Вечер был жарким, парным, совсем нероссийским, лишенным бодрящей свежести, запахов трав, ароматов цветов. После знойного, хамсинного(1) дня, когда, казалось, весь наш небольшой киббуц с жителями, домами, машинами вот-вот перельется в полужидкое состояние и поплывет в горячем, бульонном суховее, даже признаки прохлады кажутся подарком Всевышнего.
Я вышел из своего маленького галилейского дома к гороховым и арбузным полям.
Огни, море огней... По всему периметру горизонта, в какую сторону ни посмотри. Огни мерцают, взблескивают, искрятся в теплом, влажном воздухе... Воистину, светлая и маленькая страна Израиль. Это особенно испытываешь, когда самолет на глиссаде(2) подлетает к аэропорту "Бен-Гурион" в темное время. Распахивается внизу, под тобой, земля, словно, залитая золотым бисером.
И, почему-то, трепещет, заходит сердце, вспыхивает прошлое...
Вспомнились первые студенческие дни, поздравление ректора, лекции в большом зале дома культуры, занятия в анатомичке, запах формалина...
Захотелось курить. Я машинально похлопал себя по карману, где долгие годы лежала пачка сигарет, приговоренная на день... И, ведь, курил же, подлец, курил, несмотря на нездоровье. Даже журнал "Табак" выписывал. Надеялся найти в нем хоть какую-нибудь "культуру курения", а выуживал лишь отточенную технологию, да картинки табачных плантаций в Болгарии для курящей элиты. Курил... И не мало. И дешевые сигареты. И терял чувство "меры", особенно, в моменты эмоциональных всплесков.
Так было во время свиданий, когда надо было занять себя чем-то, или просто выиграть время. А, уж, как отчаянно дымил (пачка сигарет за пять часов!) на московском ипподроме! Каждые двадцать минут очередной заезд лошадей сулил златые горы, обещал короба, обнадеживал, захватывал, и я, не отрываясь от несущегося каравана, высматривал свою, родную, и обкуривал сигаретным вьюном "Риги" таких же, как я, безумных слепцов тотализатора, парящих в денежных страстях. Даже летом, в отпуске, на краславской рыбалке, бессовестно осыпал хабариками нежно-зеленый, травянистый ковер Даугавы. Бывало, тащу головлей одного за другим или, наоборот, - совсем нет клева - без разницы, эмоции все равно захлестывают, лишают узды... Сын Вадим, как-то рядом, швыряя спининг, чертовски обидно упрекнул меня в этом. И я решил завязать...
Возвращаясь с отпуска, выбросил последнюю пачку сигарет из окна поезда, и "уперся" собственной психоподдержкой: " тяжело без курева, но впереди - нормальные, утренние вдохи без надрывного, рвущего горло откашливания, а у них, курящих, сейчас - кайф, потом..." И перетерпел. И благодарен Господу, что не зевал рядом.
Собственно, сегодня я вполне доволен жизнью. Живу в киббуце в Западной Галилее, недалеко от моря. В квартире сделал своими руками ремонт, обставил. Вокруг меня звенящая тишь. Лишь вечером она нарушается шумливыми петухами, которые начинают свои деятельные разговоры на ферме, пока куры молча делают свое дело. Но это не раздражает, скорее, наоборот, создает иллюзию деятельного, мажорного существования.
И спасибо моей диогенной самодостаточности - ваяю керамику, пишу, все делаю с радостью, как научили. Ежедневно тренингую на собственном стадионе у плантаций пассифлоры(3), бегаю в авокадовых рощах... И просыпаясь, радуюсь солнцу и времени, которые меня ждут. В общем, как говорится, нахожусь в очарованной тиши...
Но вечерами... После пяти-шести часов увлеченной работы наступает усталость, и начинают подглядывать, выползать со всех углов комнаты, давить на тебя призраки "капуцинских катакомб". Возникают картинки прошлого, накатывают, таращат своими мутными глазами. Иногда они заставляют улыбнуться или, наоборот, пытают глухим недовольством, будят жалкие минуты разочарований или играют томную и частую дробь сердца. И остается лишь иронизировать над памятными деяниями жизни - сосудом, в который ты наливал, что тебе заблагорассудится. Да радоваться, что не валяешься в хламе, где-нибудь на чердаке, в ожидании звонка Всевышнего...
В такие минуты существует два способа отвлечься: пить или петь.
