. Но в периоды просыпа я с удовольствием читал рассказы Захара Прилепина, славно он пишет о простом, человечном бытье.
В заднем тамбуре пассажиры курят, в переднем проводницы закидывают уголь в печку "титана" и покуривают. Размяться негде. А мне нужно отдохнуть. Не через безделие, а сменить покой на активность!
Около пяти утра я проснулся. Полка напротив была пуста, даже постель йок. Под столом стояли сумки моей соседки.
Израильский "настрой" резко поднял меня. Я обошел полупустой вагон, заглянул в туалеты. Моя худенькая соседка испарилась.
Проводница Нина дремала в своем купе.
Нина, - говорю спокойно,- Пассажирки нет, а под столом ее вещи.
Нина задумывается. Я наступаю:
- Что положено в таких ситуациях? - Нина трет пальцами глаза, зевает.
- Через десять минут будет Княжая, стоим недолго. Потом я пойду к начальнику.
- Лучше сразу - к полицейским.
Проходит минут пятнадцать. Я очень неуютно чувствую себя, сидя в конце вагона у окна. Меня ни на секунду не покидает ожидание, что вот-вот и я не услышу стука колес, не увижу зеленых деревьев, все взлетим к чертовой матери... Точно такое же ощущение владело моим сознанием, когда сквозь грозу я топал домой в Краславе после ночной, рачьей охоты, когда молнии окучивали меня, как я помидоры и кабачки на своем огороде.
Наконец, с Ниной приходят двое полицейских. Идем в мое купе, садимся. Пристально впиваемся взглядами в сумки под столом, рассматриваем их, как командиры на рекогносцировке при оценки возможного поле боя.
- Я трогать их не буду, - Заявляет один из полицейских, видимо, старший.
- Правильно. Ваши следующие действия? - Спрашиваю я сдержанно.
- Надо искать. Как ее фамилия?
- Скукоцкая.- быстро реагирует Нина.
- Ха...- Хлопает себя по коленкам старший полицейский. - Это та пьяница, что ехала неделю назад в Питер? - И повеселев, он поворачивается к напарнику. Дескать, своя, не подведет...
- Ваши действия? - Настаиваю я, чуть повысив голос.- Не стоит рисковать в наши дни. Верно?
Вспоминаю похожую историю в Израиле. Полина провожает меня и в аэропорту "Бен-Гурион" мы ожидаем посадки. Вдруг замечаем какое-то движение. Молодой парень опрашивает пассажиров и провожающих, сидящих за столиками, стоявших неподалеку : Не ваш ли чемодан стоит у колонны?
Всего несколько минут и у чемодана уже крутится полицейский. Он со всех сторон внимательно осматривает его, ложится на пол, пытается обнаружить что-то необычное, даже слушает, потом делает знак второму работнику безопасности, и они бегом увозят забытый кем-то груз.
В купе фирменного поезда "Москва-Мурманск" не было никаких действий, даже попыток профессионального осмотра бесхозного багажа - это я официально заявляю, и мы бы еще долго сидели, глядя на беспризорные сумки, если бы в проеме купе внезапно не появилась невесть откуда всплывшая соседка.
Под мою краткую обвинительную речь и ее громкие извинения мы и не заметили, как все ответственные лица покинули нас, исчезли, растворились.
Это напомнило мне один рассказ (автора не помню), герой которого активно предупреждал всех о всевозможных бедах, будучи уверенным, что с ним такого никогда не произойдет, причем делал это смело, доказательно, как современные ясновидящие и провидцы. Он только требовал ни в коем случае не вмешиваться в происходящее, ибо считал, что это неподвластно человеку, поскольку находится во власти Божьей.
А с Валентиной, жительницей Мурманска, мы, конечно, познакомились поближе. Она потом постоянно извинялась, рассказывала о своей семье, больном муже, и оказалась большой любительницей лыж и бега. Это было правдой. Я смог это проверить, закинув несколько вопросов о ветеранах заполярного спорта.
