Ничего из ряда вон выходящего на той летней, студенческой сессии не произошло, если не считать наших скромных с Юркой Шварцем, моим студенческим другом, стараний заработать побольше бумажек с ликом великого Основателя, и песен, прозвучавших при этом, песен кручинных и неслышных, щемящих и тоскливых, как утраченная надежда.
Сегодня студенты могут учинять многое: тусоваться, или заниматься флешмобом (1), музицировать, как мой студент Дима, или терять время, которое, к сожалению, не знают куда деть, работать за границей или заниматься спортом. Мы были ограничены в выборе. Вкалывать подсобным рабочим на витаминном заводе, что на территории института? Жарко и душно, очень некомфортно, даже в обнимку с мешками - нездоровое это производство! И мы шастаем, ищем... Потолкались на московском вокзале, поспрашивали и уже маячит перед нами работа проводником поездов дальнего следования.
В поликлинике мы долго упрашивали врача-окулиста, чтобы она меня-дальтоника допустила к работе.
- Да я не коснусь этих флажков, не дотронусь до фонаря,- конючил я, просяще глядя в глаза маленькой, седовласой женщины. И брезгливо морщился, дескать, эти сигналы - знать их не хочу, не для меня созданы...
Юрка, хитрец, с жаром поведал доктору давнюю историю, когда во время открытия железной дороги в Англии поезд наехал на члена парламента, после чего сразу появились верховые с рожками.
- А я его, - отталкивая меня, закончил эмоционально Юрка, - не то, что на лошадь, даже к флажкам, к "Летучей мыши" напрочь не подпущу.
И уговорили же.
Так мы стали "октябрятами" рабоче-крестьянской железной дороги. Прошли инструктаж. Планерка. И понеслось...
Для непосвященных сразу скажу, профессия проводника - конечно, романтика, приятные похождения, а не работа. Меняются пейзажи, города, пассажирки... И, если не напиваться, то жизнь из окна поезда куда красочнее, колоритнее, чем из грохочущей, пыльной форточки своей городской квартиры. Думаю, вы согласитесь со мной: кочевой образ молодой жизни прекрасен общением и динамизмом.
По сути, проводник где-то сродни врачу, ведь "короеды"(2) нуждаются не только в постелях и чае, но и в чистоте, тишине, внимании, иногда и помощи (об этом чуть позже). Во всяком случае, мы никогда не стопорили опаздывающих "диверсантов", ежели они прыгали даже на ходу в наш вагон.
Правда, было однажды. Запрыгнул в Ясиноватой на подножку нашего уходящего поезда пожилой мужчина с поклажей, а потом оказалось, что ему надо было совсем в другую сторону ...
Застучали колеса на стыках. Мы проверили билеты, выдали всем постели, составили начальнику поезда рапорт о наличии мест, разнесли чай. Все делали слаженно и собранно, на совесть. Наш начальник, кстати, с которым мы потом долго не расставались, Сергей Спиридонович был высоким, худым мужчиной средних лет, лысым, с маленькими черными глазками и густыми, пушистыми кубанскими усами. Сергей Спиридонович, не знаю почему, был очень добр к нам, благоволил в высшей степени - не замечал наших промахов, поощрял премиальными порядок, чистоту, которую мы рьяно поддерживали в вагоне, учил по ходу, и сразу мягко предупредил нас:
- Ежели возьмете ушастых "слепаков"(3) и "долгих" при том, или возникнут какие-нибудь непонятки, сразу ко мне...
Поначалу все шло гладко. Мы быстро усвоили объем нашей службы и "прейскурант опций", естественно. Час проезда "скота"(4) - рубль и никто не торгуется с нами. Ящик южных мандарин, апельсин - полтора рубля. С бельем не "китайчим"(5), соду в заварку чая не сыпим, с "Яшками"(6) дел не имеем. Но бутылки сдаем регулярно. Только пришвартуемся к питерской стоянке, а команда с готовыми мешками и машиной тут, как тут. Без разговоров мы сваливаем им по восемь копеек халявных бутылок, которых за рейс с юга, обычно, набиралось больше сотни. Однажды, правда, мы решили заработать сверх того еще и на обед, сами потащили мешки на ближайший пункт приема. Замучились вусмерть и зареклись... Там же свой общаг...