К питью я не расположен, хотя отец с раннего детства в праздники ставил мне рюмашку водки для маленького глотка. Всю жизнь я не терял головы, страдали лишь ноги... Однажды после "спаивания" сотрудников учреждения, которое возглавлял почти двадцать лет, я по ледяному заполярному насту на вечной мерзлоте пришел домой в тапочках. Да в Краславе по приезде в отпуск ни раз справлял дегустацию вина у "помидорника", а потом добирался через весь город до своего сеновала с помощью телеграфных столбов. А в заполярном Мурманске на прОводах славных, дорогих людей, ведь тоже, иногда упивался вусмерть, - но это святое дело. Тогда сочинял восточные тосты и требовал провожатых... Было. Что делать?
А петь, петь я и сейчас не умею...
Но я отвлекся. Возвращаюсь к студенческим дням. Хочу рассказать о них, вновь окунутся в то дивное время, которое предшествовало моему старту в бытовую стратосферу, напитую обязанностями, неотложными проблемами... И сегодня спрашиваю себя: что же я хочу и могу вспомнить?
Может быть, сессии, когда любил сдавать экзамены профессорам, и есть тому забавные примеры побед и поражений? Иль сам процесс познания наук - козырей грядущей жизни трудовой? А как насчет футбола с Юркой на "Зените"? Или ночные карты с Симкой в преферанс? А наши жалкие попытки впитать культуры лики в красивейшей Северной Пальмире?
И, конечно, я не забыл и никогда не обойду молчанием общение молодости, веселое и просторное, как ласковое море, где торжествуют свобода и любовь.
Всем, всем, читатель, мне памятно студенческое время, причем, заметь, - в безденежной оправе. Прибавь сюда мою залихватскую непрактичность пополам с идиотской скаредностью. С такими черточками характера у меня в то время могла тягаться только мысль о наличных деньгах, причем, в мечтательно-сослагательном наклонении,- типичная для всех времен кладоискательская маниловщина. Я, как все инфантилисты, надеялся, что когда-нибудь...
И свершилось же! Однажды, поздним осенним вечером, мы с Галей, согнувшись в три погибели, укрывались от длиннющих нитей дождя, переходили пустынную улицу Маяковского у родильного дома им. Снегирева, где прошла наша акушерская практика, и мы стали свидетелями рождения дочери Эдиты Пьехи - Илоны. На проезжей части дороги в мерцающем свете фонарей Галя вдруг увидела разбросанные денежные купюры... Их было много, бумажек разных достоинств с грозным ликом вождя, лежащих в лужах расстаявшего под дождем снега. Будто кто-то сеял денежками из машины, подъезжая к Невскому проспекту. Естественно, не раздумывая, и озираясь, мы быстро оприходовали их в наши пустые карманы.
Они составили целое студенческое состояние и подарили нам не только бутерброды с семгой и икрой в театральных буфетах, но и - Сказки жизни, политической сатиры - свежий воздух Шварца в акимовской Комедии, Дмитрия Шестаковича с С.Мравинским и К.Элиасбергом в филармонии (исполнение Седьмой симфонии Д.Шестаковича было нЕчто!), непривзойденного мастера устного рассказа Ираклия Андронникова с лермантовскими находками, Аркадия Райкина с легким, ироничным смехом в "греческом зале", "Ромео и Джульетту" с великим Константином Сергеевым в Мариинском... И многое, многое другое...
В те "застойные" годы все было неожиданным, но всегда воспринималось беспечно, играючи, по молодости весело.
Однажды вечером в Ольгино я слушал "вражий голос". Давали прогноз будущего урожая пшеницы 1962 года в Советском союзе. Экономист из-за бугра пояснил, грядет, дескать, урожай "сам трет". Но я хорошо помнил, "когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт (это на порядок выше, чем сам-трет - мое), когда у других хороший был урожай, то у него приходил хлеб сам-десят и более".(4)
По сему поводу мы посмеялись над глупыми угрозами зарубежных пророков. Не верили. Что делать? Не очень задумываясь, мы весело смеялись, и чисто советской шутке тех времен, когда на вопрос Штепселя:
- Где ты покупаешь продукты? - Тарапунька(5) ответствовал:
- Да я сумку к радиоприемнику подвешиваю...
Газеты, радио, телевидение того времени твердило только об успехах на всех фронтах, а тут злопыхатели...
В 1962г были введены карточки на хлеб и многие виды продовольствия, все стало дефицитом...
