У неё были новые зубы. Они стоили огромных денег и были изготовлены за счёт "социала". Она гордо носила их и охотно показывала всем знакомым и незнакомым. Я тотчас влюбилась в Розу, в её широкую пластмассовую улыбку.
Я увидела её впервые на нашей широкой просторной кухне в ряду десяти плит. Она ступала грациозно, несмотря на полноту, вся светилась, как будто несла не поднос с куриными окорочками, а ковчег со Святыми Дарами. Роза сообщила мне, как здорово, бляха-муха, что можно вот так просто запустить в духовку эти куриные ножки и сразу накормить большое семейство: шестерых детей и отца. Все они живут в "хайме" в одной комнате, квартиру для такой комнаты найти трудно. Да ведь и без квартиры хорошо. Все три года, что она в Германии живёт, она себя, бляха-муха, человеком чувствует.
- Я - сильная. Раньше в деревне пёрла всё на себе, как танк. Сама сыр делала, готовила масло и сметану, хлеб пекла. Каждый день в 4 утра подъём - и на работу коров доить. Эти коровы мне по сию пору снятся. А здесь же курорт!
И Роза для весомости добавляла свою "бляху-муху". Она клала тяжёлую руку на моё плечо, и мне как-то легчало.
Роза Зальцкрюгер - царица нашей общаги... Своей открытостью и простодушием она скрасила мне начало жизни на чужбине, полное сомнений и тягостных раздумий.
Общежитие, что расположилось в бывших казармах Бундесвера в маленьком Рейнландском городке недалеко от Аахена, стало моим первым пристанищем на этой земле, а доярка Роза - бесценным собеседником и утешителем.
Днём мимо нас важно проходили из здания в здание чиновники военного ведомства, господа со шпионскими лицами, в костюмах и при галстуках. Они взглядывали как бы сквозь и мимо странных обитателей "хайма", бессмысленно скитающихся по двору. Деревенские бабушки в русских платках, перевезённые на историческую родину в полусознательном состоянии, облюбовали себе скамейку у самого входа в военную контору. Они сидели с суровыми пергаментными лицами, никак не реагируя на чиновников, как будто всю жизнь провели при Бундесвере. Занятно было думать, что те и другие немцы. Общего между ними обнаруживалось столько же, сколько, скажем, между хомяком и скаковой лошадью. Старухи неспешно разговаривали на швабском наречии, на том. Что пронесли через столетия их предки. Крохотный городишко казался им чудовищным мегаполисом. Они старались не покидать скамейку, которая заменяла им "малую родину". Матерясь, носились по двору их внуки. Им предстояло волнующее превращение в европейцев XXI века. Густо, тоскливо пахло едой. Дочери старушек готовили с утра до поздней ночи, они радовались пище, стараясь набить ею потуже прожорливых детей.
А в тот час, когда бабушки уже смотрели сны о покинутых деревнях, а их дети - "эротик" по "ящикам", подобранным на немецких помойках, в тот поздний час начиналась репетиция духового военного оркестра. Под глуховатые звуки немецких маршей парами, тройками и "повзводно" прогуливались беженцы-интеллигенты. Они как бы разыгрывали по ролям известную пьесу из жизни "бывших" - "На дне": ныли, расписывали друг другу свои былые достижения, престиж, как дети, хвастались, оплакивали оставленные квартиры, дачи. Был здесь свой "Барон" - провинциальный профессор, остро переживающий унизительное пребывание в ночлежке на средства социаламта. Была дама, являющая постоянно свою образованность: в пять лет она уже прочла "Робинзона Крузо", а в пятнадцать всего Мопассана. Наша "Настя", истеричная, созревшая для любовных утех девица, рассказывала о своём успехе у противоположного пола ("Я вошла - все упали!"). Были среди нас и "артисты", и "сатины", каждый со своей темой и репликой. Герои нашей пьесы вспоминали, какими они были "белыми и пушистыми", вздыхали и философствованием глушили горечь нового опыта. Пытались оттянуть момент возвращения в душные комнаты, где в койках уже сопели их старые матери, дети, тёщи, внуки.
С тех пор прошло немало лет. Большинство поднялось "со дна". Профессор работает в солидной фирме. На двери его кабинета так и написано: "Профессор". "Настя закончила гимназию, сменила десяток "фройндов" изучает экономику в университете. Культурная дама уже живёт в собственном доме. "Сатин" купил шикарную машину, "артист" женился на богатой... Но тогда они, и, очевидно, я в их числе, были подобны цитатам, вырванным из контекста и тем лишённых всякого смысла.
Доярка Роза, в отличие от всех прочих, оставалась полноценной строкой, звучащей вне зависимости от возможного окружения.
Среди обитателей нашего "дна" Роза, наверное, играла роль этакого "Луки-утешителя". Только с Розой унылыми зимними вечерами я могла поговорить о главном: о любви, о душе. Только в ней находила я сочувствие.
Когда интеллигенция под звуки немецких маршей начинала своё кружение в поисках утраченного смысла, я устремлялась к Розе Зальцкрюгер в её крошечную комнатушку, которой ей выделил, как матери-героине и старожилу общаги комендант Хельмут. Кажется, Роза ему немного нравилась.