Так и работали целыми днями, ежели э т о можно назвать работой. До сих пор, закрою глаза, и плывет в голове заурядный поездной пейзаж: мелькающие, зашмыгованные лесины, акорья(7), беленькие, редкие верстовые столбики, серые домишки с впалыми крышами, покосившимися изгородями, мягкое, пыхтящее прибытие на очередной расхристанный вокзал - летит навстречу поезду природа, история, жизнь... И если долго смотреть в окно, то среди всего этого хочется узреть что-то колоритное, живое и, когда появляется рыбацкая лодка с мелькнувшей на миг удочкой на разливистой реке или лошадь, коровенка на далекой пашне, воспринимаешь это, как лучший дар...
Ночь мы сразу распределили по - дружески: первая половина ночи моя, вторая, с трех часов - Юрки. Обидно, но о шахматах я, как-то, забыл и играем мы с ним до полуночи. Потом, перед рассветом в недосыпе я "носом ловлю окуней", сидя в служебке, пока Юрка посапывает в нашей "десятке"(8).
Однажды слышу в полусне грохот, крики, будто торнадо на пороге, оказалось просто на полустанке тарабанят в стекло мои нетерпеливые короеды, бегу...
Было и хуже: забыли, как-то, в Туапсе набрать воды в "кадушку". Только отъехали, туалеты, быстренько так, напомнили нам, дуракам... На первой же остановке я стремглав мчался со шлангом к ближайшей водяной колонке у путей, пока Юрка выбрасывал красный флажок, сигнал остановки, чтобы передали его по цепочке машинисту "Томагавка"(9). Я не видел, как к Юрке спорым шагом подошел Спиридонович (не успели его предупредить), не слышал, что он ему сказал, но поезд ждал, пока мы не наберем водяной бак. Жаль пассажиров, но мы "убили" состав - сорвали его с графика, и в Ленинград, в результате, опоздали на целых восемь часов...
В наказание на следующий рейс Спиридонович поставил нас в общий вагон. Многие из вас знают этот "мешочник на колесах" того времени. Но мы отработали и его на совесть. Пару следующих рейсов мы провели уже в двух-местном, мягком вагоне, международном, так его называли.
И повалились на нас гостинцы "чаевые".
Сначала мы провезли Николая Крючкова, одного из "трех богатырей" моего времени, "живую легенду" Советского кино, на гастроли в Сочи. И не смели мы, глупые, разговорить его, а, ведь, на фильмах с его участием росли...
Обычно, он возвращался из вагона - ресторана "не в форме", грузно наваливался всем телом на дверной проем в служебку, прикрывал глаза и приказывал:
- Чаю, крепкого, два стакана...
Мы позже узнали: второй стакан он выпьет остывшим.
- Охотничий,- пояснил нам, когда широко расплачивался рублем.
Рину Зеленую я узнал сразу. В послевоенные годы я часто смотрел фильмы с ее участием в московском кинотеатре "Перекоп", куда я ходил со своим другом Тля-Тлей, он пел в перерывах между сеансами и поэтому нас пропускали бесплатно. Однажды в одном из фильмов Рина хвастала, что "ее могут пригласить в "Перекоп" петь между сеансами". Я это вспомнил и мы посмеялись с Юркой... Ехала она с мужем отдыхать в Крым.
Оба показались мне тогда глубокими стариками. Иногда, проходя мимо, я слышал ворчливые, звучные голоса из купе.
Но Юрке повезло. Подметая утром, он так выразительно и весело посмотрел на нее, что знаменитая Рина рассмеялась и, как рассказывал мне возбужденный Юрка, свойственным только ей одной, неуверенным, детским голосом спросила:
- Юноша, бледный, любишь ли ты спорт?
