Он старик ласковый, и каждое свое обращение ко мне начинал так: "Милок". Впрочем, к другим так же.
Но учитель беспощадный. Наверное, в толк не мог взять, как это пятнадцатилетний верзила не умеет управлять обласком. Он не мой дед, он родной Володин дед.
Он-то сам, дед Максим, наверное, прямо в обласке родился, поэтому сложность этого искусства не вмешалась в его представления о мире. Рыба плавает - мужик управляет
обласком. Какие сложности? Когда он понял, что со мной эти незыблемые устои с наскока не получатся, настроился на долгую учебу. Сразу за огородом у него протекала удоб-
ная старица: не широкая, не глубокая и длинная. Искупаться я мог, утонуть - просто бы не получилось.
Обласок - древний водоходный корабль из ствола осины - на одного матроса-пассажира. Можно, и на двух, но это уже, пожалуй, лишнее. Рыбак, рыбацкое дело - одинокое.
Кажется, у обласка есть точка, которую, если нашел - будешь уже как влитой и частью обласка. Но она никак не находится. Обласок крутится и норовит выронить седока в
воду. Впрочем, вода теплая, и когда в очередной раз я оказываюсь в воде, мне это почти приятно.
Дед Максим сердится. Надо снова укрощать это неукротимое осиновое дупло...
ЛИДА В СУЛЗАТЕ
Она девочка не простая. Она внучка местного знаменитого революционера. Ему в Томске даже доска каменная какая-то важная висит. Еремин очень гордится, что у него, простого пролетария, советского работяги, есть такие далекие родственники. У власти большевики - они чтут своих предтеч.
Баба Липа возле Лиды стелется, карамелек кладет в блюдечко побольше, и баблипин запашистый чай в лидиной чашке еще запашистей.
Лиду отправили в Сулзат на все лето. Как и меня. Я ее чуть постарше. Значит, ей лет девять. Я сплю в кухоньке на сундуке, она тут же - с бабой Липой. Мы купаемся на задах дни напролет, ходим в ближнюю тайгу рвать шиповник, балуемся на сеновале. Она не такая как все. Она очень красивая. У нее всегда влажные и блестящие глаза, она честно рада, что ты есть. У нее важная походка, она очень строгая. Не визжит, даже когда ее щекочешь. Жмурится изо всех сил и хохочет. Мне кажется, что у нее где-то внутри солнышко. Она такая теплая и лучистая.
У нее есть какие-то девчоночьи обязанности и ответственность. С бабой Липой они по-свойски секретничают.
Я понимаю, на свете есть девочки. Они другие. Я больше ее никогда в жизни не увижу после того лета. Может, ее и забрали пораньше и повезли на какой-то важный курорт.
ЕРЕМИНСКИЕ КАРАСИ
Настоящая тайга - в Красноярском крае. Классика!
Правый берег Енисея. Океан. Безбрежно. До горизонта. Хвойный океан. Я ее смотрел в Ярцево и Ворогово. Сразу за деревенской околицей началось- и как в пучину. Без конца и без края. И очень мало речек.
Я поднялся на самолете АН-2: под нами желтый сплошняк - тайга лиственная. Мы два часа летели до Игарки - беспросветно: пылающие осенние лиственницы. Без вкраплений. Редкие пятнышки озер и петельки скромных речек.
Не то у нас... Наша тайга в Сибири по-западному - пожиже. Воды много. Темные воды. Кромешная тьма болот. Реки, озера и таежные хвойные массивы обязательно чередуются с мощным или хилым березняком.
Я все думаю, почему мне повезло на зятя, мужа сестры. Он учил меня настоящей жизни, можно сказать - мужской, а попросту - жизни почти первобытного человека - добывать. Пропитание. Рыбу. Зверя. Мясо. Деньги на жизнь. Но лучше - натурально.
Конечно, он цинично использовал меня, как грубую физическую силу. Молодую. Ни хера не соображающую. Это же надо - три километра по болотам-буреломам тащить эти трехпудовые мешки. С живыми карасями.
Зачем столько карасей?
Большие уловы почему-то всегда - за тридевять земель, за болотами-буреломами. Нет, чтобы сразу у дороги, или у бережка судоходной (хотя бы для обласка) речки.
В тот раз мы уломали, наверное, верст за двадцать. Сулзат сам по себе глухомань, глуше не бывает. А надо еще и от Сулзата в такую далину! Мужики - Володя Пшеничников, Денисыч и сам Еремин добывали. На том озере густо шел карась. Мне была поручена самая ответственная часть.
От речного берега, где мы пристали на своем моторном ковчеге, до уловистого озера было километра три. Болото. Болотище. Чахлый березняк. Жидкая тропинка. Тайга называется! По ней я и должен был выносить улов. Мужики щедро вываливали в мешок очередной улов. Набиралось ведер пять-шесть. Три-четыре пуда. Караси - народ живучий. Если бы это был просто груз. Это была живая, колышущаяся масса. Мешок на моих плечах трепетал, почище если бы я нес на своих плечах какую-нибудь толстую непокорную пленницу. Русалку, скажем.
По болоту.
Шаг ступить и - провалиться.
Повело в бок.
Кочки.
Надо прыгнуть с кочки на кочку.
Лужа.
В лужу!
Пот заливает лоб.
Очки запотели.
Конечно, я спортсмен.
Чемпион школы по марафону.
Три километра - моя коронка.
Когда они кончатся, проклятые три километра!
Надо остановиться, передохнуть.
Но если остановишься - можно уже мешок обратно на
плечо и не взгромоздить.
Боже, зачем мне эти караси?!
Мужикам хорошо, они выбирают в ведра карасей по одному. В самом крупном весу не больше кило. Слава Богу! - берег.
Можно передохнуть.
Назад попроще.
А карась одурел. Прет. Мужики счастливы.
Духотища. Июнь.
Я весь в липком поту.
Я мокр - от яиц до ягодиц.
У мужиков с собой бутылочка.
Немножко обмяк от братских ста грамм.
Я сделал пять ходок.
Даже они такого не упомнят - пятнадцать пудов карася за один присест.
В Сулзате моя добрая сестра Надюша раздает даровых карасей соседям. Не жалеет...