У Розы шестеро детей (старшей тогда было двадцать, младшей - пять, она родила их от пяти достойных своих избранников. Доярка Роза была рабой любви. Она загибала пальцы на большой крепкой пятерне:
- Первый обещал жениться, а после завалил прямо в поле. Я родила, а он взял и в другую деревню перебрался. Второй и третий жениться даже не обещали, а так только - гуляли. А я как влюблюсь - всё забываю. Четвёртый и вовсе был женат, ходил тайком. От него у меня двое. А пятый...- тут Роза подпирала кулаком толстую щёку, и глаза её увлажнялись, - от него последняя девчонка - Маринка. Вишь. Какая она чернявая и кудрявая, вся в него. Моего азербайджанца. Приехал он к нам в деревню что-то строить. А я сразу и влюбилась. Ну и забеременела. Он жениться ведь обещал, если сына рожу. Я таюсь, живот свой дома от всех скрываю. Когда отец узнал, стал он меня доставать. А я так сказала: "Будете ругаться - корову заберу и уйду!". У нас две коровы было. Сына ждала, а у меня девочка получилась. Азербайджанец тут и исчез.
- Роза так замуж и не вышла, а семейная жизнь окрасилась для неё в тона мечтательно-романтические.
- Если когда-нибудь муж у меня появится, я его в сервант поставлю, ничего ему делать не дам, только пыль сдувать с него буду.
Все предки Розы Зальцкрюгер жили когда-то на Украине. Деда, председателя колхоза, в известное время расстреляли, остальных же выслали. На выселках в Вологодской области седьмым ребёнком в семье родилась Роза. Жили двадцать лет под комендатурой, без паспорта. Наконец, переехали на Алтай, в немецкий посёлок. Мать работала дояркой, отец - трактористом. Роза закончила семь классов и тоже подалась в доярки. Ничего у них в начале не было: ни одежды, ни двора. Спали в хлеву на полу, как придётся. От тяжкой такой жизни мама умерла рано, а семья с 72-го года стала проситься в Германию. Да что толку! Их не отпускали: кто работать будет, кто коров доить? Роза же о Германии ничего не знала, да и не особенно рвалась, та, небось, сон какой-то... А знала она только, что есть на свете село Табуны, знала своих детей и своих мужиков неверных.
Через много лет родной брат отца, который давно в Германию уехал, вызволил их всё-таки. Перед отъездом Роза зарезала всех кур - угощение было на весь посёлок. Ехать она не боялась, ей всё равно было, уж очень она устала...
Трое суток добиралась до Москвы, трое суток без сна провела в Москве на Белорусском вокзале. Роза привязала полуторагодовалую Маринку к себе и гуляла кругом.
- Знаешь, какой я сюда приехала? Седая и без зубов, как какая старая карга. А мне-то, бляха-муха, было всего 35. А чего на мне было надето! Домашний халат, спортивные штаны и домашние тапки. Я в них всю зиму проходила, пока туфли себе купила. Немцы на меня как на какую ненормальную смотрели. А мужчина из Красного креста, как нас встретил, принял меня даже за бабушку. А я как зареву, бляха-муха! А теперь я снова помолодела.
У Розы всё новое: зубы, платья, перманент каштановый, маникюр. Снова можно замуж хотеть. Чего уж ныть?
- Когда нас в первый лагерь привезли, столы для нас накрыли, детям дали конфет - я от того просто обалдела. Бляха-муха! Какая разница между Россией и Германией! Правда, первое время всё-таки ночами плакала - ни друзей, никого. Плевать и на шмотки, и на всё. И леса у них нет такого. И степи. Я же в степи выросла. Боже мой! Как выгонишь телят - простор! Но в Россию не вернусь. Боюсь я...
Я взглянула на неё в недоумении. Чего может бояться эта сильная, видавшая виды баба? Неужели доярка Роза, которой от немецких предков досталась не пресловутая немецкая сентиментальность, пунктуальность или любовь к порядку, а только непривычная для русского уха фамилия Зальцкрюгер, заговорит о политической нестабильности в России и пустится в пространные рассуждения о преследовании этнических немцев?
Но Роза приблизила ко мне своё круглое лицо со сверкающими глазами и поведала:
- Летающих тарелок ужас как боюсь. У нас на Алтае от них житья нету. Выхожу утром в четыре часа коров доить. А напротив дома шар висит бордовый. Стоит себе, бляха-муха, и не уходит. Я пошла - и он поплыл. Я стала, и он остановился. Никого кругом нет, темно, только от шара лучи идут, и на ферме лампочка светит. Я пошла - и он поплыл. Я стала - и он остановился. Я уже про летающие тарелки слышала, что они людей забирают. Припугнулась я, понеслась на ферму. "Видели?!", - кричу. А бабы мне так спокойно: "Да видели мы! А чего такого-то? Ну, летающая тарелка...".
Больше Роза ничего не боялась. Слабела же она только от любви. Вскоре она, как всегда, безнадежно влюбилась в 25-летнего армянина, ищущего по стечению обстоятельств убежища в Германии. Своими кучерявыми чёрными волосами он напомнил ей обожаемого азербайджанца. Был он господин весьма важный и сердился на Розу за её простоту да и присказку "бляха-муха" не жаловал.. Появлялся редко, когда заблагорассудится. А Роза каждый вечер красила губы, накрывала на стол в жалованной ей комнатушке и напряжённо ждала, вглядываясь в тёмное окно и тяжко вздыхая.
Я видела, как она, молча страдая, тихо плакала. Угощала меня коньяком, не мне предназначенным, а потом вдруг начинала хохотать сама над собой, а я снова могла любоваться её красивыми зубами. А через месяц возлюбленный и вовсе исчез, как исчезали все Розины мужчины. Как знать, может умыкали их инопланетяне на своих летающих тарелках, тех, что, возможно, не зря так боялась Роза.