Не могу обойти вниманием последовавшее за неурожаем, восстание (сколько их было, кто знает?) рабочих в Новочеркасске 1-3 июня 1962. Тысячи рабочих и служащих электоровозостроительного завода с семьями вышли на улицы города и были разогнаны силой. 22 убиты, сотни раненых, 7 казнены, тысячи посажены в "Устимлаг" (Коми). Даже тела погибших не отдали родственникам, они были тайно захоронены на кладбищах Ростовской области. Так поступали с "баранами" - собственным народом, "стенящим на нивах" социализма, руководители Партии и правительства, победившие в "схватке бульдогов под ковром"(6).
Но об этом и очень многом другом, трагичном, ведали лишь участники житейских событий... Сам же я твердил при подготовке к экзамену по политэкономии:
- Наша задача догнать и перегнать Америку...
- Зачем? - спрашивал меня Юрий,- Ведь она на краю пропасти...
На третьем курсе я завершал сессию в своем "обычном" режиме. Повисла переэкзаменовка по коммунальной гигиене,- не вник, понимаешь, в светлые перспективы коммунистической партии по жилищному строительству и, вдобавок, не смог правильно оценить освещенность солнечного дня за окном в люксах. Профессор В.А.Рудейко вернул мне зачетку. Но лаборантка Алина через несколько минут, покинув свой пост раздачи билетов, вышла в коридор и тихо прошептала мне:
- Подготовь седьмой билет, я укажу тебе его..
Добрый, всепонимающий Рудейко. Это был не единственнный случай, когда его подставили.
Мы, двенадцать третьекурсников практикуем в деревне под Боровичами. В.А.Рудейко поручил каждому обойти и начертить 25 планов крестьянских домов. Я посетил несколько изб и вечером взялся за дело. Ребята, видя, как я красиво и споро рисовал (до института я же год работал чертежником), потребовали, чтобы я потрудился и на них. Так я стал виртуальным архитектором. Более трехсот планов крестьянских изб были выдуманы и по окончании практики выданы нашему В.А.Рудейко (сейчас его мраморная доска украшает один из павильонов медицинской академии им. Мечникова, которой в прошлом году исполнилось сто лет).
Каково же было мое удивление, когда через несколько лет, открыв всесоюзный научный журнал "Гигиена и санитария", я обнаружил статью за подписью профессора В.А.Рудейко "О планировке крестьянских домов в Новгородской области". Вот так!
Вообще, я должен сказать, что медицинская наука у нас была какая-то однобокая, ограниченная что ли... Доказательства? Извольте.
Перебрал я в библиотеке (она в Мурманске в самом центре города просто превосходна,- спасибо библиотекарю, дочери Первого секретаря обкома КПСС Н.Л.Коновалова) все имеющиеся работы, по предупреждению заболевания гриппом. И не нашел ни одной, в которой бы был зафиксирован отрицательный результат. Оказывается, и производственная гимнастика, и сибирский жень-шень - элеутероккок, и ультра-фиолетовое облучение, и даже простое проветривание рабочих помещений - все снижало заболеваемость гриппом в обследуемых коллективах. Я уже не говорю о физических упражнениях, правильном питании, противогриппозной вакцине. Правда, в своем коллективе я исследовал ее эффективность: привил вакциной половину работников. Через год, анализируя простудную заболеваемость в обеих группах, к сожалению, убедился, что непривитые болели на треть меньше защищенных... Видимо, "тщательнЕй" надо было кому-то готовить вакцину.
Растерянным, раздосадованным я обычно покидал центральный диссертационный зал медицины в Москве. В маленькой, полутемной "табакерке", будущие ученые, шесть соискателей, прижатые друг к другу, за одним столом старательно переписывали по две диссертации в день. Обстановка будто кипела пренебрежением, манкированием: знайте, друзья, наперед, как вам будет тесно и душно в нашей науке. Изучая диссертации по своей теме я никак не мог определить: кто у кого заимствовал литературный обзор, план анализа результатов. Наверное, и поэтому индекс "цитируемости" работ многих советских кандидатов и докторов наук был низким. О количестве же нобелевских лауреатов и говорить как-то скучно... В то советское время считалось, что в руках врача должен быть не хороший современный, диагностический прибор и сильное лекарственное средство, а лишь желание дарить людям добро и внимание, поэтому и наука иногда превращалась в обычное словословие: я прокукарекал, а там, хоть, и не рассветай!
С третьего курса я возобновил тренировки в институте П.Ф.Лесгафта. Вера Григорьевна, мой тренер, сказала: "Много внимания я тебе уделить не смогу. Поработай. Там будет видно".
