Шло время. Эйфория, связанная с нашим удачным возвращением, понемногу рассеивалась. Кравченко звонил мне все реже и реже, а вскоре совсем пропал. Мне казалось, что он намеренно сторонится меня.
Но и мне не очень хотелось с ним общаться.
Я часто вспоминал наш разговор в Эммаусе о моральной ответственности путешественника во времени. Мне казалось, что мысль о вреде, который мы могли нанести нашим пребыванием в прошлом, произвела сильное впечатление на Кравченко и привела к тому, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.
Постепенно воспоминания о путешествии в прошлое стали вытесняться из моего сознания насущными проблемами. Конечно, я не забыл о наших приключениях в древней Иудее, но только здесь, дома, среди привычных вещей, я ясно понял, какой опасности мы подвергались, какую неоправданно рискованную авантюру совершили.
Нам просто повезло, что все закончилось благополучно и мы вернулись домой. Ведь если бы обстоятельства сложились иначе, мы могли бы навсегда остаться в том времени. От этой мысли мне иногда становилось физически нехорошо, поэтому отсутствие Кравченко даже радовало меня. Хотелось просто забыть и о нем, и о том, что с нами произошло.
Казалось, единственным человеком, которого все это волновало, была Тали. Она просто терялась в догадках, не понимая причины столь внезапной перемены, возникшей в отношениях с Кравченко.
- Михаил, объясни, что происходит, куда исчез Владимир? Раньше он чуть ли не ежедневно давал о себе знать, а сейчас уже больше месяца о нем ничего не слышно. Что случилось? Мне кажется, вы что-то скрыли от меня, когда рассказывали о своем путешествии. Что у вас там произошло на самом деле? - то и дело допытывалась Тали.
Конечно, я должен был ей все объяснить, да так, чтобы она стала моим союзником, чтобы осознала огромную ответственность за то, что мы задумали. И я решился.
Мы сидели в лаборатории, пили кофе, и Тали опять начала выяснять, что же все-таки мы от нее утаили.
- Что касается фактов - мы ничего от тебя не скрыли, - сказал я серьезно. - Просто однажды, еще там, в Эммаусе, у нас с Кравченко был разговор, который немного охладил наш пыл и заставил задуматься о последствиях наших поступков.
- И какие же мысли вам навеяла древняя Иудея? - усмехнулась Тали.
- Ты зря иронизируешь, Тали. Помнишь, мы рассказывали о том, как вмешались в конфликт местных властей с одним повстанцем и фактически спасли его от ареста, а, может быть, и от смерти. Так вот, потом мы долго спорили об этом и пришли к выводу, что вели себя очень безответственно. Мы вторглись в чужой, незнакомый и непонятный мир и стали действовать в соответствии с нормами и мора-лью современного нам мира. При этом мы совершенно не задумывались о последствиях наших действий. Я утверждал, что человек из будущего, попадая в прошлое, несет огромную ответственность не только перед людьми прошлого, но и перед своими современниками. Мы же не знаем, к чему приведет наше вмешательство. Ведь, может быть, то, что произошло в прошлом, несмотря на кажущееся зло, есть наилучший вариант развития событий, и любое изменение только ухудшит ситуацию.
Тали внимательно слушала. Я был уверен, что она, очень разумная женщина и ученый, безусловно поддержит меня, но не тут-то было. Она вдруг вся вспыхнула, будто восприняла мои слова как личное оскорбление!
- По-моему, вы погрязли в бесплодном философствовании. Врач, ампутирующий пораженную конечность, не задумывается о последствиях этого поступка, а полицейский, стреляющий в опасного преступника, не терзается сомнениями о том, что потомки этого преступника могут стать спасителями человечества. Проще надо быть. Кстати, ответь мне на такой вопрос: если бы у вас появилась возможность предотвратить Катастрофу, вы бы стали рассуждать о том, к каким последствиям это приведет, и не будет ли от этого только хуже?
- Это очень сложный вопрос, и я не готов на него сразу ответить, - растерялся я.
- Сложный - пока вы думаете и рассуждаете, но простой, когда вы начинаете действовать, - не унималась Тали. - Зло всегда есть зло, во все времена и в любом обществе, и нормальный человек должен сделать все, чтобы его предотвратить.
- Даже ценой того, что это может привести к еще большему злу? - возразил я.
- К большему злу может привести только другое зло. Предотвращая зло, вы делаете добро, а добро не может породить зло, - не уступала Тали.
Она даже раскраснелась от волнения. И тут я понял, что Тали очень хочется самой побывать в древней Иудее. Раньше это был эксперимент, больше похожий на фантазию. Теперь же, после нашего возвращения, это стало возможным на самом деле.
К счастью, такие разговоры возникали между нами нечасто, поэтому я все реже вспоминал о Кравченко и о его намерении вернуться в древнюю Иудею, тем более что он, кажется, и сам отказался от этой затеи.
Скорее всего, мной тогда владел элементарный страх. Я просто боялся второго путешествия и не хотел его. Только признаться в этом я, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому я и придумал нравственное оправдание своего нежелания возвра-щаться.
Однажды я был в гостях у сестры - праздновали день рождения ее мужа Бориса. Было очень весело, собралась большая компания, в основном коллеги Бо-риса, врачи-психиатры.
Ольга придумала всякие розыгрыши и конкурсы, которые вызывали неумеренный восторг присутствующих. Интересно, почему взрослые, солидные люди с таким азартом играют в детские игры, так любят получать призы, пусть даже совсем простенькие? Потом они их рассматривают, сравни-вают и даже иногда меняются.
