Москва вошла в режим воды и листопада. Сопротивлялась крыльям. Но не долго. Опомнилась и тотчас расступилась. Чужое небо стало по колено. Колено аравийского восхода.
Рейс русский в Катманду. Знакомств пожар, обмен огнём, горячих тостов лава. Заправка в Шардже. Скуповато, жарко. Ошибка Лота. Полисмэна столб заиндевел от бесполезной соли. Пыль Эмиратов. Спекуляций пыль.
Очередное небо высоко. А там, где юг- на тропики похоже. Открыть бы небу рот- иллюминатор. Поймать за шею бы безхозного жирафа.
Предгорий раж. Палитра сухожилий отважных кряжей. Вспухшая земля от ложной грыжи громкого пространства..
Как сахар колотый вершины под рукой. И на десерт бери их сколько хочешь. Так близко тут до вкусных исполинов. Что хочется в ладонях их обнять...
Королевство непальское, здравствуй!
Порт воздушный. Борьба за извоз. Гомон, сыск и куда только смотрит король. Всё с уставом в разрез. Даже мент сухопарый бессилен. Колготится всё, носится и колобродит. Шустрых боев ватага уже уложила багаж. Куш шоферу. Бои бойко бегут за машиной. Машут громко руками. Часовые туризма не спят. Словно солнце для них чаевые. Дети машут. Прощанье и просьба в одном. До свидания, милые дети. Мы увидимся с вами во снах.
И "Maunt-Blan"- наш отель. Балаган. Бал горячей московской крови в ярких омутах сказок восточных. Кахри-ром и ракси из напитков. На десерт - этнография жён. Тугокожа, смугла здесь печаль равнодушных наперсниц разврата. Лон усталых и трудоспособных сераль. И Дворцовая площадь направо. Всюду люди, избравшие промыслом - дым. "Hash" - пароль. И за всё это доллар в ответе. Уличенные улицы сна.
Ночь. Сваямбунатх. К ступе ступени. Бесконечные марши наверх. Удержаться бы только в пространстве. Здесь так много огня, электрических столько тут звезд, что не просто понять, где же небо. Ночь. Сваямбунатх. К ступе ступени. А макаки бесстыжие курят, всё воруют подряд и кусают за дающие руки туристов, кропотливо идущих наверх. После них хоть deluge. Онанизм обезъяний отчаян. Всё здесь в сперме приматов. Их время проникнуто чувством.
Только музы не спят этой ночью. В рикш пролетках нестись по излучинам ярким Тамеля. Песни русские петь и не спать.
День. Сожжение нового трупа. Чем-то пахнет Пашупатинатх? А потом их пускают в Багмати воды вечности слушать и пить. Чем же пахнет Пашупатинатх ? Ворох дров. А под ним чьи-то пятки. Что-то больно зелёные с виду. Инквизиция реинкарнаций тоже пахнет паленым белком. Индуизм и пора превращаться. И ни плача, ни стона тебе. Словно срезали старую розу.
Сквер Дурбар. Весь буддизм здесь в торговле.. В лоб за лепту суёт одуванчик беспризорный и ласковый садхи
На руках все пермиты. И в утро вмуровано солнце. Едем под гору, в Покхару. Чичероне желает удачи. Поздравляет с почином. Вот, хват. На прощанье - отрыжка загула.
Перегруженный пыльный
с утомительным правым
и вечно орущим клаксоном
автобус. На крышу заброшены вещи.
Им проще. Никто не пихает их в пах.
Серпантин. Мы въезжаем в долину.
Хозяйкою в ней Аннапурна.
Весь ее выводок нас провожает на трекинг.
За небо подвешены айсберги гор,
словно марионетки. Видно им не хватало начала.
Театр кукольный. Занавес. Завершились они или нет?
Но какие огромные горы...
Покхара
Покхара. Свора таксёров. Все дрожит от напора. Победа - 5 рупий.
Пятибожье глядит Аннапурны, что-то пурпурной очень с утра. Мачапучхара тоже спросони. На ладони лежит словно хвост. Рыбий хвост молодых Гималаев. В устремленности здесь невесомость. По периметру сказки - Lake Side . Храм на острове. Лодки. Sale street. И везде сухопарые люди, углеводы отдавшие солнцу. Влаги нет в них, один лишь покой. Беспризорный и равновеликий бесмятежности утренних гор.