И я пахал, умывался пОтом, чтобы сбросить лишние килограммы, отрабатывал перед зеркалом простейшие приемы, фехтовал с новичками, воскрешал утраченные навыки... Вспоминаю укоризну в Галиных глазах, когда поздно вечером встречал ее на Финляндском вокзале. Жили мы тогда в Ольгино, сторожили богатую усадьбу продавца мяса в магазине на Среднем проспекте Васильевского острова. Каюсь, не мог без спорта. Что делать?
Прошли, пролетели месяцы... В составе команды я выезжаю на республиканские соревнования в Северную Осетию. Свободный вечер в Москве. Как обычно, в одиночку побродил по Красной площади, пошастал, поглазел прилавки ГУМа и побрел по улице им. 25 октября (она вернула свое бывшее название, теп.- Никольская), простоял часовую очередь в общепит, откушал котлету с ядовито-коричневой подливкой и направился к площади Дзержинского (быв. и теп. Лубянская). Повернул направо и... Центральный лекторий Всесоюзного общества "Знание" заинтриговал меня огромным плакатом: "Лекция - "Рациональное питание", участвуют ведущие специалисты страны, академики и профессора "Института питания". И я, скрепя сердцем, заменил намеченный поход в театр на лекцию и... не жалею, ибо попал в "цирк", который оказался для меня интересней любого спектакля.
Аудитория полна народа. Директор Института долго и сухо бубнил о разработке фундаментальных основ рационального питания, а узкие специалисты - о сбалансированности потребления витаминов, о белках, жирах, калориях. Выступающие изображали хладнодушие и невыразительность. Я обратил внимание на сидящих рядом. Женщина справа постоянно ерзала, крутилась. Парень слева застыл с ручкой в руках над листом бумаги, так ни разу и не нарушил ее девственную чистоту.
Последним выступил заведующий отделением лечебного питания членкор М.А.Самсонов он рассказал о нормах питания при заболеваниях, успехах по внедрению лечебного питания в больницах союза. Потом бодрым шагом прошел на свое место у трибуны и сел.
Воцарилась мрачная, насупленная тишина.
- Вопросы, пожалуйста...- наигранно весело спросил аудиторию директор, не предвкушая никаких осложнений.
С первого ряда с трудном поднялся мужчина среднего возраста:
- Прошу пояснить, как же, все -таки, рационально питаться?- вежливо спросил он, опираясь на подлокотник.
В ответе директора прозвучали жесткие нотки:
- О чем же мы целый час вам рассказывали?
- Не знаем...
И зал зашумел, затопал...
- Так что же нам делать? - потерянно выкрикнул директор.
- Уйти... - закричали несколько голосов...
Первый руководитель общества "Знание" президент академии наук, физик Сергей Иванович Вавилов, определил основной задачей общества - быть проводником, посредником передовых знаний народу...
Институт питания "доказал" это и в начале двадцать первого века, признав безопасными тринадцать! сортов кукурузы, риса, сахарной свеклы, картофеля. Понадобилось три года, два суда прежде чем минздрав России и Институт "рассекретили" материалы своих сомнительных доказательств безопасности, выпущенных на рынок продуктов.
Наверное и поэтому сегодня на первом месте пирамиды питания у россиян стоит хлеб низкого качества, на втором - кондитерские изделия, сахар вместо необходимых фруктов и овощей; о колбасах, мясе, рыбе, морепродуктах, как и о стремлении россиян, где бы они не жили, "доставать" только продукты низкой стоимости и соответствующего качества, поощряя явную и скрытую фальсификацию, обо всем этом я вынужден вообще молчать по вполне понятным причинам...
Кто сказал, что россияне плохо питались и питаются? Кто? Долгожители из Гонконга? Нет, они, почему-то, молчат!
Поэтому я возвращаюсь в природу, к дорогам, рассекающим густые леса и привычные поля васильков, к задумчивым озерам, и тускло-серым, кособоким избам, разбросанным по необъятным просторам союза.
Мы, Виктор Гришанов, Юрий Чудаков и я, на практике в деревне "Ручьи" Новгородской области - центральной усадьбе колхоза "Заря коммунизма". Приехали, разместились у бабушки Даши и, почему-то, сразу заторопились в магазин.
- Не спешите, хлопцы,- задумчиво, вытирая рот передником, сказала бабушка Даша,- Нет там ничего, кроме горилки, пусто...
И выложила на стол несколько картофелин, лук, грибы сушеные, кусок черного хлеба...