За чаем рассказывали смешные истории. Поскольку и сам именинник, и большинство гостей были психиатрами, шутки в основном касались именно этой профессии.
Особенно много говорил Изя, близкий друг Бориса, шутник и балагур. Его периодически призывали на резервистскую армейскую службу, которую он проходил в комиссии по отбору призывников с подозрением на проблемы с психикой.
- И вот ко мне направляют здоровенного парня и говорят, что у него умственная отсталость, - развлекал гостей своими байками Изя. - Тогда я решил это проверить и спрашиваю его: в чем разница между самолетом и птицей? Он долго думал, видно, понимал, что в вопросе есть подвох, и наконец говорит: птица может сесть на ветку, а самолет - нет.
Раздался громкий хохот.
- Изя, а какой правильный ответ? - осторожно поинтересовалась Ольга.
- Оль, а сама ты как думаешь? - Изя ехидно сощу-рился.
- Изя, ты не в Одессе, а в Тель-Авиве, не отвечай вопросом на вопрос.
- Понимаешь, Оля, правильного ответа вообще не существует, каждый отвечает в меру своих интеллектуальных способностей. Обычно человек с нормальным интеллектом говорит, что отличие в том, что птица живая, а самолет неживой, но в принципе возможны варианты.
- А я иногда задаю пациентам такой вопрос, - подхватил Борис. - Если курица живет пять лет, то сколько лет живет полкурицы?
Снова раздался смех.
- Ну, это уже вопрос для особо одаренных, - пони-мающе подмигнул ему Изя.
- И что же они отвечают? - заинтересовалась Вика, подруга Ольги, одинокая женщина, которую моя сестра безуспешно пыталась мне сосватать.
- Один парень думал, думал и говорит: "Один год", - продолжал Борис. - Я удивился: "Почему один?". Парень с сомнением отвечает: "Полкурицы очень слабы, могут быстро умереть".
Снова раздался гомерический хохот.
- Скажите, а у вас есть вопросы для нормальных, или только для умственно отсталых? - спросила Оль-га.
- Оля, нормальные к нам не попадают, - усмехнулся Борис.
- Да, я понимаю, - воскликнула Ольга, - если кто-то к вам попал, то, значит, сразу дураком стал, а если не сразу, то скоро станет.
Все засмеялись.
- А вот, пожалуйста, вопрос для нормальных, - снова заговорил Изя. - Попрошу присутствующих внимательно подумать и не спешить с ответом. Итак, на ветке в ряд сидели десять птиц. Охотник выстрелил дробью и убил сразу четыре птицы. Вопрос: сколько птиц осталось сидеть на ветке?
Возникла пауза, все думали.
- Ну? - поторопил Изя.- Не слышу ответа.
- Ты, наверное, ждешь, что все скажут: шесть, - настороженно сказала Ольга.
Все опять засмеялись. В это время зазвонил мой мобильный телефон, вернее, не зазвонил, потому что звонка в таком шуме я не услышал, а завибрировал в кармане.
- Слушаю, - ответил я, выбегая в другую комнату.
- Михаил? - несмотря на шум, я сразу узнал голос Кравченко.
- Здравствуй, Володя.
- Я не вовремя? Впрочем, не буду отвлекать тебя надолго. Нам надо бы встретиться. Завтра вечером ты можешь?
Мы договорились встретиться в обычном месте, в кафе на набережной, под портретом Рабина.
Глава 2,
в которой Кравченко предлагает новый план
Я пришел в кафе и, как всегда, заказал хумус с фалафелем и бутылку "Карлсберга". Посетителей было мало, и хозяин Моше сел за мой столик, заведя привычный разговор о политике.
- Вот ты - ученый человек, объясни, пожалуйста, ну что у них там, в ООН, других проблем нет, кроме как забор между нами и палестинцами обсуждать? Чуть что в Израиле происходит, сразу весь мир об этом говорить начинает, и сразу нас все осуждают. Непонятно мне это.
- Не любят евреев, Моше, вот тебе и причина, - сказал я, чтобы поддержать разговор.
- А я так понимаю, - Моше бросил взгляд на портрет Рабина, словно обращался к нему за поддержкой, - если кто-то кого-то не любит, он о нем ни знать, ни слышать не хочет. Вон у меня шурин, от жены ушел, говорит, что не любит ее больше, так он ни слышать, ни говорить о ней не хочет. А жена его, наоборот, звонит все время ему, родственникам, требует, чтобы он вернулся, в суд на него уже подала, говорит, что любит его очень. Может быть, так и с евреями? Весь мир, наоборот, нас сильно любит?
- Ты, Моше, просто философ, - засмеялся я, - не пойму, кто из нас ученый человек: ты или я?..
- О, вижу, вы тут международное положение обсуждаете. Выездная сессия Совета Безопасности ООН? - Кравченко всегда имел привычку появляться неожиданно. Он совсем не изменился - все такой же сухощавый, подтянутый и аккуратный.
- Ну, ты же знаешь, в Израиле все разбираются в политике, жизнь заставляет, - улыбнулся я, приглашая его к своему столику.
Моше вернулся к своим делам, и мы с Кравченко остались вдвоем.
- Я думал, что ты совсем пропал и я больше тебя не увижу, а уж Тали просто вся извелась, - начал я разговор.
- Я был очень занят, кроме того, я много размыш-лял и пришел к кое-каким выводам.
- Понимаю, ты говоришь о моральной стороне нашего путешествия, - я решил проявить проницатель-ность.
- Что? При чем тут моральная сторона? - удивился Кравченко.