Все собаки беспечны. Заметить людей им не просто. Пьют покой, им сорваться на лай невозможно. Равнодушны коровы. Бесцельно блуждают по миру. И священные мины кладут...
Вектор трасс изменён. Без стесненья все едут по встречной. Дань британскому прошлому. Левосторонний каприз. Перезвон двухколёсных. Рожков и клаксонов крещендо. Духовые в азарте. И трейлеров дивертисмент заглушает желание слышать.
Всюду яркие кляксы туристов. Промокашки за ними снуют попрошаек и уличных садхи. Кто-то должен их лоск вытирать.
Под платаном Snake show. Рептилия явно с похмелья. Даже флейтой змеи добудится, добиться не просто. Ну не лезет на дудку змея. Йог вспотел. Фикус религиозус. "Намасте-е-е, Намасте-е-е" рассылается всем, в ком еще не угасла надежда, что удав запоёт и откроет...твоё портмоне.
Арендованный байсикл. Город. Разведка за 45 рупий. Уместиться у края. Не сдаться гудку, и колёсам не остаться непальским на память.
Курортного спокойствия, вам, тени в безветренные вечера любви.
Здесь темнеет с шести. "Моны Лизы" корма за спиной, отплывающей к Дхаулигири. На плечах Саранкота летучий голландец висит. Словно неба корсар бороздит океаны галактик.
Новолуние. Так что безветренно даже. Всё старается спать. Монстры пастбищ ушли по Пенатам. Стойла сыты. Пенаты полны. Завтра в новый полёт. Но гастрит, черт возьми, перед постригом в завтра настиг. На диете отваров живот. Остаётся подсушивать перья. Ах, и как мы еще полетаем, зацепившись за крылья планеты.
Покхара-Джомсон
Пересечение авианеба. С южного берега Аннапурны в пункт "Б" под названьем Джомсон. Мини-лайнер унёс на борту. Ему уступают дорогу семи тысяч уступы. Слишком быстро все движется в небе. Только вздрогнул едва от восторга, как тебе уже под ноги трап.
Воздух резок и остр. Пики сверху и лоджии в прикуп. Но какие огромные горы. А растут из-под ног. Набекрень всё пространство и я.
"Marco Polo". Dormidory. Тесно. Попечитель- в Мустанг трековод. Фотография Месснера. Рядом - сам хозяин. Наверное- друг. Всё без изыска тут и с окном с ярким видом на кипень застолья.
Свинг-кураж до Сваянга. Скорей, небольшая прогулка к Эдему. Небо вышло навстречу ко мне. Наконец-то в пути. Словно кили, мантр катушки здесь в редких потоках никуда не спешащих проулков. Все молитвы по кругу налево. Из углей справа гомпа. Утёс. Что ещё?. Человечество в люльке. И сзади - только прошлое время и ночь.
Экспертиза Ниппурны. Как странно. Семитысячник в няньках сегодня .
Близнеца своего опекает от жалящих камер укусов, ракурсов всяких и фокусов разных диоптрий. Без надрыва однако. Без зла. Исполин безмятежен и мил. Да и что ему фотощекотка.
Где на яблоках воздух настоян, начинается Марфа Тибета. Всё здесь в двух этажах и буддизме. Жаль закончилась Agfa. В кубышку спелёната плёнка. Марфа. Миф. Похоронено время. И в раю нету яблок спелее. Сида нет на них. Движется небо. Караваны ослов в галунах.
Чанг под музыку Петти у Бабы, у хозяина местной таверны. Ну а чанг - это местное пиво. Что-то, вроде, кумыса в саке.
Расступаются мантры буддистов, приглашая к прогулке по небу. Где поют - отгадать невозможно. Да и нужно ли, если поют.
Бесконечные горы по кругу. И круги бесконечные мантр. Пики гор. Приговоры пространства для ужатого видеоряда. Agfа кончилась. Фото- укоры. Возвращенья холодный регтайм.
Словно археоптериксы неба, вертолёты плодят ротозеев. И в надежде одной - через час проглотить их обратно. Через день, через два, через ночь. Зацепившись за снежники крылья жужжат себе что-то под нос. Нет в их песнях начала, любви.
Безымянное небо. К затерянной горпе дорога. Огорожена в озере рыба- форель. Залихватски отважна арча. Сутр прозрачные флаги. Сквозь них на просвет видно старое солнце. Дацан.
Снизу - пашни. Нарезана площадь. Разопрела под паром земля. Ярко выглядит агрокультура в ожидании совокупленья. И не чахнет она без зачатья В каравайных ломтях - рис в палитре - ниши вкусных и пёстрых террас.