Не знаю, чем бы мы питались две недели, если бы ежедневно я не обследовал молочно-товарные фермы, которые лучами отстояли от нашей усадьбы на четыре-пять километров каждая.
Ранним, солнечным утром на очередную ферму я шел пустынной дорогой, заершенной колесами телег, заваленной стволами и ветками берез, на очередную ферму. Там осматривал места содержания коров, обследовал аптечку, присутствовал при доении и читал дояркам лекцию о мытье сосков, сдаивании первых струй, подвязывании хвоста коров, правилах гигиены и безопасности. После всего этого они со смехом наливали мне трех-литровый бидон, на котором красовалась наклейка " На анализ", написанная моим отменным, чертежным почерком. Однажды в порыве честности я принес домой маститное молоко. Ребята чуть не озверели от негодования и моей беспечности... Пришлось доходчиво объяснять им, что мы не дадим молоку маститной коровы скиснуть, не будем делать сыры, сгущенное или стерилизованное молоко, мы просто его прокипятим, добьемся допустимого уровня содержащихся там микробов, т.е. не более 100.000 в миллилитре... И выпьем молоко, которое я любил с детства, с хлебом вприкуску, три "кирпича" которого каждый день, опять же, "на анализ" таскал из местных пекарен Юра Чудаков.
Лишь однажды удалось подсластить наш "наполеоновский" рацион. Заведующая яслями Ангелина, симпатичная, веселая девушка, принесла нам как-то вечером полкилограмма шоколадного маргарина, наверное вырвала из горлА своих воспитанников... Мы уплели его за один присест. И ничто не екнуло в наших совестях...
А, дивными деревенскими вечерами мы, голодно и сладко покуривая на крыльце, вспоминали, как перед экзаменационной сессией готовились к обследованию ленинградского мясокомбината им.С.М.Кирова (теп. "Самсон"), как покупали круглый, черный хлеб на двоих, брали бутылек воды, и, доходя до цеха буженины, популярной в России со времен "Домостроя", с удовольствием уплетали сей окорок из свинины или баранины, а, возможно, и медвежатины (не знаю!) сколько могли, и не брезговали сервилатом "особым", но соответствующим, лишенным, к тому же, сегодняшних соевых и крахмальных добавок.
- А, когда мы посещали кондитерскую фабрику им. Н.Крупской,- напомнил нам изощренной заглаткой Юрий (а у нас уже текли слюни!), - Надеюсь, не забыли, что говорил наш Хомо Чеботарь?
Мы рассмеялись.
- Да, - продолжал Юрий,- Как сейчас вижу, вот он подходит ко мне и, тихо так, шепчет: не спеши хватать...
И ярко отпечаталось в моей памяти, как мы шагали по сладким фабричным цехам, сдерживая естественное желание вкусить запашистые карамели, свежие зефиры, мягкие мармелады... Очень хотелось "подготовленными" добраться до "Мишек на севере", "Грильяжа", " Каракума", праздничных наборов шоколадных конфет. А там, под перекрестным огнем улыбок молодиц - мастериц и летящих шоколадных плиток, которыми они в нас бросали, мы объедались зверушками из шоколада с коньяком и рассовывали по карманам стограммовые плитки.
Но вот нам надоело говорить о пищеварении. Поглядывая на дом напротив, мы замолкали и поджидали Ангелину, "вечер пья"(7). Как-то не заметно и быстро у нас сложились с ней очень теплые, дружеские отношения. Тем, наверное, и хороши подобные "дорожные знакомства", что они легки и искренни, ибо скоротечны и необременительны. Обычно, выходя из дома, она махала нам рукой. А нам только дай возможность помолодцевать, повыпендриваться... Когда она подходила, Витя галантно преподносил ей букет полевых цветов, при этом раскланивался, сгибаясь, широко расставив руки в стороны, и сыпал комплементы, типа: "вечерняя прохлада не способна остудить наши юные сердца" или "девицы и розы, их тонкий аромат особенно впечатляют вечерами", и тут же начинал сыпать колкие анекдоты, которые преподносил очень виртуозно, артистично. Часто Чудак подхватывал эстафету внимания и пел, он любил классику, оперу, у него был не плохой голос - "бархатный баритон", так говорил он. Особенно у него получалась ария Каварадосси из "Тоски" с чувствительным речитативом. Потом мы шли прогуляться на большую поляну за домом, там был лошадиный выпас. Я пользовался случаем, и храбро садился на коня, надеялся погарцевать перед девушкой, хотя совсем не был к этому готов.