"Наверное, я показался ей очень маленьким, хилым. Ты знаешь, я промямлил что-то, поймав ее радостный, живой взгляд, видимо, просто обалдел от такого близкого, особенного говора. А она закурила и мягко посоветовала:
- Надо и обязательно! Я, вот, умею играть в теннис, даже ракетку с собою везу, а в бильярд сражалась с самим Владимиром Маяковским...
В это время проснулся ее муж, по-моему, кавказец..."
Встречались ли мы с "внезапниками"(10)? Было и не раз, и всегда все проходило нормально. Правда, однажды поздно вечером взяли мы на семи-часовый перегон семью с ребенком. Поместили их в нашем купе, предупредили, естественно, Спиридоновича.
Наступила ночь. Я только что заступил на дежурство, как вдруг, отворяется дверь, на пороге - озабоченный Спиридонович:
- Похоже, на перегоне,- он посмотрел на часы,- около пяти, будет "грозовик", готовься. - И ушел.
Я заглянул в служебку. Юрка мирно спал на второй полке, на нижней - сидели молодые у ног сопящего малыша. Я предложил им чай и прошел к себе. Открыл "Новый мир" и углубился в чтение.
Около шести часов после остановки на полустанке бесцеремонно заходит в купе мужчина средних лет, в очках и в темно-синем форменном пальто, покряхтывает от утреннего холодка. Поздоровались. Он сел, потер руки. Я молча положил перед ним сумку. Он быстро проверил, пересчитал билеты, ухмыльнулся:
- Как насчет ушастых?
- Никак нет!- ответил я, улыбнулся в ответ и пожалел, что сразу не предложил чаю.
- Пошли...
Он заглянул в туалеты, прошел по вагону, остановился около служебки:
- Открывай...
- Трое там,- развел я руками, не опуская глаз.
- Сколько?
- Десять...
- Хорошо.- И через минуту, когда мы отошли от купе, потише продолжил,- Пять мне, остальное вам, - потом открыл свою книжку и что-то записал.
Когда он брал деньги, я обратил внимание на рукова его пальто с хлястиками и пуговицами, стало, почему-то, смешно, он понимающе, серьезно посмотрел на меня, дескать, такова s"est la vie, и мы попрощались...
Первое время, когда я шастал по вагону, а приходилось это делать часто, уж, больно непривычными, казались мне, вылезающие в проход с верхних полок ноги пассажиров, стопы с грязными, зачастую, носками. И не нужно мне было иметь семь пядей во лбу, чтобы вспомнить забавную студенческую сценку перед заключительной летней сессией. Мы с Юркой, дотошные, на занятиях по акушерству в поликлиническом кабинете "снегиревки". Пытаемся все познать. Так увлеклись, что Юрка, проходя мимо женщины, сидящей на гинекологическом кресле, задел ее ногу головой... На его тихое "Простите!", я мог только серьезно улыбнуться - обстановка не позволяла большее.
Быстро бежало тогда время, шаловливое и подарочное для нас: приехали, разлетелись по домам, помылись, поели, обняли родителей и снова в путь: в Адлер и Воркуту, в Мурманск и Кисловодск, Вологду и в Севастополь...
Середина августа. Вечереет. У шестнадцатого плацкартного Ленинград - Адлер проверяем билеты, посадка близится к концу. Нас трудно отличить от пассажиров, одеты мы в обычную одежду, стоим, курим. Подходит парень, как-то нерешительно. На вид ему лет двадцать семь - тридцать, небольшого роста, шупленький, невзрачный, в сером свитере, с гитарой через плечо. Я обратил внимание, что некоторое время он топтался неподалеку, и все поглядывал в нашу сторону...
- Ребята, помогите... Вот, вот моя справка...- замельтешил он с места в карьер. Волнуется, неуклюже лезет дрожащими руками в карман:
- Домой мне, недалеко от Дагомыса... Вот дали три рубля...- он протягивает Юрке полусмятую бумажку.
Юрка пробежал ее глазами, вернул, смотрит на меня:
- Справка-освобождение, пять лет... Пойду к Спиридоновичу, да?