Гомпа. Гонги. Алтарь. Чин дацана. Голос ветра из раковин труб. Будда в золоте. Йог. Авалакитештара. Проявлением круглого Будды. Сны разбужены будущим Богом. Препарация теста и масла. Дзамба. Гомпа. И чай с молоком. Пересолен как-будто.
Съезд всех лам из окрестных долин. Праздник тог, босых ног и такого же вечного утра. Первородства здесь нет. Право вечности - сакраментально как сан. Сын второй сможет стать только ламой. Отмолить всю семью и уйти в никуда.Ежегодная смена фигурок из дзамбы. Друг - Великий Немой. Высекает из камня слова. Проводи до обрыва, Глас Бога.
Вид на семь тысячь лет и на семь тысяч метров над уровнем моря. Проводи меня на день вперед. Завтра можно идти. Завтра - солнце.
Воды барьеры. Камня барельефы. Вцепиться в гриву вихря из Мустанга. И песней пролететь Кали Гандаки. Песок скрипит во рту. И сердце в горле.
Мустанг все ближе. Рубикон Гандаки. Путь до Кагбени. Полутон в квадрате. Воздушный поцелуй Тибета. Крепость. В дом - целый город. Город из песка. Упавшим солнцем словно битой в бабки играют дети. Разбивают - пайцы. Пересечение границы. Нелегально и судорожно похищенье кадра. Вихрь и песок. Песок и вихрь. Кагбени.
Из амстердамской ручки Apple Brandy. Нажива ночи - громкие созвездья. Клюёт, как будто. Выпьем эту ночь. Подъём с похмелья. Вид Дхаулагири. Смещенье солнца в сторону любви. Восход. И ручка на прощанье машет, машет. I see you later, may be, russian frend.
Попутных ветров, вам, Колумбы новых суток. Ночь отстаёт. И каждый - первопуток. Поломанная флейта у ручья. Мечты привычка. Менестрель тропы. Забыл мотив. И снова всё в закате.
Случайная луна на содержаньи еще полуслепого неба. Шепчет вслух. Как одноглазы исповеди ночи. Цвет рассечён. И радуга в огранке оставлена долину сторожить.
Дыханье завтра. Як бежит навстречу. Гонг соблазнителен и радость в бубенцах провозглашает Новый День Мустанга. Так близок может быть лишь Муктинатх. Буддийских солнц и света кладовая. Хроническое воспаленье псалма. Молитва всюду, даже в лепестках. Воспалена хронически молитва.
Лишь Торонгла одна в лимонной тишине и в перспективе тополей осенних. Кряхтенье рюкзака. Плечо горы на дуло окуляра столкнул печально неуклюжий як. Теперь они едины. Он и Canon. И всюду пилигримы-пилигримы. Проворных, ярких сари кавалькады, смиренных тог и босых стоп движенье. И столько ветра, солнца, столько Индий в ногах паломничества, долгих и сухих.
Джаркот попутный. Разве расстоянье измерить звуком. Хороводом песен. В развалах крепости раскормлена луна. Настойчивому утру на закланье. Отеля "Плаза" выползшая крыша. Всё уплывает медленно в ничто.
Отставшие от времени канадки. Травою придорожной убаюкан их сладкий мир. Они себе лишь снятся.
Почти отвесные ступени в Муктинатх. Всё в осени, полёте и в труде.
Ногам молитесь, добирась к небу. Когда все географии ни к чёрту. Лежат и тухнут в черепах туристов. Наука съедена и больше не нужна. В широт корсетах тесно здесь Тибету. На что ему для Азии быть частью. Когда он сам собою континент.
Буддитских солнц святыня, Муктинатх.
С мансардой лоджия и вид на пирамиду Дхаулагири. Рядом Тукуче мозолит свет своею диадемой. И сумерки как старые лакеи ей толстым пледом тело укрывают.
Семейный вечер с общими ногами под длинным прогреваемым столом. Угли под пологом. Пельмени по-тибетски. "Мо-мо" вегетативно до предела. Голландцы и баварцы...на закуску. Непальский ром и вновь порыв не спрятать. Кабак "Боб Марлей". Регги из скворешни тоскующего Рима по горам.
Заснежены дороги Торонглы. И, кажется, бессмысленней нет солнца. В глазах потухло время. Одиноко.