Местные ребята, видя это, зло обрывали мою выездку: предлагали мне лошадь без седла, почти необъезженную, в результате я, не успев, как следует устроиться, уже летел с нее. А если лошадь оказывалась послушной, то деревенские подлецы били ее сзади хлыстом, отчего она резко срывалась в рысь, и сбрасывала меня на землю. Благо, я хорошо умел падать, чуть притормаживал рукой "свидание" с землей и мягко перекатывался через плечо.
Солнечным воскресным утром Ангелина предложила нам посмотреть местную достопримечательность.
- Здесь похоронен Велимир Хлебников, поэт - звезда русского авангарда, математик и философ. Говорят, что он предсказывал гибель нашей страны - сказала она и подвела нас к погосту деревенской церкви.
Мы постояли около памятника: обнаженного мальчика-короля с закрытыми глазами и свитком в руках.
Мне много ль надо?
Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!
Пел поэт, гонимый, больной, неустроенный, рано покинувший этот мир, пел он и нашу песню...
Грустное и веселое всегда рядом.
Второй день нашего пребывания в "Ручьях". Меня и Юрия, вернувшихся с ферм и пекарен, Виктор встретил озабоченным, почти расстроенным. Он обследовал колодцы на приусадебных участках.
- Ты чего? - Спросил его Юрий.
- Понимаете, ребята, ни на одном колодце я не нашел замков, все облазил... И они же пьют...
У меня мелькнула мысль:
- Как они должны выглядеть, замки твои?
- Что ты имеешь в виду? Замки, как замки...
Мы рассмеялись и долго не могли успокоиться. А после, перебивая друг друга, прочли "колодезнику" небольшую лекцию об оголовке колодца, который должен возвышаться почти на метр от земли, глиняном замке вокруг него в полметра шириной...
Смеяться с удовольствием, открыто, я думаю, - это привилегия молодости. В грустные минуты жизни я часто вспоминал, как однажды с Юрием Шварцем, моим студенческим другом, мы буквально утонули в чудовищном, безудержном смехе во время занятий по марскизму на втором курсе. Пришлось, скрючившись от давивших нас приступов смеха, немедля катапультироваться из аудитории, не спросив разрешения преподавателя. И, когда с почти дымящимися щеками, отливающими самоварным блеском, я оказался за дверью, вы думаете, я помню, какой забавный парадокс или перевертыш, какая нелепость или шутка стали причиной беззвучных конвульсий, всхлипов юных "смеюнчиков(7)", так нет... Уже и причина "рассмешищ надсмеяльных(7)" забыта, а остановиться нет сил. Видимо, эндорфин, да закон "зеркального отражения" смеянства были тому причиной, не знаю...
Наряду с чувством юмора, природа (в этом вина Мамы больше, чем Папы - это точно!) наградила меня смешливостью, но это, по-моему, едва ли достоинство, куда важнее понимать и ценить шутку. Только, вот беда, свои шутки у меня получались какие-то жестко направленные, злобноватые, далеко не безобидные для окружающих. Пришлось бросить... Но, чего я никогда не мог, не пытался сделать, так это нацелить юмор на самого себя (намного позже я понял, какое это сильное средство), тем самым принимать вещи по их достоинству, избавить свою персону от слишком большой самовлюбленности (нет, любить себя надо - это честное качество!) и честолюбия, чуть не написал - тщеславия, всегда переполнявшее меня. Я никогда не мог достойно ответить на шутку, задевавшую мое достоинство (так мне казалось), краснел далеко не в юные годы, обижался.
Свеж в памяти первый год работы чертежником в проектном институте "Ленгипрошахт". Туда я попал по воле Папы, когда был отвергнут советской действительностью от студенчества, хотя на вступительных экзаменах получил неплохие оценки: четверки по сочинению и английскому языку, пятерки - по физике и химии. Наверное, тогда я очень обиделся на Павловский медицинский, поэтому, год спустя, однажды не поздоровался с заведующим отделом проекта: показалось, что он не замечает моих здравиц, не отвечал... Но, это оказалось, мне только показалось... А последствия для меня были реально печальны. Вместо семисот двадцати рублей, которые я получал, на следующий месяц я уже расписывался за четыреста (ведущий инженер-мозг нашей группы получал в три раза больше)...
Теперь о моей застенчивости, ведь она - родная сестра смешливости и я всеми силами старался снять с себя ее кирасы(8).