- Ну, помнишь, мы спорили о том, имеет ли право человек из нашего времени возвращаться в прошлое и производить там действия, которые могут изменить будущее, - объяснил я.
- Ты знаешь, именно об этом я и думал, только моральная сторона этого вопроса меня как-то мало волновала.
- Да что ты? Странно, - я укоризненно покачал головой.
- А почему я должен думать о морали? Я же не собираюсь там никого убивать или использовать ситуацию в корыстных целях. Заметь, у нас с тобой даже мысли не возникало о том, чтобы использовать хроноскоп для путешествий в прошлое с целью личного обогащения, хотя это можно сделать без труда, - обиженно посмотрел на меня Кравченко.
- Ну, раз ты об этом говоришь, значит, такая мысль у тебя возникала, - заметил я.
- Ладно, Михаил, не придирайся к словам, давай поговорим о серьезных вещах. Я действительно долго не звонил, потому что был занят. Во-первых, я еще раз изучал обстановку в Иудее, сложившуюся во время жизни Иисуса, во-вторых, я много думал о технической стороне нашего второго путешествия.
- И к какому выводу ты пришел?
- Давай рассуждать вместе, - предложил Кравченко. - Второе путешествие качественно отличается от первого. Цель второго путешествия - уже не разведка и наблюдение, его цель - активное воздействие. Отправляясь во второе путешествие, мы заранее знаем, что будем стремиться изменить историю. Удастся нам это сделать или нет - это уже дело другое, но мы должны исходить из того, что шанс на это у нас будет. А если так, то давай рассмотрим ситуацию, при которой наше воздействие будет удачным, и цель нашего проекта будет достигнута. Итак, представь себе, что нам удалось предотвратить казнь Иисуса. Не знаю, какие средства для этого потребуются, не об этом сейчас речь, важно, что удалось. Как ты понимаешь, казнь Иисуса - это событие вселенского значения, которое оказало влияние на всю мировую историю. И вот этого события не происходит. К чему это может привести? Мне кажется, что вся мировая история пойдет другим путем, во всяком случае, мы должны учитывать такой вариант.
- Подожди, я что-то тебя не пойму, - перебил я ход его рассуждений, - ведь ты же с самого начала на это и рассчитывал. Ты и затеял все именно для того, чтобы мировая история пошла по-другому.
- Совершенно верно, - согласился со мной Кравченко, - но я думал об этом лишь теоретически, а после нашего возвращения задумался над тем, как это будет происходить практически. Допустим, мы добиваемся своего. Казнь Иисуса не состоялась, этого события просто не произошло, и, следовательно, оно никак не повлияло на мировую историю. Это привело к тому, что христианство не возникло в то время или не возникло вовсе. Ты хоть понимаешь, что это за собой повлечет?
- По-моему, ты мне все это уже рассказывал около года назад, когда мы сидели в этом кафе, только тогда у тебя не возникало никаких сомнений. Забыл?
- Нет, не забыл. Я же тебе говорю, что после нашего путешествия я задумался над этим с практической стороны. Мы ведь резко изменим историю, а, следовательно, изменим и будущее, наше будущее, заметь, в которое мы после этого намерены вернуться. - Кравченко откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.
- Ну и что? - недоуменно спросил я. - Значит, мы вернемся в лучшее будущее. Я не очень понимаю, в чем твои сомнения.
- Мои сомнения в том, сможем ли мы вообще вернуться, - вдруг сказал Кравченко.
- То есть как?.. - от неожиданности я чуть не уронил стакан с пивом.
- А вот так... Будущее меняется, а вместе с ним меняется и наш мир. Откуда ты знаешь, что там будет? А может быть, ничего из того, что мы знаем и к чему привыкли, вообще не будет существовать. Не будет этого города, этой страны, не будет хроноскопа, не будет Тали, которая должна нас вернуть, не будет нас с тобой, в конце концов.
Мы замолчали. Я долго сидел и переваривал его слова.
- Интересный поворот событий, - наконец выгово-рил я. - И куда же все это денется?
- А никуда, этого просто не будет, а будет что-то другое, другая история, другое время, другой мир, может быть, лучше нашего. Только нас в нем не будет, мы там не будем предусмотрены, а значит, и вернуться туда мы не сможем. Ты в конце концов физик, ты изобрел хроноскоп, вот ты мне и объясни, как все это будет выглядеть.
- Да нет, это ерунда какая-то, - протянул я, - куда же денется этот мир, внезапно исчезнет, что ли?
- Не знаю, - ответил Кравченко, - возможно, он будет где-то существовать. Ты же сам говорил о множестве временных реальностей, которые существуют одновременно. Только мы с тобой, изменив события в нашем мире, окажемся в совершенно другой временной реальности. Мы, исходя из логики, должны выскочить из нашего мира и пе-рейти в новый, неизвестный нам мир, который возникнет после нашего изменения реальности. Понятно?
Я растерянно пожал плечами:
- В общем, конечно, понятно, но у меня нет уверенности, что все будет именно так.
- И у меня ее нет, и ни у кого нет и быть не может, потому что никто еще этого не проделывал. Вполне возможно, что я ошибаюсь, и мы сможем вернуться домой, но стоит ли рисковать? - твердо сказал Кравченко.
- Что же ты тогда предлагаешь? - с надеждой спросил я. - По-моему, самый хороший выход - выбросить весь этот проект из головы.
- Я предлагаю, вернее, не предлагаю, а считаю, что у нас нет другого выхода, кроме как использовать портативный хроноскоп.