Я кивнул. Парень отошел к краю платформы, сел на корточки, закурил...
"Неужели в крестах занимался йогой? Ведь это же асана -"Уткасана" - почему-то не к месту мелькнула у меня мысль. Я же занимался хатха - йогой, знаю.
Позже я узнал, что это бытовая поза зэков, ритуал чаепития и, одновременно, репрессивная "нагрузка" "дедов" в советской армии.
И пока Юрка ходит я расскажу грустную, "кОрточную" и типичную историю тех времен.
По долгу службы я был знаком со многими набирающими силу, перспективными спортсменами нашей орденоносной области. Был среди них и Алексей Шпагин из "Трудовых резервов". В семнадцать лет он стал чемпионом Советского союза по боксу среди юношей. Это был талант. Я ни раз с удовольствием наблюдал за его боями. Легко передвигаясь по рингу, он тонко и умно вел бой, не позволяя противнику удачно атаковать, сам прекрасно защищался, порхал, жалил, и побеждал... Пятьдесят боев -пятьдесят побед! Но свой последний бой...
Я встретил его на мурманских Пяти углах у сберкассы. Со мной поздоровался небрежно одетый, нескладный парень с заросшим щетиной лицом. Я с трудом узнал Алексея. Мы отошли в сторону. Он сразу сел на корточки, закурил и стал рассказывать...
- Четыре с лишним года назад, вы знаете, я выиграл союз... Москва, сборы к международному турниру в Будапеште. Гостиница. Девушки. Нашлись и почитатели. Пару раз выпил, потом еще... Подрался... И загремел. Сейчас в полной незнанке... Александр Николаевич обещал устроить в ПТУ...
Грусть и уныние сквозили в его словах. По сути, чуть взлетев, он не набрался ни опыта, ни знаний жизни. Зато хорошо сидел: прямо и на полных ступнях... Погиб талант, создавая никому тогда не интересные проблемы...
Александр Николаевич, его тренер, сделал все, что мог. Успел. А в новогоднюю ночь сам выпил и прыгнул в прорубь, пробитую для моржей в заполярном льду Семеновского озера, и ушел навсегда под ледовую корку...
Вернулся Юрка:
- Шеф сказал: "Ваше дело...". И постукивая по руке флажками, добавил,- Надо помочь...
- Заходи,- секунду подумав, я подтолкнул парня к двери.
Благодарная улыбка осветила его лицо, он суетливо сунул справку в карман, снял с плеча гитару и легко впрыгнул в вагон.
- Вспомним господина Столыпина,- почти про себя, тихо сказал ему в спину Юрка.
Первые минуты после посадки всегда суматошны. Артем, так звали нашего попутчика, скромно стоял в дальнем тамбуре вагона и курил, пока пассажиры располагались на своих местах, а мы бегали с билетами и постелями.
Любого человека сильнее всего тревожит неизвестность. Поезда - другого поля ягода, здесь все запрограмировано, расписано, поэтому стук колес, воспринимается теплой, предсказуемой мелодией безмятежности и покоя. Недаром, у короедов сразу после посадки, вмиг, залпом включаются два (из четырех) базовых рефлекса: поесть и поспать, особенно у молодых...
Наконец, Юрка завершил сервировку нашего ужина. Надо сказать, что он всегда делал это с удовольствием, аппетитно, как бывалый официант, раскладывал наш "проводниковский хлеб"; хотя вилку, почему-то, всегда ставил справа от тарелки, а нож слева, да и скатерти пастельных тонов у нас не было, а то Юрка, уверен, следил бы за правильным положеннием ее центральной складки. Но, на отдельных тарелках нашего маленького стола всегда стояли яйца, хлеб, сыр, помидоры, а в чашках уже курился чай. Мы сели и молча принялись за еду.