В раннем детстве я стеснялся читать стихи родным (что легко делают обычно все дети), в школе с трудом привыкал к новому коллективу. Помню, родители переехали из Москвы в Ленинград. В Москве я был отличником, а здесь месяц не вылезал из троек, так тяжко адаптировался... В пору студенчества я понимал - от этого надлежит избавиться, ибо это помешает карьере. И решил: во-первых, выберу темы, подготовлюсь и буду читать лекции человеко-населению, во-вторых, писать заметки в любые газеты - выказывать свое "особое" мнение и, в-третьих, на всех ребячьих сборищах пытаться говорить негромко, но по делу...
Помню лекцию для девушек, подружек по тренировкам, на тему половых отношений. Четвертый курс. Акушерство и гинекология позади. Завтра всероссийские соревнования. Город Львов. Гостиница. Хорошенькая, маленькая Рая на утренней тренировке, так скромно, застенчиво опустив глазки, изложила просьбу девичьего коллектива.
- Годится, - сказал я, а сам подумал:
- Где же я читать-то буду? А потом... Не сгорю ли?... И что же поможет развязать мне язык, а девчатам очистить уши?
Договорились я подойду к ним перед отбоем.
"Там, что нибудь и придумаю", - решил я.
Когда я постучал и открыл дверь, то нашел девчат, сидящими за столом, в ожидающе-серьезных позах,- уж больно резко они обернулись и, как-то неестественно улыбнувшись, уставились на меня. Даже в полутьме я видел, как, заинтересованно блестят их глаза.
"Во!",- Решил я,- Что надо! - и скомандовал:
- Всем прилечь по постелям.
А сам выключил свет и лег на свободную кровать. После минутной паузы, глядя в потолок, на котором летали стрелы света машинных фар, начал... Что я рассказывал? Не помню. Наверное, глупо сердце молодое, да и вам я, думаю, это неинтересно. Главное, я хотел внушить им: отношения Эти хороши и загадочны, ибо по велению Жизни и Творца - естественны. Они требуют не только действий, но и мыслей, чтобы преодолевать пороги и ухабы на извилистом пути. И мы вопросами-ответами посекретничали, внесли кус ясности в запутанное той советской порой действо...
Так пытался наигрывать опыт выступлений...
Это я сейчас понимаю: мои попытки были сродне избиению чернокожих див из племени бахара в центральной Африке.
В наши дни, перед закатом солнца юноши племени принимают обряд взросления. Они должны пробежать по десятку туш коров и быков, лежащих в ряд. Потом несколько мужчин плетками в течение получаса "рисуют" кровоподтеки на телах юных красавиц и те воспринимают удары с радостью и улыбкой!
Так воспринимал и я свои выступления.
Помню в г.Горьком на всесоюзном совещании по медицинскому обеспечению автотранспорта (я никогда не занимался этими вопросами, а, как туда попал, как-нибудь расскажу) я взобрался на трибуну и стал честить всех подряд и конструкторов, и заводчиков, медиков и ученых за полное непонимание требований различных регионов страны к автомобилям. "Почему,- спрашивал я,- В заполярье, где я живу, на плато Расвумчорр, где, как пел Юрий Визбор:"... не приходит весна...", водитель груженного апатитом Камаза должен сидеть в такой же кабине, в которой превосходно перевозят картофель осенью в солнечной центральной России, а лимоны летом в знойной Грузии?"
Полчаса я им долдонил все в том же духе. Глухое улюлюканье провожало мое выступление.
"И правильно: крутая, непонятная логика всегда воспринимается куда хуже, чем удобная, но привычная брехливость."- думал я, избиенный, и сходил с трибуны.
А, на всесоюзном совещании пропагандистов московской Олимпиады - 1980 в Талинне я просто спрыгнул с трибуны, ибо сам не понял, для чего взял слово, что сказал...
Однажды в ожидании Ангелины, мы, как обычно, курили на ступеньках крыльца и слушали тишину под вечерним солнцем. С небольшого озерца, где ребята ловили карасей, веяло вечерней прохладой, шелестел ветерок листвой по крыше. Мимо, чуть покачиваясь, прошла небрежно одетая пожилая крестьянка с пустыми ведрами. Огромная цикада уселась на перилах. Юрий что-то писал, чем напомнил мне записки, которые я царапал Папе мелом на ступеньках нашего летнего дома в чувашской Козловке ("Папа я на футболе").