Да, такого я не ожидал... Я даже не рассмеялся, а почему-то взглянул на портрет Рабина. Тот смотрел на меня с доброй сочувствующей улыбкой.
- А у тебя что, есть портативный хроноскоп? - спросил я тогда.
- У меня - нет, - спокойно заявил Кравченко, - но он есть, вернее, может быть у тебя.
- Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?
- Я уверен, что тот стационарный хроноскоп, который стоит у вас в лаборатории, можно усовершенствовать и уменьшить в размерах. Ведь все технические приборы проходят этот процесс, превращаются из огромных агрегатов в маленькие портативные вещицы. Когда был создан первый компьютер, он занимал целое здание, а сейчас его можно уместить в кармане пиджака. Разве то же самое нельзя проделать и с хроноскопом? - увлеченно объяснял мне Кравченко. - Если у нас будет портативный хроноскоп, мы уже не будем зависеть от того, что кто-то вернет нас в наш мир в положенное время. Мы сами будем возвращаться в него тогда, когда это нам будет удобно. Это сделает нас мобиль-ными и уверенными в себе. Я вообще не понимаю, как мы могли решиться на такую авантюру - пуститься в первое путешествие, не имея портативного хроно-скопа. Хорошо, что все так удачно закончилось, и мы смогли вернуться домой. Очевидно, мы просто ничего не изменили в прошлом, но во второй раз такие вещи могут не пройти.
- Возможно, ты прав, но только у нас нет портативного хроноскопа и вряд ли когда-нибудь будет, - возразил я.
- Нет, Михаил, - сказал Кравченко решительно, - меня такой ответ не устраивает. Давай сделаем так. Ты передашь наш разговор Тали, обсудишь с ней мое предложение, вернее, просьбу, а через неделю мы встретимся втроем и решим все окончательно.
Глава 3,
в которой обсуждаются проблемы феминизма
Просто удивительно, какое влияние на людей оказы-вал этот человек. Я рассказал Тали о нашем разговоре с Кравченко, и у нее сразу улучшилось настроение. Она обрадовалась, что он наконец объявился, и со всей серьезностью отнеслась к его просьбе.
Она тут же решила начать разработку портативной модели хроноскопа. Тали долго убеждала меня, что работа над созданием хроноскопа практически за-вершена, и теперь в наших интересах как можно быстрее его усовершенствовать.
Через неделю Кравченко появился в лаборатории. Наша встреча началась со спора, едва не перешедшего в конфликт. Тали неожиданно заявила, что в следующее путешествие она отправляется вместе с нами.
Кравченко категорически отказался даже обсуждать это предложение. Он сказал, что это абсолютно исключено, так как может поставить под угрозу не только успех всего проекта, но и наши жизни.
- Ах, так! - воскликнула Тали. - Ты, видимо, счита-ешь, что женский интеллект не создан для таких слож-ных нагрузок!
- Ты неправильно меня поняла, - попытался успокоить ее Кравченко. - Мы отправляемся в крайне опасное путешествие, связанное с риском для жизни. Сама задача, которую мы перед собой ставим, вынуждает нас не вести наблюдение, а действовать и активно вмешиваться в ситуацию. Мы наверняка привлечем к себе внимание окружающих, которые почувствуют, что мы люди не их мира, а это значит, что риск, которому мы себя подвергаем, непомерно возрастет. Мы будем находиться в постоянной стрессовой ситуации, и от нашего поведения, от бы-строты нашей реакции будет зависеть наша безопас-ность, а то и жизнь. Ты хоть понимаешь, каким нагруз-кам собираешься себя подвергнуть?
- Иногда мне кажется, что твои представления о женщинах целиком основаны на английских романах викторианской эпохи. Ты, по-моему, считаешь, что женщина - это истеричное существо, которое в любой сложной ситуации тут же падает в обморок, - все больше распалялась Тали. - С твоей точки зрения, женщина - незрелое существо, если не интеллектуально, то эмоционально. Не ожидала, Владимир, услышать от тебя такое.
- Хорошо, возможно, я не совсем правильно выразил свою мысль, - стал оправдываться Кравченко, - но ты должна понимать, что мы отправляемся не во Францию времен галантного века, а в античный мир, когда отношение к женщине было, не в пример теперешнему, пренебрежительное и, я бы даже сказал, потребительское. В нашей ситуации необходима полная свобода маневра, а твое присутствие - это дополнительная ответственность, которая будет сковы-вать наши действия.
- Не надо меня пугать ужасами древней Иудеи! - не сдавалась Тали. - Евреи всегда почтительно относились к женщине, а из ваших рассказов я не почувствовала, что там царит Дикий Запад. Наоборот, довольно спокойное и цивилизованное общество. Кроме того, я прекрасно могу за себя постоять.
- Вот это меня и пугает, - вздохнул Кравченко.
- Ты все-таки никак не хочешь признать, что женщина ничем не отличается от мужчины! - в сердцах воскликнула Тали.
- Разумеется, не хочу и никогда не признаю, потому что женщина очень даже отличается от мужчины, - засмеялся Владимир.
- Перестань, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Речь идет не о физиологических отличиях, а о социальной роли мужчины и женщины.
- Тали, давай не будем затевать диспут о проблемах феминизма, - попытался успокоить ее Кравченко. - Я считаю, что это путешествие крайне опасное, поэтому и прошу тебя отказаться от своей затеи.
- Ни за что! - Тали гневно сверкнула глазами. - Мало того, если вы не берете меня с собой, я не даю согласие на саму экспедицию.