На столько многочисленных Тибетов - всего одна Любовь. Храм. Муктинатх.
Новомарксистский чичероне в раже. Восторг в нём вечен и экстаз идеен в его гигантских лупах чёрных глаз.
Святое омовение по кругу. Из каждой клетки вырастают руки, чтоб небо от паденья удержать. И ты опять приговорён к полёту. Над головою - песня. Снизу - пики.
А горы не измерить кинокадром..
Им было тесно в сломаной земле,
Их распирало от любви и прыти,
И плоскости законы обманув,
Они решили заблудиться в звездах;
Рванули в направленьи ярких солнц
И, вытолкнув просроченное время,
Раздвинули нависший небосвод,
Пожав плечами, небо расступилось.
Большие горы. Сломана земля.
Непроходимо небо. Словно вдруг на землю туша белая упала. Свалился рыхлый, сумасбродный снег. Зарос туманом перевал. Шанс съеден. И пропадает день-за-днём запас суровой синоптической отваги.
Дрожь золотая кряжей, чёрных пнёй. И солнце неуклюжее звенит в ветвях бесстрастных тополей рефреном тибетской осени. Речитатив ручья. Как перефраз Фассбиндера. По Кали прошли мы аки по суху. Слеза долины. Корни гор распятых. Серебряного вымысла игра. Ван-гоговские посевные. Вспашка засохшей почвы... древними плугами сочащегося песнями народа. Моложе человечества не сыщешь. Юннее нету песен. Vote for Plug. Удачного вам сельского хозяйства, участники зерна и бороны. Янтарной вам и спелой кукурузы. Бустрофедона, Вам, уверенного яка. Горит арча и тонет пастораль в протяжных звуках самых долгих песен.
Прогулка ламы с яком под уздцы. Настырно ноздри рвут короткий повод. Як возмущён. А лама щупл, но смел. Каприз не признаётся. Кто-кого. Турнир канатоборства. Як набычен. И оба выбиваются из сил.
Еще раз Время вышло. Голова, когда-то породившая секунду, усечена. Висят на тополях хронологические уши мирозданья.
Джонг. Гомпа. Сторож откровений. Итоги звезд танцующих .Дбу-чан. В бамбуковых лежат паллиативах тысячелетья будто текст один. И, видно, надо снова вспоминать забытое давно названье мира.
За Муктинатх один сто сотен снов. В коляске инвалидной - тело солнца. Вмурованное в тучу тихо спит. Провален перевал. В снегу по пояс и в будущем уснула Торонгла. Бай-бай, бай-бай, непройденное небо, до свиданья.
Небо залито свинцом. Для выстрела пулей отлито.
Облачным жиром заплывшее старое солнце.
Просто висит.
Не хватает клыков, чтоб впиваться в тяжелые скалы
И перелистывать саги сверкающей стали ему уже нечем.
Мертвые стулья мансарды отеля Гуръянга
Напоминают отныне только скелетов в музее.
За длинным столом лишь чета из Тироля осталась.
В Ho-la-rio уместить бы им новое небо,
Но покуда погода преградой,
приходится пить им биг-потами чай,
сотни рупий проигрывать в скат
или просто бездумно скучать,
упершись в чугунный кулак небосвода.
Цветы лалигурансов увядают.
И разбухает самый мокрый снег.
Нас ноги призывают к возвращенью. Джаркот повторный. Школа ламаизма. Сотрудничество камня и воды. Уроки мантр. И всё в бордовых тогах. Ладошки к Богу. Ладушки скорей.
Ну, вот и Лупра. Песня на отшибе растущих в полночь трекинговых троп. Бон-по в фаворе. Дождь забыт на крыше. И воздух весь в слезах. Не разглядеть. Устройство мира сквозь подкрылки свастик. Пока магистр шара не прочтёт, не развернёт потерянное небо во рву обочины как свиток, как хрусталь. И, кажется во благо - удалённость. Забыто небо на краю земли. Изнанка шара. Жизнь здесь заодно с бессмертием. Во благо - удалённость.
Пласт вывернут. Дно встало на попа. Проломлен грозный череп океана. Крушения кураж. Всё - набекрень. В третичном танце Афрощит с Гондваной в соитии своём верншин достигли. С геологической, вас, правдой, дни творенья!
По лону скал - извилины волны стремительно и жадно разбежались. Петроглифы просроченной воды. В одной ладони - миллионы лет. И Древний Бог выходит нам навстречу. В одежде, вытканной из редких хвой и рюш, воспетых океаном и бессмертьем.