- Ждете моего рассказа? - ломая хлеб маленькими кусочками, опередил нас Артем. Ему, видимо, не очень хотелось навязывать нам свою историю, а, может быть, он просто не желал быть заклеванным нашими вопросами, поэтому поспешил возможный диалог сменить монологом, и после небольшой паузы продолжил,- Закончил кировский авиационный техникум, четыре года работал в сочинском аэропорту авиа - техником по приборам. Тяжелая катастрофа. Осудили... Пять лет от звонка...- он разбил скорлупу яйца костяшками кулака.
Я посматривал на него. Ел он неспешно, и не обычно, так едят старики, перекатывая, а не пережевывая пищу во рту и часто вытирая его платком. Потом уже, я узрел прореженные зубы и кровоточащие десна.
Мы ничего не спрашивали Артема, даже о катастрофе самолета, хотя вопросы так и витали в воздухе... Что делать? Молча допили чай и я пошел спать, зная, что меня ждет раннее, холодрыжное утро. Перед этим я решил зайти в соседний вагон к Олегу и Василию, студентам техноложки. Славные ребята. Как-то перед очередной поездкой Олег спросил меня:
- Знаешь ли ты, как лучше спать в поезде?
И, услышав мое "нет", пояснил:
- Не ложись головой на колеса, побереги сны...
Когда я рассказал об этом Юрке, тот горячо возразил:
- Спать в проход головой? Видел таких. Головы тогда лежат так низко, что кажутся футбольными мячами. Так и хочется стукнуть...
Сколько я спал, не знаю, но проснулся с пересохшим ртом, весь волглый в отсутствии примитивного аэркондишн, а разбудили меня звуки: то ли плач ветра в поле, то ли стоны волн, я не разобрал. Открыл глаза и слышу пение - тихий голос выводил:
...проснулся рано,
Тюрьма еще спит,
Не спит душа -
Она не проснулась.
И только сердце стучит...
Пел, понятно, Артем, и я не двигаясь слушал, мне показалось, что он не поет, а пытается вдохнуть свободу полуоткрытым ртом, и получалось нечто похожее на стон... Песня затихла.
Я заглянул в служебку. Артем, положив пальцы на струны гитары, полуобернувшись к Юрке, негромко рассказывал:
...охота жить, заставляла не только петь, маршировать... Ходим в мороз по плацу и поем минут тридцать. Споешь неправильно, разворачивайся и снова пой. Что? Патриотические, советские, что у всех на слуху.
Увидев меня, он улыбнулся, подвинулся.
- Рассказываю, вот, как жили... - и замолчал, выжидая, потом продолжил,- Барак, около ста. Воры, блатные... Клопы... Встал, поел, поработал... Мертвая, пустая монотонность. Воля - райский мир! И внезапно ударил по струнам:
... А там за забором, душистей трава,
И воздух свежей и синей синева...
Вдруг он остановил гитару кистью руки и резко спросил:
- Что такое РОКЗИСМ? Уверен, не знаете. Россия Облита Кровью Зэков И Слезами Матерей... Да, т а м поют простые, цепляющие душу песни, они похожи друг на друга, как сестры-погодки, под такие песни хорошо лежать и думать о жизни. Да, они кричат о ссоре с обществом, а что это такое? По сути,- те же грустные эмоции, что при исполнении песен. Мелодии чаще светлые, а песни всегда печальные... С ними я научился ждать и мечтать... .
Внимательно, бросив взгляд на гитару, покручивая колки, он пальцами заскользил по грифу в поисках нужных аккордов и снова запел, сокрушенно глядя в окно:
... Земля ее дышать устала,
Вокруг сосет ее трясина.
И, хоть лицом она красива,
Душа ее черным черна...
Там страна падшая,
Общая тюрьма...
И без перерыва:
Пой же громче, луженая глотка,
Чтоб покойника бросило в дрожь,
Наша жизнь - это б... и водка,
А цена ей - поломанный грош!...
Мне показалось, что от боли гитара вдруг закорчилась, захрипела, рвет струнами...
Затем Артем моментально прямо-таки преобразился. Голос его, несильный, но симпатичный тенор, с невыразимой тоской и нежностью повел:
Прости меня Мама,
Ребенка родного,
За то, что я жизнь загубил....