- Вот это аргумент, достойный женщины! - захохотал Кравченко.
В тот день мы так и не пришли к окончательному решению. Тали стояла на своем, и, казалось, ничто не могло ее переубедить.
Мы договорились отложить обсуждение этого вопроса до следующего раза и устроили небольшой перерыв с чаепитием. Вернее, чай пили мы с Кравченко, Тали же, как истинная израильтянка, пила кофе.
Понемногу напряженность стала спадать, и вскоре мы уже увлеченно спорили о возможности создания портативного хроноскопа.
Обстановка еще больше разрядилась, когда Кравченко увидел на стене над письменным столом Тали большой портрет Эйнштейна в очень красивой раме. Под портретом на золотой табличке были перечислены все заслуги знаменитого ученого.
А рядом висела фотография - Эйнштейн и Тали в нашей лаборатории на фоне современных приборов. Великий физик скромно и чуть снисходительно улыбается в камеру, а моя начальница просто сияет от счастья.
Портрет и фотография появились у нас недавно. Это все придумала и организовала Тали - она так шутила. Заставила меня надеть похожий костюм, как у Эйнштейна, сама меня причесала, привела фотографа.
Глупо, конечно, но, что самое удивительное, неко-торые покупались на эту шутку.
Кравченко, когда увидел нашу фотографию рядом с портретом, хлопнул себя по лбу и довольно засмеялся:
- Ну, точно Миша! А я все никак не мог понять, кого ты мне напоминаешь, и спросить неудобно. Вы здорово похожи!
Глава 4,
в которой Кравченко терпит поражение
Утром в субботу позвонила Ольга и пригласила меня на пикник. В современном Израиле этот вид отдыха чрезвычайно популярен. Люди собираются в каком-нибудь парке или лесу, жарят мясо на углях, немного выпивают и много говорят. Места для пикников хорошо оборудованы - здесь всегда есть деревянные столики со скамейками, мусорные бачки и иногда даже водопровод.
На этот раз решили собраться в парке Канады возле Латруна. Конечно, я согласился - мне очень захотелось снова побывать в том самом месте, где находился древний Эммаус и где мы с Кравченко пережили такие волнующие приключения.
Ольга никогда не оставляет попыток познакомить меня с кем-нибудь. Вот и сейчас, не предупредив меня, она пригласила на пикник коллегу мужа, одинокую женщину, которую звали Инна. Я терпеть не могу та-кие манипуляции со стороны Ольги, они уже неоднократно заканчивались скандалами, но моя сестра упорно продолжала устраивать мне подобные ловушки. Но в тот день настроение у меня было хорошее, и я не стал злиться на Ольгу.
Я предложил компании прогуляться по парку и начал рассказывать о древнем Эммаусе. Однако уверенности, что мы находимся на том же самом месте, у меня не было. Мне не удалось найти ни одного ориентира, за который можно было бы зацепиться и определить, где находился город. Удивительно, что даже рельеф местности изменился. Древний Эммаус частично располагался в горах, а сейчас, кроме небольших холмиков, здесь была сплошная равнина, горы начинались километрах в двух отсюда. Тем не менее, мне очень хотелось думать, что это то самое место.
Жаль, что с нами не было Кравченко, но вытащить его на такие прогулки было невозможно. Этот человек вел очень замкнутый, я бы даже сказал, таинственный образ жизни и поддерживал только деловые контакты.
Я с воодушевлением рассказывал об Эммаусе, и все слушали с неподдельным интересом. Мое воображение настолько разыгралось, что я даже показывал места в парке, где, по моему мнению, находились городские кварталы, рынок, общественные горячие источники.
Я так ясно вспомнил наше путешествие, так отчет-ливо услышал шум рынка и почувствовал запахи древ-него города... И неуверенность, и страх перед неизвестностью, и упрямое желание не сдаваться и победить - все обрушилось на меня, но длилось это недолго, какие-то секунды...
А потом я услышал голос своей сестры:
- Миша, ты, по-моему, никогда раньше не интересовался ни историей, ни археологией. Откуда у тебя сейчас такой интерес к этому и такие познания? Это твой новый приятель повлиял на тебя? Кстати, кто он?
Вопрос Ольги озадачил меня. Я вдруг понял, что, по сути дела, и сам ничего не знаю о Кравченко.
- Он филолог и действительно увлекается древностями, - нехотя ответил я.
- А почему ты нас с ним до сих пор не познакомил? - поинтересовалась моя сестра.
- Ольга, во-первых, он очень занятой человек, а во-вторых, почему я должен его с тобой знакомить? У нас с ним чисто деловые отношения, - начал раздражаться я.
- Странно, а Шурик рассказывал, что вы даже ходите вместе на какие-то вечеринки.
- Оль, тебе бы в контрразведке работать! - отшутился я.
Остаток дня мы провели у костра, непринужденно болтая о том и о сем.
- А что ты думаешь о социальной роли женщины? - спросил я сестру, вспомнив недавний спор в лабора-тории.
- Что, что? - удивилась Ольга. - Миша, с тобой в последнее время явно что-то происходит, ты, по-моему, пребываешь в каком-то другом мире.
- Я имею в виду вот что: должна ли женщина участвовать в общественной жизни наравне с мужчиной?
- Я считаю, что нормальная женщина должна сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей, - отрезала Ольга.
- То есть ты считаешь, что амбициозные женщины, которые стремятся сделать карьеру, заявить о себе, - ненормальны? - изумился я.
- Я считаю, что у них не все в порядке в личной жизни, - твердо ответила Ольга.