Но небо к перерывам не готово. Эпоха третьей и седьмой воды в провинции Империи Моголов. Провал без просветленья. День - за днём. Снег по утрам как орды белых мух. Серебряные стрелы - вечерами.
Лупра как фактор бытоописанья
Отхожие места промозглы до нельзя...Все совершается на кафельных подошвах. Стерильность достигается ковшом из лона металлического бака.
Стекла тут нет. И прочих электричеств. Ночь стерегут здесь ставни со свечами. Всему, что только празднует желудок, здесь головою - хлеб из кукурузы. Он из гортани громкого тандыра огромными глазищами глядит. Тандыр прожорлив. Хвою ест с арчою. Тепло давно приручено и мышь.
Пьют чанг с кумысом из напитков гор. Под толстый шомпол выструганы ступы. Из дерева. Пока хватает сил колотят скалкой молоко кобылы.
Упершись в гобеленов мир, сидят стройнее лотоса на древней, ячьей шкуре. Столешниц фраза - свастика и то, что движется куда-то вместе с ними в обратном направлении луны, полунедельной, голубой, далёкой.
С углями ступа медная - от всех напастей холода здесь средство и аптека. В ногах её поставят, длинным ртом её раздуют, и тепло в крови. Пожара чтобы углям не стеснятся, из ступы чудо-прорези глядят. А если сверху недостаток жара - за фибулы её подвесят к небу и можно снова думать о любви.
В Непале крепче нету мест чем лбы. Пермудрость такелажная Тибета. Провизий груды, горы снаряжений, дрова, домашний скарб и утварь. В огромных и бамбуковых корзинах к их ликам приторочено монгольским. Лбы шерп куда ослов надёжней. Нет троп устойчивей, когда мощь сухожилий ног и спин уверенность с полётом заодно. И больше ни при чем сиюминутность, судьба и безымянность человека. Ногам молитесь, добирась к небу!
Съянг на прощанье угощает чангом. От напасти нет лучше медицины Внутри опять приходит всё в движенье. И только небеса преступно немы.
Печально белый голубь провожал до самого последнего порога. Ладошками порхали на прощанье "Таши Делек" большие дети Съянга.
Лупра, до встречи. До свиданья горы без возраста и люди без призора. И небылью измеренное небо до будущего вымысла прощай.
Маршрут знаком. О камни и о небо вновь спотыкаюсь и иду назад. С дорогой начинаю я якшаться и с возвращеньем в шахматы играть. Оно мне мат поставило в цейтноте. Джомсон всё тот же. Только по колено раскисший, ставший с тучей заодно.
Всё в турье и грязи ..Все надеются на проясненье.
В ладушки скука играет с бездельем.
Лучший досуг - напиваться, в чужих снах путешествовать,
мечтать о чужих перевалах, и скитаться по небу,
опять напиваться и роялистски быть преданным
тайным желаниям страсти.
Джомсон тот же Лондон. Те же фонемы "о"-"о"
также пасмурно, тот же туман,
та же выправка женщин и то же наречье,
связь пространств и надежд,
ожиданий и тайн
for your dream, Down Caroline.
В объятьях полумертвого стекла зажата ретушь гималайской ночи. И шелест губ похож на хвойный джин. Созвездья подчиняются игре и увязают в музыке осколков. Мир опереточный созвездья Сaroline. Тропической надежды оперенье. Воды живой и первой колыбель. Внушённое желание пожара.
Всё станет песней, если до утра рука не выронит как мел огромный ветер. Им рисовать так ясно и светло на небе песни, строить голоса...Как высока печаль! Услышать сны. Ответа не найти. И не узнать. В серебряных серпах чьи посиделки? Зажги свой факел, чтобы разглядеть. Бамбуковая кожа не обманет.
Звезда последняя. Горнисты разнесли в казармы гуркх кинжалы пробужденья. Начало дня. Всхлип трекинговых бот по пасмурной земле и в напраленьи утра. Гелиокоптер бдит и лопасти его перенимают эстафету света. О первых едоках хлопочет пацанва дородной и внушительной Диди. Британский вымысел. Куда пропала ты, дочь утренней серебряной долины, пера и бестолкового "люблю"? Расправленные крылья на пути твоих волшебных и воздушных снов. Созвездий постаревших лепестки срывай, встав на пуанты долгой ночи. Сюр разворован. И в ошмётки, в клочья декалькомани будущей картины.