- Жаль мать, себя... Пока сидел умер брат...
Мимо нас прошла дама с маленькой болонкой...
- Небось наркотики ищет,- криво улыбнулся Артем и добавил, - трехлитровая банка кипятка да двенадцать пачек чая - превосходный чефир, скажу вам...
"Да, жарко,- подумал я,- Чаю бы сейчас, не холодной воды, а чаю, горячего, дымящегося, с сахаром..."
Пройдут годы. Я везу своих детей, Лешку и Вадима, на лето к бабушке и дедушке в благословенную Краславу. Маятся от жары мои маленькие. И я предложил им горячего чая, вспомнив узбекскую "чайхану" и пиалушки, которые, кстати, надо брать не за края, а за попку, снизу которая. И до сих пор в жару любим мы пить горячий черный чай с молоком!
Подошла молодая женщина, она едет в первом купе с сыном трех-четырех лет, попросила второе одеяло. Артем расторопно, услужливо достал одеяло с верхней полки и повернувшись к малышу весело сказал:
- Теперь тебе ночью будет тепло. А как тебя звать? Меня - Артем.
Мальчик тихо ответствовал:
- Богя.
- Хорошо, Борис. Я вижу, ты славный мальчик. А кого ты больше любишь: маму или папу?
- Папу.
Артем хитро, вопросительно повернулся к молодой женщине. Та очень засмущалась...
- Пошли, Артем, сегодня поспишь, как человек,- сказал я, - Завтра продолжишь...
Сейчас не помню, раздевались ли мы с Юркой на ночь, но Артем спал одетым...
Дорога тоже утомляет - это все знают, но в работе ты не чувствуешь этого. Как-то я ехал с соревнований в купейном из Москвы в Ленинград. Как обычно, полез на вернюю полку, подо мной устраивался Андрей Миронов, которого я вчера видел выкладывающимся в спектакле Театра Сатиры "Дон Жуан, или любовь к геометрии". Я не заговорил с ним вечером, уж больно уставшим он выглядел, утомленным. Утро нисколько не освежило его, жаль...
Рассвет обещал хорошо разгуляться. В белесом тумане за окном поезда неслись навстречу, мелькали стоящие навытяжку вековые ели, дубы, вечно юные березки в тесном окружении кустарников. Между ними распластанными пауками нежно зеленели поля. Вот на повороте показалась небольшая возвышенность, по ее ровному, цветочному откосу стекали первые золотые ручьи восходящего солнца.
Артем встал рано и стоял у окна, задумался. Потом, вдруг, исчез. Я поднялся наладить чайный титан. Посмотрел вдоль вагона. Вижу: Артем идет, наклоняется, заботливо поправляет спадающее одеяло у одного пассажира, другого...
Потом он вернулся, спросил у меня веник, смочил его в туалете и аккуратно, вытаскивая обувь из каждого купе, стал подметать...
- Тряпка есть?
- Сначала протри ручки - и я протянул ему тряпку, смочив ее в дезрастворе...
Проснулся Юрка. Мы позавтракали, чем бог послал. Артем встал, чтобы налить нам чай. Внезапно вернулся, резко поставил пустые чашки на стол и вышел. Что опять? Я следом. Вижу: мальчишка из первого купе карабкается к маме, которая спит на второй полке. Артем подхватил его подмышки, что-то тихо сказал на ухо, и мягко посадил на нижнюю полку. Мальчишка заулыбался и уставился на Артема. Артем вытащил из сумки, стоящей в углу полки, книжку и протянул ее малышу.
Однако, подумал я, парень настолько же добр, насколько и внимателен. Мне казалось, что советская тюрьма не делает людей благотвореннее...
Чуть позже Артем уже тихо пел:
За полярным кругом, в стороне глухой,
Черные, как уголь, ночи над землей.
Там, где нету солнца, человек угрюм,
Души без оконца, черные, как трюм...
Когда он закончил петь, не дрогнуло у меня сердце. А ведь с Полярной ночью я потом на многие годы свяжу свою жизнь...