- Мне кажется, тут дело в личности женщины, - не-ожиданно в разговор вмешалась моя новая знакомая Инна. - Не все женщины одинаковы, есть и такие, ко-торые хотят делать карьеру, а не быть домохозяйками, причем не потому, что у них не заладилась семейная жизнь. Скорее, наоборот, у них не ладится семейная жизнь, потому что они делают карьеру.
Я с интересом посмотрел на нее и подумал: неужели она права, и выходит, что женщины, в отличие от мужчин, не могут одновременно строить нормальную семейную жизнь и преуспевать в карьере, им обязательно нужно чем-то жертвовать?
Весь остаток дня мы проболтали с Инной. Она показалась мне умной и симпатичной женщиной.
Я был уверен, что Тали больше не будет настаивать на своем участии во втором путешествии, слишком уж нелепой казалась мне эта затея, но все вышло наоборот. Моя начальница даже слышать не хотела о том, чтобы отступиться.
Кравченко, так отчаянно сопротивлявшийся поначалу, как-то незаметно сдал свои позиции, и вопрос больше не обсуждался.
Во время одной из наших встреч Кравченко неожиданно спросил Тали:
- Послушай, а что ты знаешь о христианстве?
Тали смутилась:
- Что значит - что я знаю? Естественно, я не читала христианских богословов, но общее представление о религии я имею.
- Мне кажется, тебе стоит прочесть Новый Завет. Ведь ты же его не читала?
- Нет, не читала, - призналась Тали.
- Я думаю, что ты должна знать основы христианства именно в том виде, в каком они представлены в Новом Завете, тогда ты сможешь лучше представить ситуацию, с которой нам придется столкнуться, ведь ты же хочешь быть активным участником, а не наблюдателем. По сути дела, мы даже не можем предположить, какие средства нам по-надобятся для того, чтобы убедить Иисуса отказаться от своей деятельности и уйти из Иерусалима. Мы как-то уверовали в то, что покажем ему фильм про его распятие, и он сразу нам поверит и отступится. А если это для него будет неубедительно?
- Между прочим, это была твоя идея, - заметила Тали.
- Разумеется, моя, но просто никто из вас не приду-мал до сих пор ничего другого, - возразил Кравченко, - поэтому я хочу, чтобы ты прочитала Новый Завет и прочувствовала идеи христианства, его враждебность и непримиримость к иудаизму и иудеям. Тогда, возможно, и тебе в голову придут какие-то новые мысли. Во всяком случае, ты будешь понимать, с чем тебе придется иметь дело.
- Хорошо, - согласилась Тали, - я прочитаю. А что нужно читать?
- В первую очередь четыре канонических Еванге-лия.
- И что, все эти книги враждебны иудаизму?
- Дорогая Тали, в основе христианства как религии лежит враждебность к иудаизму.
- Странно, никогда этого не знала, - удивилась Та-ли, - а для чего это было надо?
- На этот вопрос нет однозначного ответа, - усмехнулся Кравченко. Он встал, подошел к окну, задумчиво написал что-то пальцем на стекле, потом повернулся и сел на подоконник. - Было много причин. Прежде всего, нужно помнить, какие события происходили в Риме и в Иудее, когда были написаны канонические Евангелия. Первое Евангелие, от Марка, было написано между 70-м и 72-м годами нашей эры, а последнее, от Иоанна, в 110-м году. К этому времени в Иудее было подавлено антиримское восстание и разрушен Второй Храм. Это было между 67-м и 70-м годами. Восстание было подавлено, как ты знаешь, самым жестоким образом, много евреев погибло, и, наверное, еще больше было вывезено из Иудеи в ка-честве рабов.
- Однако, - продолжал Кравченко, - все это не подорвало мятежный дух народа. В Иудее зрело новое восстание, под предводительством Бар-Кохбы, которое разразилось в 132-м году и было снова жесточайше подавлено. Таким образом, Иудея становилась самой непокорной провинцией Рима, а иудеи превращались в самых заклятых врагов государства. Христианство же создавалось в Римской империи и претендовало на роль главенствующей религии, готовой сменить язычество. Выходит, что Евангелия и не могли быть написаны иначе: ведь события, описанные в них, происходили в Иудее, которая находилась под управлением римской оккупационной власти, а человек, превратившийся в божество новой религии, был казнен римской властью. Основной целью евангелистов было снять ответственность за казнь Бога с римлян и возложить ее на иудеев, врагов Рима.
- Кроме того, - закончил Кравченко, - важно понимать, что в первые годы существования христианства римляне не понимали разницы между христианами и иудеями. Они считали, что это одни и те же люди, да по сути дела, так оно и было, потому что первыми христианами и были евреи, которые уверовали в мессианскую роль Иисуса. В 64-м году Нерон устроил грандиозный пожар в Риме и обвинил во всем христиан, объявив их врагами Рима. И вскоре первые христиане горели на крестах, как факелы, освещая улицы ночного Рима.
Кравченко слез с подоконника и взволнованно захо-дил по комнате. Тали слушала его как зачарованная: она то кивала в знак согласия, то в недоумении пожимала плечами. Ей явно было интересно. Она и не пыталась спорить, лишь молча теребила сережку - признак того, что она напряженно думает.