Направленье на юг. Кали Гандаки зовёт нас ...в последние дни октября. Успех равен мужеству ног и прямому достоинству спин. Поднебесье открыто. Как шедевры мутации неба, как обломки надежд - облака. Как скульптуры, как пластика, гипс.
Марш. Ларджунг. Сердце схоже с тальнкой. Всё в осколках разбитого неба. Хоровод зодиака. Металлурги всходящей луны. Она в стане прокатном. В сиянии газовых перьев словно рыба летит. Ночь опасна для острого взора. Возвращение к смерти. Пора.
Глетчер Дхаулагири
Под старым ледником лежит оазис таких тяжёлых гималайских сосен - подушкою под ребра исполина. Еще Нилгири даже не в ущербе. Она всего лишь в карауле сна и гордых саблезубых василисков. Держать глаза на мушке постоянно - задача двух гигантов равноправных.
Под водопадом - серебро струится. Растопленной вершины кубометры. Сад заповедный умерших камней. И тропы стерегут здесь два орла. В тени их крыльев воскресает вечер. Лалигурансы. Галька. 3 и 200. Бамбук нередок, правда худосочен. И только здесь подагра льда расскажет как наледи чернеет кожура и вязнут ноги в волдырях сугробов. Как голос звонок вздорных ручейков.
Скользят высоты - атрибуты страсти. Цепляются за плечи облака. По кряжу, по облезлому, назло всё жадно рвётся вниз. По языку шершавому навстречу разложенью, опустошенью, новой пустоте. Небес упавших вид свиреп и мутен. И бесприютен многогорбый мир, когда обледеневшее пространство подранком воющим ложится в чистый гроб. Слагаемые разложенья. Сон и лёд.
Жизнь отступила. Трещины спешат по следу рыхлому. И жадно ртами рыщут. Мгновенья мутные капканов и силков. Одна надежда на мениск и мозг проворной, неизношенной ступни. Тяжёлым снегом смытые селенья, деревьев повреждённые сердца - не больше, чем слепые очевидцы пространства при смерти и суеты сует.
Игра лепестков
Спуск в Лету. Значит вечность по соседству. В колючей робе вихря из песка. С мостов сдувает, cносит с ног и с неба. Калигандакских бриджей рубежи. Гимнаст воздушный словно на батутах я прохожу летящие мосты. От своего бы не отстать дыханья. За ветром бы неистовым успеть.
Ритм падающей капли - Леты ритм. Утёс с утёсом строят безмятежность.Сырая радость вечносочных гор. Оптических шедевры откровений. Мы исчезаем. В капле и в дыму.
Коленных чаш активный диалог под утренний речитатив Гандаки. И мы в пути. И колотое солнце в огромных лёгких сказку стережёт. Огня сыны и и дети откровений.
Сны в Татопани. Время стало уже. И небо уже тоже и ущелье. Щелей всё меньше для затвора, кадра. темнеет раньше . Все спускаться ниже. и времени и неба - меньше-меньше.
И снова вниз. Под тамбурины, флейты носильщиков на прибыльных привалах.. И до любви к печальной высоте- дистанция тонального размера. Лбы
отдыхаютот труда и нош.
Очередной парад четвероногих. Парнокопытных - если присмотреться. В шеренгу - бунт горящих галунов. И в каждом лбу живёт зеркал созвездье. На каждой шее - гогот бубенцов..
Непальский урожай на плоских крышах. Разнобобова, балобольна снедь. Большой горох готовится к долп-хату, и кукуруза в тестовый замес. под скаты ниш подвешены початки за косы пожелтевшие свои.
Рупса. И водопад. громокипящий кубок. Взрыв ртутной колбы. Брызги серебра. Прикосновенье самой острой бритвы к ущелья неухоженной щетине. Музыка неба голого и льда. Вихрь, рухнувший в пучину мирозданья.. И я бы стал его разнорабочим, но слишком сыро и дорога вновь бросает утомительный ошейник. Уводит и уводит в никуда.
Бамбук с бамбуком спорят по дороге. Когда кора в себе находит буквы, тогда из стебля вырастает книга. А не найдёт - появится банан. .
Закат последний под пустым Нилгири.. А завтра скобки солнца Анапурна уже раздвинет утренним плечом.
дощатых стенок Татопани холод. Источник минеральный на цепи, посажен в кадку. Только тронь - согреет остывший пепел ветеранов дня.