Мне было уже восемь, когда родилась сестра. Отец назвал ее Нина. Я уже был братом двух старших сестер. Но младшая сестра - совсем другое дело. Наверное, нянька-брат я был приличный. Мы вместе с матерью вынянчили мою младшую сестренку, я так предполагаю.
Нине было три годика, когда прохожая назойливая цыганка нагадала, наворожила, брякнула, что сестренке надо до пяти лет остерегаться воды. Я услышал: Нинка утонет. До пяти лет ее надо беречь от воды, утонет. Непременно. После пяти все нормально, а до пяти - боже упаси.
Нинка была девушка очень непоседливая, динамичная, склонная к побегу, неисповедимая, неуловимая, а тревожной воды окрест было сколько угодно: глубоководная яма посреди Могочино, два болота, где мы ловили гальянов, суровая Обь, Протока, озёра за дамбой. И наводнение весной, когда Могочино со своей дамбой оказывалось как в блюдце среди океанского разлива.
Пацан впал в панику.
Мне потом мать рассказывала и комментировала. Я пас каждый нинкин шаг. Если она приближалась к воде - то только под моим надзором. В воду только со мной. Но я же ходил в школу, а Нинку не посадишь рядом за парту. Она оставалась без братского присмотра и призора. Я приходил из школы - сестры нет. Я сразу бросался в поиск. Я знал все Нинкины тайные схроны, девичьи тайны, сакральные явки и сокровенные уловки.
Матери часто доставалось от меня.
- Какая ты мать, если не знаешь, где твоя дочь.
- Это кошмар! - счастливо комментировала мать. Кажется, она совсем не переживала от цыганского предсказания. Это был кошмар. Однажды в воскресенье я разыскивал
свою беспутную сестру весь летний день. Все известные водоемы были обследованы с тщательностью, которой позавидовал бы и сэр Холмс. Я был в отчаянии, кажется, ревел. Нинка с подружками играла в соседском сарайчике и не подозревала о моих смертельных страданиях. Кажется, ее удручала моя бешеная страсть. Мы отпраздновали ее пятилетие. Цыганское заклятие снято.
Моя сестра Нина Константиновна живет нынче в Приднестровье. Занесло к цыганам! Братского присмотра рядом не оказалось.
***
ВСЕ КРАСИВОЕ В ЖИЗНИ - НИНА
Нежно люблю лебедей на пруду. На картинке. Картина на клеенке. Лебеди изысканно
Сами лебеди - ах! Бездна вкуса.Достойно музея Гугенхейма. Третьяковка упускает шансы. Как всегда - ничего не понимает.
Я как только родился, наверное, спал в кроватке, а на стене вместо коврика висела картина на клеенке. Безымянные лебеди. Изысканный пейзаж. Может, это был коврик у
кровати сестер.
Через улицу наискосок стоял дом, где жила красивая девушка Нина Смирнова (все мои первые увлечения обязательно обозначались Нина: старая библиотекарша Нина, одноклассница с перспективной фамилией Бездетко, еще одна взрослая библиотекарша).
Утонченная, не деревенская Нина Смирнова была меня значительно старше, эдак на школу, и поэтому окончательно недоступна, но никто мне не мешал вздыхать по поводу ее суверенной и опрометчивой красоты. Ее отец считался художником. Он редко случался дома, где-то пропадал,известно, какие у художников долгие пропащие экспедиции.
Художник в нашей деревне! Все клеенчатые ковры и коврики в домах впечатлительных могочинских домохозяек рисовал нинин отец. Все лебеди его. Я, правда,тогда не понимал, почему Нина - Смирнова, а он - Герасимов. Это было не просто непонятно - необъяснимо. Деревенский мэтр, естественно, богемно пил, но это тем более не мешало мне восторгаться неизъяснимой красотой дочери художника. Их дом и богемный сарайчик были заставлены картинами. Десятки, сотни красивых лебедей красиво плыли по красивым водам.
Много лет прошло, дети разъехались, жена умерла, старый Герасимов жил один - анахоретом. Хозяйства, в отличие от всех соседей, он не вел. Что-то мне понадобилось
у него спросить (наверное, про Нину, или почему она-то - Смирнова). Мэтр выходил из гулкого многомесячного запоя, отпивался крепкой ухой. В пустом доме, увешанном
клеенками с лебедями, стоял трудный запах и непереносимый бардак.
- Спросу нет, - ответил мне щетинистый старик на мой вопрос о том, как движется эстетический бизнес. - Не ценит народ подлинного искусства. Уродство ценит. Красоту
не ценит.
Из полутьмы ветхой засранной комнаты на меня плыли белые лебеди, красиво изгибая величественные деревянные шеи. Красивые птицы десятой пятилетки. Его называли - пролетарский богомаз. Икон он никогда не рисовал, и скорее всего, никогда ни во что не верил, кроме собственного таланта. Улица Пролетарская далековато от улицы Школьной. Может, он раньше жил на Пролетарской? Но к нему прилипло. И сам он с непонятной
гордостью именовал себя "богомазом". Почему-то ценил,хотя, понятно, с "богомазом" явно преувеличивал. До приличного богомаза ему было далековато.
Но в искусстве что важно? - старание, стремление и величие замысла. Так? Все это у него присутствовало, он был человеком искусства, истинный художник, а уровень мастерства никакого значения не имеет, и, скорее всего, в подлинном творчестве просто противопоказан. Ведь смыслит он что-то в красоте, этот неявный отец томной деревенской красавицы Нины. Неужели не смыслит?
Это мы придумываем новые образы красоты, а он честно служит подлинной - красоте истины.
- А Нинка за офицера вышла. Не повезло. Ветер-девка...