- У нас же телевизора не было и свет часто тухнул... А что делали наши предки вечерами? Да, садились и пели... - Будто в оправдание сказал Артем.
Спой лучше "Ванинский порт",- попросил Юрий. И Артем с готовностью запел:
Я помню тот Ванинский порт
И шум парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные, мрачные трюмы.
От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья,
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья...
.............................
По тундре,
По железной дороге,
Где мчится поезд,
Ленинград - Воркута...
......................
Во время обеда, на котором я хвастал мамиными котлетами, а Юрка отварной треской, мы открыли банку болгарской баклажанной икры. Артем, озирая стол, восторженно произнес:
- Какая закусь, - и тут же спросил,- Ближайшая, большая остановка?
- Посмотришь потом, по-моему, Россошь,- Юрка взглянул на часы,- минут через сорок, стоим полчаса.
Подъезжаем к Россоши. Заряд ливня, сопровождавший нас последние десять минут, спал. Я выглянул в окно, поезд выходил из поворота к живописному, арочному мосту, будто ввинчивался в окружающий пейзаж.
Я протер тряпкой ручки и мы спрыгнули на платформу. Артем немного повертелся около нас и исчез. Юрка отошел в сторону, чтобы немного размяться. На больших станциях мы тренинговали по очереди. Я закурил. За несколько минут до отправления прибежал, запыхавшись, Артем с небольшим свертком под мышкой.
- Ты, чего свитер завернул, жарко? - заулыбался Юрка.
Артем махнул рукой, ответ его был туманным, дескать, к холоду я привычный. И поднялся в вагон.
После обеда у меня "сиеста". Двадцатиминутный послеобеденный сон удивительно восстанавливает ночной недосып. Это я почувствовал еще в школе. И, хотя в мое время сиесту рассматривали, как удел лентяев, у меня было другое мнение. Позже, в Мурманске, на обеде я быстро забрасывал в себя первое, второе, выпивал компот, обязательно с хлебом, и ложился навзничь на диван. Я закрывал глаза и слышал, как карабкалась ко мне по тюлевой занавеске окна моя Чуча, большая белая крыса, которую я зимой, почти замерзшую, нашел в холодном подъезде. Чуча устраивалась у меня на груди и мы засыпали. Ровно через двадцать минут Чуча начинала мягко покусывать меня за кадык. Нравилось ей Это, да и у меня, после легкого присыпа, мысли становились чище, как только что вымытые руки, а тело свежим, отдохнувшим, веселым.
Мягко на стыках стучат колеса, погружая всех в созерцательное настроение, плавно сторонятся станционные столбы, а вечером снуют в окне огоньки, скрещиваясь и исчезая, или заскакивают они в вагон, моментально по очереди пробегая его. А легко ли быть взаперти сутки - двое? Я всегда считал, что для нормальной жизни нужна гармония, нагружать надо и голову, и ноги, поэтому и в поездах всегда разминался в тамбуре. После болезни в юности это стало привычной необходимостью и я тренинговал, где только возможно. Помню, как бегал с Татьяной даже по людному, зимнему Летнему саду...
Я открыл дверь. Тихо. Артем сидит в первом купе, говорит с Екатериной, в основном, через "переводчика". У мальчика в руках альбом, карандаш.
Екатерина чувствует легкую и добрую ауру Артема, и, смеясь, воспринимает его невинный флирт.
- Давай, Боря, я повезу тебя к папе, а маму оставим здесь...
- Неет, - тянет мальчуган.
- Почему "нет"? Ведь ты сам сказал, что с папой лучше.
Мальчик задумался, смотрит на мать:
- Я хочу с мамой...
- Хорошо, а рисовать тебя, кто учит? Мама?
- Папа...
- Покажи, что рисуешь... Это что, солнышко? Неплохо. А самолет летит, сможешь нарисовать?
Артем говорит и поглядывает все время на нас, Екатерину, вдоль вагона - "смотрит телевизор", говорят об этом дорожники. Внезапно Артем поднялся и без слов, направился быстрой пружинистой походкой центрфорварда, готовящегося таранить защиту соперника, в конец вагона. Там шла какая-то непонятная возня, несколько человек склонились, слышны восклицания...