Я незаметно для себя тоже увлекся, хоть тема эта никогда раньше меня особенно не интересовала. Кравченко сел за стол рядом с нами и продолжал:
- Поэтому основной задачей христиан того времени было отмежеваться от иудаизма, показать, что они - не иудеи, враги Рима, а добропорядочные и законопослушные люди, которые сами презирают этих мерзких иудеев. Сюда же, пожалуй, можно отнести и типичный механизм психологической защиты, свойственный преследуемому. Этот механизм называется "идентификация с агрессором". Пред-ставьте себе ребенка, которому только что в поликлинике сделали укол. Дома он берет куклу и начинает ее колоть вилкой или гвоздем. Это позволяет ему из "преследуемого" превратиться в преследователя, агрессора. Таким образом он легче снимает с себя стресс от потрясения и унижения, пережитого в поликлинике. Вполне возможно, что нечто подобное чувствовали и первые христиане, когда, обвиняя во всех грехах евреев, присоединялись к общей массе римских граждан, презирающих иудеев и считающих их врагами Рима.
- Да, очень интересно, - растерянно произнесла Та-ли, - но боюсь, что я не смогу понять всего этого, когда буду читать Евангелия.
- Поэтому я хотел бы, чтобы ты прочитала их на иврите, а не на английском. Надеюсь, их перевели на иврит.
- Наверняка, - сказал я, - ведь в Израиле есть ев-реи-христиане.
- Я постараюсь это узнать, - пообещал Кравченко.
Через неделю он действительно достал весь Новый Завет на иврите. Тали быстро прочитала его, и они с Кравченко несколько раз обсуждали сложные места. Иногда собирались дома у Тали, иногда у меня.
Однажды у них разгорелся жаркий спор. Владимир утверждал, что Евангелия написаны с явной антиев-рейской направленностью. Тали же считала, что, несмотря на некоторую антипатию к евреям, Евангелия - не антисемитские произведения.
- Обрати внимание, Тали, - горячо доказывал Кравченко, - как из одного Евангелия в другое переходит и усиливается тенденция снятия вины за смерть Иисуса с римского наместника и перенесение ее целиком на евреев. В Евангелии от Матфея, например, открыто говорится, что евреи, якобы, добровольно принимают на себя вину за казнь Иисуса, требуя от Пилата утвердить смертный приговор. Они, если ты помнишь, даже говорят, что кровь Иисуса будет на них и их детях, то есть не только их поколение будет виновно в этой смерти, но и многие поколения их потомков.
Представь себе такую картину: толпа евреев высыпала на улицу и требует, чтобы вражеский оккупант казнил их соплеменника по сфабрикованному ими, евреями, обвинению, причем заранее возлагают вину за эту незаконную казнь не только на себя, но и на своих еще не рожденных потомков. Совершенно невероятной выглядит сцена, когда грозный и жестокий наместник Пилат, которого в конце концов римские власти отозвали из Иудеи за бесчеловечное обращение с населением, умоляет евреев одуматься и оставить Иисуса в живых. Но беснующаяся толпа евреев про-должает настаивать на казни, и "несчастный" Пилат отступает, заранее объявляя, что он не виновен в этой казни. Ну, мыслимо ли представить себе такое?
- Я согласна, - говорила Тали, - что это выглядит как явная попытка обелить римскую власть, и это вполне естественно. Но если римский наместник не виновен в смерти Иисуса, то кто-то же должен быть виновен! Вот и получается, что кроме евреев некого было обвинить, так что евреи пострадали случайно.
- Да нет, не случайно, - настаивал Кравченко. - Ведь авторам Евангелий вполне достаточно было сказать, что виновата еврейская аристократия, которая была в оппозиции к своему народу, но авторы явно пожелали усилить эффект. Они возложили вину не на кучку богачей, а на весь народ, втянув сюда и будущие поколения евреев.
- И по этому единственному эпизоду ты делаешь вывод об антисемитизме всех Евангелий? - удивилась Тали.
- Единственному эпизоду? - взвился Кравченко. - Возьми Евангелие от Иоанна, оно все пропитано антисемитизмом. Чего стоит один этот пассаж, когда Иисус говорит евреям: "Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала...". А когда евреи требовали у Пилата: "Распни его!", а он им в ответ говорил: "Царя ли вашего распну?", и они кричали, что нет у них царя, кроме Кесаря... Это евреи-то, которые постоянно бунтовали против Рима! Как ты к этому отнесешься? Во всех Евангелиях, а в Евангелии от Иоанна особенно, проводится мысль, что именно евреи убили бога, превратившись в народ-богоубийцу. Не забудь также, что из двенадцати учеников Иисуса все Евангелия на роль предателя намеренно выбрали Иуду из-за созвучия этого имени со словом "иудеи".
- Ну, это уже смахивает на паранойю, - рассмеялась Тали.
- Никакая это не паранойя! - негодующе произнес Кравченко. - Большинство христиан до сих пор считают, что слово иудеи происходит от имени Иуды Искариота, предавшего Христа. Это был сильнейший тактический ход, оправдавший себя на протяжении веков.
Такие баталии происходили у нас в тот период почти ежедневно.
Честно говоря, мне это было малоинтересно, а Тали, казалось, увлеклась этой темой. Я еще много раз видел у нее на столе среди бумаг книгу Нового Завета.
В одну из наших встреч перед вторым путешествием Тали спросила:
- Владимир, а в чем я отправлюсь в древнюю Иу-дею?
Вопрос был настолько неожиданным, что мы с Кравченко недоуменно переглянулись.
- В каком смысле?
- В том смысле, что я хотела бы знать, во что я буду одета.
Мы с Кравченко громко рассмеялись. Женщина всегда остается женщиной. Когда Владимир принес мне одежду, мне и в голову не пришло капризничать или критиковать ее фасон. Я принял все как должное и просто стал учиться надевать и носить эти вещи.