И водку Валентина, конечно, не употребляет.
Весь остальной путь мы отчаянно болтали, перебивая друг друга. Меня, во всяком случае, было не остановить, особенно, когда разговор шел о житье-бытье и его хваткими принципами "на авось" и "наша хата..."!
Когда на перроне Мурманска я прощался, проводница Нина попросила:
- Вы, уж, пожалуйста, не сообщайте, забудьте об этом...
Cолнечным днем встретил нас Мурманск. Тот же маленький, полутемный вокзал, переход через улицу Коминтерна к площади "Пять углов", книжный магазин на противоположной стороне площади, небольшой двор, где мы жили и гуляли с детьми.
Однажды зимой, возвращаясь с работы, я наблюдал, как старенькая бабушка Лапа безуспешно пыталась поймать маленькую правнучку, которая беспрестанно карабкалась и скатывалась с ледяной горки. Лешка громко смеялась, а бабушка Лапа, неуклюже передвигаясь по скользкому снегу, тянула и тянула к ней руки, пытаясь ее удержать.
Горка детишкам двора служила и в короткое, бесснежное время.
В нашем дворе сбывал продукцию рыбаков Мурмана магазин "Нептун", и бабушки окрестных домов частенько подбирали детей к себе в очередь, чтобы "достать" дополнительную долю, потом, естественно, благодарили малышей.
Лешка рассказывает мне сегодня, как, забравшись с подружками под горку, наслаждалась кусочками вяленого ерша и знаменитого копченого морского окуня, называемого в народе "крыльями советов" за растопыренные широкие плавники. Дочка помнит об этом, а мы и не знали...
Дома, раздевая детей после прогулки, я любил целовать их напитые молоком, раскрасневшиеся щеки, ловить их теплое дыхание, глядеть в ясные, умытые морозом, глаза. А потом подкидывать маленьких к потолку, чуть отпуская руки, чтобы услышать всплеск заливистого, серебристого смеха. Или раскачивать, крепко обхватив маленькие ручонки.
Вечерами на круглом столе в нашей комнате Галя выкладывала их голеньких на простынку, и я старался, чтобы они работали ножками, разводили руки в сторону, и чувствовал, как крошечные пальчики со всей силой сжимают мой большой или указательный палцы. Потом я переворачивал их на животик. Ну, Лешка, подними головку, поверти носиком! Вадим и в восемь месяцев не мог ее удержать, тут же бах лбом и не плачет, значит не больно.
Потом Галя ставила "кварцевую" лампу и мы проводили сеансы УФО. Что делать, Заполярье диктовало свои условия.
Когда ребята повзрослели, я любил кувыркаться с ними на ковре, фыркать, щекотать, а Галя - прятаться, чтобы видеть с каким радостным визгом Лешка и Вадим находили ее.
Дочка совсем маленькой смеялась заразительно, взрываясь неумелым деревенским рожком. Сын и в полгода смеялся почти беззвучно, широко открыв большой рот, изредка всхлипывая.
Вот и памятник С.М.Кирову. Хорошо помню, как около него расхаживал осенью в капюшоне мой маленький Вадим, я снимал его киноаппаратом, а он, вышагивал, и не глядя на меня, все повторял: "Папа, я тебя люблю..."
Рядом Пушкинская улица, зеленая, тихая. Здесь я поздней весной пару дней учил Лешку кататься на велосипеде, который подарил дядя Саша, ее крестный. Помню, как шестилетняя дочка в первый день ученья, это было после первомайской демонстрации, врезалась в миловидную даму в плаще и в шляпе с небольшими полями и высокой тульей, и мы оба затем извинялись перед будущим завучем Лешкиной школы.
А потом мы с малой разыграли сценку перед Галей. Я держу Лешку за седло велосипеда, и вдруг она, будто вырывается, пытается ехать, а я бегу следом, чтобы предотвратить падение. Мама разгадала нашу задумку и мы все смеемся.