Артем опередил меня на несколько шагов и, когда я подошел, он уже растолкал всех и сидел на полу, поддерживая на коленях голову девушки, бьющейся в судорогах.
- Всем на свои места,- скомандовал я металлическим голосом и сел рядом, повернув голову девушки чуть на бок.
- Дай подушку,- потребовал я ни к кому не обращаясь.
- Да, стой, ты, не лезь в рот, не к чему зубы разжимать. Давай повернем всю, вдруг рвота...
Судороги не прекращались. Изо рта девушки пошла слюна, пена...
- Вытри... Открой лучше окно, кислород...
Мне было ясно: приступ эпилепсии. Однажды в санатории под Выборгом я был свидетелем приступа, да и почитал на досуге. Позднее в институте мы эпилепсию теоретически обсуждали...
Артем на мои замечания, просьбы откликался незамедлительно.
- Может массаж сердца или искусственное дыхание, - Громко, больше утвердительно, сказала пожилая женщина, склонившаяся к нам со второй полки.
"Страна советов, обычное "может"...- мелькнуло у меня.
Артем укоризненно посмотрел на нее, дескать, работают два специалиста, а вы со своим кухонным здравомыслием...
Судороги стали реже, напряжение тела спадает...
- Сейчас, через пару минут,- произнес Артем, и я уважительно посмотрел на него, искренне радуясь, что есть отличный помощник.
Внезапно тело девушки обмякло, глаза были попрежнему закрыты...
Я выждал еще немного и, когда дрогнули ее рестницы:
- Артем, давай девушку на ложе...
Артем улыбнулся. Понятно, коснуться мягких девичьих форм, после пяти лет... Тут же проявился и Юра. И мы, втроем, обхватив тело девушки, положили ее на полку...
- Пусть поспит,- сказал Юрий, а я схожу к Спиридоновичу, надо скорую на ближайшей...
Мы с Артемом вышли в тамбур.
- Ты откуда такой грамотный? - закуривая, спросил я.
- Дважды видел приступы в зоне, второй раз уже сам разжимал рот одного мужика руками, потом долго болели укусы... И здесь с зубами офоршматился(11), что делать?
Вечерело. Я обратил внимание: в поездах напрочь отсутствуют насыщенные цветом закаты, лишь проблески лучей падающего солнца снисходят в маленький оконный проем. И все же окно притягивает пассажиров, как маяк моряка. Я помню, как мальчишкой, любил постоять, опершись лбом о запотевшее стекло, смотреть на уносившиеся вдаль деревья, дома, и долго не отрывал взгляд от проводов, извивающихся в воздухе, как змеи; и часто размышлял, радовался тому новому, что ждет меня впереди...
Юрка и я пошли к себе. Так настоял Артем, дескать, передохните, ежели кто-нибудь или что-нибудь, тут же позову...
Когда через час мы зашли в служебку, то увидели накрытый стол: сыр, помидоры, колбаса, масло, кильки, хлеб и пустые стаканы...
Артем, немного смущаясь, предложил нам сесть...
- Прошу, - сказал он, и когда мы, потирая руки, загремели вилками, достал бутылку водки, разлил по чуть-чуть. Немного выждал, потом взял стакан, встал и тепло глядя на нас, глухо сказал:
- Жизнь - жестокая дама, я не думаю, что мы когда-нибудь встретимся, но я буду помнить...
Потом выпил и долго тер глаза...
Юрка, молодчина, быстро закусил и снова налил:
- За тебя, за таких, как ты, кого изгнаньем время лечит...
Я добавил:
- Все плохое под давлением дней мягчеет...
- И на посошек,- Артем основательно, веско чокнулся, глядя в глаза каждому из нас, и медленно выпил.
Когда мы поели и Артем взялся за гитару, Юрка, заранее зная ответ, все же спросил, окидывая взглядом разворошенный стол: