Аннотация: скоро 5 марта
(из книги "Река возвращается)
Я научился читать рано, и это означало, что в детстве мне много пришлось читать о Сталине. Какие книжки в деревне после войны?! А если они и есть, значит, там обязательно будет про Сталина. Больше, понятно, стихами, но наверняка и прозой. Есть семейная легенда, что еще до школы я записался в библиотеку в рабочем клубе, и первая библиотечная книга, которую я принес на дом,была... "Капитал" Маркса.
Маркс мне не пошел, и я принес "Войну и мир". Самое интересное, что пытался читать французский текст ЛьваТолстого. Читатель я капитальный.
Так вот о Сталине.
Значит, мне уже семь, я еще не учусь, но читаю. Радио, репродуктора в нашем домике не было. Может быть, дороговато для отца. Почему-то радио он в дом не провел.
Одним словом, 5 марта радио мы слушали не дома, а у соседей, наверное, у тети Нюры Чепчуговой.
Тетя Нюра живет неопрятно, кажется, староверка, но неаккуратная хозяйка. Грязновато в хатке, темно. Но на стене репродуктор - классический рупор сталинской эпохи, круглое колесо.
Бабы слушают репродуктор и ревут. Сначала слушали сурово, тревожно, растерянно, потом одна зарыдала навзрыд. И все - в голос. Ревут истово, сдерживаясь, но, не умея сдержаться. Шмыгают носами. Мне ничего не понятно, но одно ясно - произошло что-то страшное. Жизнь рушится, мир сотрясается.
Мать ревет. Я мать плачущей вижу первый раз. Ей страшно, а мне еще страшней.
Я даже не прошу объяснить, что происходит. Произошло страшное, впереди мрак. Может, завтра жизнь завершится. У всех. Называется: Сталин умер.
Первое страшное в жизни у меня: Сталин умер!
Это страшнее, чем если бы умер кто-то из самых близких. Близкие - понятно.
Наверное, в классе шестом, нам задали сочинение: Самый памятный день в твоей жизни. Я недолго думал и написал: 5 марта 1953 года.
При одной грамматической ошибке учительница поставила мне заслуженную двойку(явно после ХХ съезда КПСС) и зло прошипела:
- Оригинал! Другого в жизни у него не было.
Я встретился со Сталиным еще раз, будучи в зрелом возрасте, совершенно неожиданно. Какая-то крупная журналистская тусовка проходила в центре Москвы в некоем государственном зале, может быть, Георгиевском. Официальном, державном. На кофе-брейке я уклонился от маршрута, заблудился и бессистемно тыкался во все двери, шел по длинным коридорам, каким-то закоулкам. Открыл дверь в большой зал, прошел несколько шагов и увидел гроб.
Настоящий мертвый Сталин, по-настоящему мертвый, восковой, похоронно обряженный.
Я обошел гроб со всех сторон. Как живой! По-настоящему мертвый.
В зале стояла мертвая тишина, пустая тишина, даже голосов где-нибудь вдали за стенами не было слышно. Тотальная тишина. У меня было время и, наверное, я мог бы
обстоятельно постоять с трупом вождя, но чего-то вдруг забоялся, необъяснимая тревога пронзила все мое существо, я почувствовал какую-то несусветную уязвимость и бросился вон.
Это было второе страшное в жизни. И тоже называется: Сталин умер!