- Тали, вечернее платье придется оставить дома, - сквозь смех сказал Кравченко.
- Но я хочу знать, во что одевались женщины в те времена, - заупрямилась Тали.
- Женщины одевались примерно так же, как мужчины, только сверху носили накидку, закрывающую голову и плечи, - объяснил Кравченко.
- Я ни за что не поверю, что женская одежда ничем не отличалась от мужской, - настаивала Тали.
- Почему ничем, размером... - пошутил Кравченко. - А если серьезно, то, очевидно, отличия были: более тонкая ткань, более яркие цвета и, вполне возможно, немного другой фасон. Только у нас нет образцов женской одежды, поэтому придется попросить нашего прежнего портного сшить для тебя одежду, похожую на мужскую, только меньшего размера. А когда мы окажемся в Иудее времен Христа, купим тебе платье в местной лавке.
- Нет, так не пойдет, - Тали деловито встала, - я хочу сама выбрать фасон одежды. Мне нужно, чтобы ты, Владимир, познакомил меня с этим портным. Я объясню ему, как надо шить. И цвет тоже очень важен. Никогда не поверю, что в древней Иудее мужчины и женщины одевались одинаково!
Кравченко вздохнул и согласился.
Глава 5,
которая окончательно определяет мою судьбу
К нашему общему удивлению, работа по созданию портативного хроноскопа продвигалась настолько бы-стро, что через несколько месяцев можно было ожидать реальных результатов. Принцип функционирования нового прибора был, разумеется, тот же самый, но теперь устройство могло уместиться в кармане пиджака, при этом радиус хроноволнового тоннеля оставался прежним.
Срок второго путешествия приближался, и Кравченко все больше нервничал. Он, конечно, понимал всю ответственность этого предприятия, предвидел трудности, которые могут воз-никнуть, и постоянно требовал обсуждений плана действий.
Владимир настаивал, чтобы мы с Тали спорили с ним и предлагали новые идеи. Кравченко говорил, что второе путешествие будет гораздо труднее и опаснее, - к сожалению, как выяснилось в дальнейшем, он оказался абсолютно прав, - поэтому мы должны очень серьезно к нему готовиться. Необходимо предусмотреть любые неожиданности. Мы должны заранее все обсудить и расписать план путешествия, не пренебрегая даже мелочами.
Я же шутил, что когда у нас будет портативный хроноскоп, мы, если что-нибудь забудем, всегда сможем перескочить в наше время и взять то, что нужно.
Оставалось определиться, в каком составе мы отправляемся в прошлое - все трое или я остаюсь.
- У каждого варианта есть свои преимущества и свои недостатки, - рассуждал Кравченко. - Если мы пойдем втроем, то, разумеется, будем чувствовать себя увереннее, но три человека больше бросаются в глаза, чем два. Кроме того, совершенно непонятно, кто мы такие и в каких отношениях состоим друг с другом.
- О шведских семьях тогда еще ничего не было известно, - улыбнулся я.
- Ты зря смеешься, Михаил, - заметил Кравченко, - ты уже, кажется, из опыта первого путешествия понял, насколько это неприятно, когда окружающие обращают на тебя внимание. Ты сразу превращаешься в параноика и можешь натворить глупостей. Помнишь, как ты ждал меня на площади перед главными воротами Лидды? Ты ведь очень тогда нервничал. А как ты ни с того ни с сего набросился на римского солдата в Эммаусе?
От этих воспоминаний мне стало не по себе.
- И что ты предлагаешь? - спросила Тали.
- Мы с Тали обязательно должны представляться супружеской парой, иначе совершенно непонятно, в каком качестве в такое путешествие отправилась женщина, - твердо сказал Кравченко. - А вот второй мужчина сюда совершенно не вписывается: на роль сына он по возрасту никак не подходит, а для друга семьи - времена не те.
- Можно представить его как спутника, с которым познакомились в дороге, - предложила Тали.
- Нет, - поморщился Кравченко. - Я считаю, что второй спутник непременно должен быть рабом. Такая компания не вызовет подозрений.
При этом Кравченко и Тали оценивающе посмотрели на меня.
- Почему вы так на меня смотрите? - возмутился я. - Вы уже решили, что раб - это я?
- Пойми, Михаил, ты моложе, а ситуация, когда супружеская пара берет в путешествие пожилого раба, будет выглядеть нелепо, - попытался успокоить меня Кравченко. - Зато потом, - и он вдруг хитро улыбнулся, - когда мы вернемся, ты сможешь по капле выдавливать из себя раба.
Не очень остроумная шутка, но я вынужден был с ним согласиться.
- Кстати, Миша, я чуть не забыл, - спохватился Кравченко, - с завтрашнего дня ты прекращаешь бриться.
- В каком смысле? - удивился я.
- В таком, что мы начинаем отращивать бороды. Ты помнишь, как нелепо мы выглядели в древней Иудее без бород?
- Представляю себе, что скажет моя сестра, когда увидит мою щетину, - вздохнул я, - она и усы-то мои с трудом переносит.
- Ничего, придумай что-нибудь. Скажи, например, что у тебя появилось раздражение на коже лица, и дерматолог порекомендовал тебе временно не бриться, - улыбнулся Владимир, довольный своей наход-чивостью.
В то время я уже начал ухаживать за Инной, и мы часто встречались. Как она отнесется к тому, что я решил отращивать бороду? Вдруг ей это не понравится? А мне бы этого не хотелось. Не стану же я рассказывать ей сказки про дерматолога. Она же - не Ольга, она все-таки врач.