Лешка была очень легка на выдумку. Я приходил с работы, только успевал скинуть пальто, а малышка с криком уже бежала ко мне: "Папа, будем номера делать!"
В коридоре мы крепко брались за руки, Лешка топала по мне, выкручивалась, потом оказывалась на плечах, на шее...
В семь лет я повел ее на художественную гимнастику. Она любила ходить на тренировки, а я - на соревнования. Ни раз я был свидетелем успехов моей маленькой спортсменки, ее превосходной пластики и даже артистизма. Жаль, отвадили от гимнастики Лешку подружки, называя ее пончиком...
Я любил фотографировать детей, сохраняя и накапливая день за днем их историю. А потом, субботними ночами (до 3-4 часов утра) печатать фотографии, чтобы воскрестным днем, за нашим круглым столом на кухне, добавлять и дописывать страницы их фотоальбомов.
Сегодня те фотоальбомы хранятся в самом дальнем углу заваленного бытовым хламом чулана небольшой квартиры Лешки и Олега на Кондратьевском. И достать-то их просто невозможно.
- Почему, собственно, доченька? - Спрашиваю я ее далеко небезразлично, сдерживая малую обиду.
- Ты знаешь, пап, сегодня мне больше нравится рассматривать фотографии с наших летних отпусков на пляжах, в гостиницах и ресторанах Хорватии, Черногории..."
Так "отдыхает" память, чтобы проснуться, наверное, в более поздние времена, когда появится желание увидеть себя в детском свете...
Дети выросли... Когда только успели? У них свои семьи, уже свои дети, а мне кажется, маленьким они были совсем недавно.
Возможно, просто моя память "заострилась" на этом детском рубеже...
В Мурманск я приехал, чтобы повидать близких родственников, отдать память ушедшим.
Остановился у Андрея Гунченко почти в центре крупнейшего мегаполиса Заполярья, вытянутого струной вдоль незамерзающего Кольского залива.
Первый визит в Молочное, немаленький поселок, совсем рядом с древней Колой, около сопок Салаварака. Здесь удивительным теплом порадовали меня семьи моих родных Юли, Вити и Иры.
Маленькая Аня закончила первый класс одной из первых, за что получила в конверте премию от администрации, аж 2000 рублей, от мамы Юли - серьезное назидание : "Головой заслужила, доченька!", а от меня - рюкзачок и хорошо изданную книгу о приключениях Нильса Карлссона. 7-летняя Аня из заполярного поселка просто глотает книги, как и 7-летняя Ноа Пурис из Иерусалима, которая читает с колоссальной скоростью, и недавно из рук мэра города получила звание "самого читающего жителя Иерусалима".
И я очень хочу узнать, чего эти звездочки достигнут в жизни, когда они вырастут, может быть, к тому времени книги будут не только помогать, но и улучшат этот несовершенный, воинственный мир...
Машенька успешно стартовала в самостоятельной жизни, практически только на "отлично" учится в Санкт-Петербургском государственном университете, одном из крупнейших и старейшем университете России, пишет хорошие стихи. Она будет, уверен, хорошим психологом и поэтессой. Вова, ее брат, учится побеждать, недавно получил Первый юношеский разряд по классической борьбе.
Когда стою у могил ушедших, я рассказываю им об этом. И они слушают. Только комарихи ко мне пристают нещадно, они всегда чем-то недовольны.
А некрополь в Мурманске огромен. Быстрыми темпами растет новый потусторонний "город". В основном, молодые населяют его улицы-участки.
Их и здесь заставляют соревноваться в высоте стелл с высеченными фигурами, незаурядным скульптурным обрамлением, живописным палисадником, красотой оград их постоянного дома.
А я спрашиваю себя: им это надо? Тем более, в окружении беспорядка и запущенности. Чего "стоит" одна только автобусная остановка у центрального входа на кладбище в Мурмашах. Не только войти, заглянуть страшно. Грязь, вонь, камни, отсутствие элементарного расписания ...
Могила - это не продолжение памяти усопшего, это скромное ритуальное сооружение.
Только жизнь нуждается в материальном воплощении, любви, поддержки, уважении, дружеском участии...
И я снова брожу по Мурманску. Вот рябина, которую я посадил в первый же рабочий август у здания тогда областной санэпидстанции; школа, где тренировал ребят; кинотеатр "Родина", который частенько посещали с Галей; ресторан "Север", откуда с девчатами из кулинарного техникума вез питательные смеси на дистанцию лыжного сверхмарафона "Праздника Севера".
Здесь на пятом этаже располагаются комитет по здравоохранению области. Заглянем?
Длинный коридор, кабинеты по обе стороны.
- Не подскажите, где найти председателя? - Спрашиваю я девушку, идущую с бумагами навстречу .
- Его нет.- Отвечает она на ходу.
- Заместителя?
- Тоже нет. - Она останавливается, поворачивается ко мне.
- А вы, собственно, по какому вопросу?
- История, память...
Она задумывается на мгновение.
- Поговорите с одной из самых-самых ...
Если сказать, что у меня с "самой" чиновницей разговор получился, так нет. Я высказал ей свое пожелание: помнить исторически первых руководителей здравоохранения области, города, ведущих специалистов лечебного дела. Так несложно оформить и повесить в коридоре их фотографии (и я перечисляю имена, фамилии) вместо тех, массово-безликих картинок, что сейчас развешаны на стенах. Я еще что-то говорил об общей культуре, о памяти, твердил, что нельзя терять фундамент дела, которому служишь....
Она слушала молча.
- Обратите внимание, - сказал я,- на вашем сайте я не нашел ни слова об истории службы, о людях работавших в то недалекое время...
После маленькой паузы, она подняла на меня свои безразличные глаза и прошептала:
- А кому Это нужно?
Так мы заставляем память умереть...
С этим я не могу согласиться. В областном Краеведческом музее хочу еще раз рассмотреть мое Заполярье, где прожил долгие годы; добрым словом вспомнить дядю моей жены, Алексея Михайловича Мухина. В довоенные годы он был главным бухгалтером областного отдела здравоохранения, а войну закончил капитаном в Берлине.
Фотография Евгения Халдея в Рейхстаге с надписью на дверях кабинета Гитлера: "Мухин из Мурманска" представлена перед залом музея о Великой Отечественной войне.
Светлана Аркадьевна, директор музея, ведет меня, рассказывает о крае, обещает подарить ксерокопию фотографии мурманчанина у дверей рейхсканцелярии.
Я был у Алексея Михайловича в Ташкенте, о чем-то говорил с ним. А сегодня отчаянно ругаю себя, что был преступно безразличен, не затронул огромное поле памяти: взятие Берлина, и событий, связанных с Этой фотографией.
Чуть позже к нам в Мурманск приезжал его сын ... Прекрасный парень, "мастер спорта СССР" по стрельбе (значит, психологически устойчив!), участник афганской войны - перевозил "черные тюльпаны - груз 200" из Баграма в Советский Союз. Этого он не смог выдержать. Запил и вскоре покинул этот мир.
Поблагодарив Светлану Аркадиевну, на прощанье я спросил : "Считает ли она важным, чтобы фирмы, конторы, супермаркеты помнили своих ушедших руководителей, работников?"
- Безусловно!- ответила она.
Поездом Мурманск-Санкт-Петербург я возвращаюсь домой. Плывут, прощаются со мной улицы Шмидта, Траловая, Мореходное училище, Кольский залив, где светлыми, летними ночами в прилив я ловил камбалу с Пал Николаевичем.
Промелькнули годы, быстрее, чем шпалы...
Я - в Санкт-Петербурге - городе, где прошло мое молодое время. По привычке, выработанной неоднократными посещениями больших и малых городов Европы, ищу глазами ИНФО. Неказистый павильон скромно притулился на пл. Восстания у здания гостиницы. Внутри перекусывают две молоденькие служки. Пусто.
- Почему, - спрашиваю я, - Прячет Питер от глаз людских свою великолепную старину, консервирует свою память, почему очень мало самодеятельных туристов на его площадях?
Девоньки что-то бубнят, а я мысленно им отвечаю. Уж, очень сложно даже соориентироваться в метро. Пусть только попробует англичанин или француз прочитать названия станций, написанных на стенах метро по-английски маааленьким шрифтом - Электросила, Новочеркасская, пл. Александра Невского, задушенный, к тому же, разляпистой рекламой. Мы, уж точно покажем им "кузькину мать".
А понять, куда ехать на автобусе, трамвае, маршрутке, вы думаете легче?
Сегодня только у меня есть время. Я неплохо помню Санкт-Петербург, брожу по его улицам и многое воспринимаю иначе, чем раньше. Могу сравнивать, оценивать, делать выводы свободнее, жестче,- имею право, ибо поездил по миру, повидал даже Новую Зеландию...
В России меня не покидает озабоченность и напряженность...
Я боюсь гулять по Санкт-Петербургу вечерами, покупать молоко и шаурму, заболеть, летать "Аэрофлотом", боюсь даже автосигнализации в ночи в своем дворе...
И среди бескрайних, зеленых просторов, под стук колес я спрашиваю себя: почему?
И тащится волокуша вопросов и ответов...
Почему Россия не придерживается нормальных человеческих норм, не работает "под человека"? Она отринула память, а история ее некорректна до сих пор. Ни в метро, ни на транспорте нет условий для инвалидов, иностранцев. Названия улиц написаны на английском языке так мелко, что должен носом скрести штукатурку домов. На железнодорожных станциях нет часов и электронного информационного табло. В кафе-столовой аэропорта "Домодедово", полетных воротах России, нет рукомойника и туалета. Его нет и в пригородных поездах. Кондиционеры в помещениях, на транспорте считаются излишеством. Мосгорсуд из 13 нелюдей, погубивших 27 жизней, лишь одного !? приговорил к одному!? пожизненному сроку...
У меня есть одно, но длинное объяснение. И я пытаюсь, хоть примитивно, но втолковать себе...
Шлейф деяний и унижения человеческой жизни в России тянется с 17 июля 1918 года, когда большевики без суда расстреляли всю императорскую семью, включая безвинных детей. Когда "летели" колокола и головы служителей церкви. Когда "катились" по земле России коллективизация, убийства и лагеря для подозрительно несогласных. Когда процветали советизм и организованная безответственность, изгонялись умы, унижались национальные чувства. Когда в кровавых мясорубках гражданской и мировой войн гибли миллионы...
Сегодня счет идет на тысячи уходящих, но ужасающе регулярно, и непременно с массовыми драками, пьянством, педофилией, алчностью, непрофессионализмом чиновников, разгулом и вседозволенностью, пищевыми отравлениями и гибелью детей на отдыхе, стариков от пожаров, людей на дорогах...
Это не "Булгария" "плыла" без одного мотора и затонула под ударом волн.
Это Россия сегодня идет c креном, сточно-фекальные цистерны нарушают ее баланс, и, если присмотреться, ощутимо "устал" материал...
Наверное, Россия запамятовала, что она Великая Держава.
А воспрянет духом она лишь тогда, когда в каждой пожарной машине будут специальные кислородные маски для ... кошек.
* - Почти через год, 9 июля 2012 года я получил медаль "В память 300-летия Санкт-Петербурга" из рук генерального консула РФ в Хайфе Игоря Попова. Она проделала нелегкий путь из Москвы в Израиль: по первопутку в августе 2011 года затерялись на нее документы в недрах дипломатической почты, лишь повторный запрос позволил свершиться моему желанию.