Виктор лениво просматривал газету "Известия" и вдруг, желая привлечь наше внимание, повысил голос:
- "На экспериментальной молочно-товарной ферме близ Каунаса три дня проходило первенство СССР по машинному доению,- выразительно читал он нам ,- От претендентов требовалось... Особенно придирчивы оказывались судьи, когда дело касалось полного выдаивания молока..."
- Это точно! - прервал его Чудаков,- коровы здесь не причем, не их беда, что удои в наших колхозах в среднем составляют менее 2500 литров в год от каждой коровы, это в 3-4 раза ниже, чем в Англии, Голландии... (а я сегодня добавлю: и в 5 раз меньше, чем в мировом лидере молочности, современном Израиле).
- У нас не очень грузные, дородные коровы, - сказал я серьезно, ибо с первых дней хождений по фермам видел не коров, а скорее очень больших, но не очень упитанных волкодавов...
- Ну, что ты. У наших "колхозниц" много общего с зарубежными рекордистками.- иронично осадил меня Чудаков.
- Что ты имеешь в виду?- спросил Виктор.
- Название - корова! - ответил Чудаков, кисло улыбнувшись.
И мы замолчали...
В это время показалась Ангелина...
Прошло, пронеслось последнее студенческое лето. "Пролетела, улетела стая легких времирей..."(7). Нас, выпускников, одолевают думы о предстоящей работе. Где? В поселке? В городе? На севере, на юге страны? Вопросов масса. Но пройдут недели и, беседуя с вербовщиками из отделов здравоохранения областей, мы спрашиваем только о должностях, реже о жилье и практически никогда - о зарплате. Многое, почему-то, забывалось в то время... Даже в альбом выпускников я и Галя, почему-то, не сфотографировались. Пытаясь исправить эту глупую забывчивость, я на следующий год пытался найти хоть следы альбома, куда там...
Как мы поженились с нашей судьбой, спросите вы? С Галей решили - наш путь в Заполярье! А ребята из областного спорткомитета уточнили: в столицу заполярья - город Мурманск...
Наконец, сдана заключительная сессия.
И мы решили закрыть нашу студенческую историю жизнерадостным эпикризом - собрать друзей, с которыми шесть лет делили высокие аудитории, терапические клиники, акушерские палаты, холодные морги и напаренные, хлебные столовые...
Праздник окончания Alma mater - хороший повод для встречи и славная задумка сделать расставание приятным, душевным, веселым. Не правда ли?
И собрались у нас в Ольгино на участке, окруженном клубникой, наверное, полста девчат и ребят. Все мы молоды, перспективны, с явной сумашедчинкой неопределенности. Никто не знает, кто из нас гений, кто потенциальный алкоголик, кто трудоголик, у кого жаркое сердце в груди, у кого тщеславие, но явственно слышится романтичный порыв молодости, и у всех сегодня настроение жизнерадостно-мобилизованное... Мы шутим, даже самые бородатые анекдоты, байки светятся новизной, актуальностью. Пьем дешевое вино "777", закусываем отварной картошкой с капустой и селедкой, которые мы с Галей только успеваем разносить.
И поем, и знаем, что твое неразборчивое мычание по вине табуна медведей, гармонично наложится на безупречный вокал друзей:
В гареме нежится султан,
Ему счастливый жребий дан...
Помните? Или студенческую застольную?
Мы знаем, что счастье нас ждет впереди.
Порукой тому юность и радостный труд...
И жаркое сердце в груди...
А, проверенная поколениями, песня, которую не пели только глухонемые:
От сессии до сессии
Живут студенты весело...
После чая с конфетами "кавказские" и городскими булками за семь копеек, мы дружно поднялись с травы, отряхнулись и вот уже все обнимаются, смеются, прыгают, пытаются танцевать и поют выпускники Ленинградского санитарно-гигигенического медицинского института голосами средневековых школяров:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus.
Будем веселиться пока молоды!
Коротка жизнь,
Бейся ее пламя...
Виват Академиа,
Виват профессоре!
Слава девам юным!
Слава нежным женам!
Да здравствует наша страна, наш город!
Да погибнет печаль!
Да погибнет дьявол!
Расставание было веселым, если не считать глупого факта, - через пару дней, к нам позвонили четверо ребят и две девушки. Оказалась у них банальная дизентерия...
- Клубнику с грядки ели? - спросил я, - Жаль, мы же предупреждали...
1 - жаркий ветер пустынь,
2 - авиационная траектория посадки,
3 - лиановидное растение со вкусными и полезными плодами,
4 - А.Н.Радищев "Путешествие из Петербурга в Москву",