Начало моей новой жизни в новой стране совпало с Новым годом.
Предновогодний немецкий городок согрел меня ярким солнцем. Цвели цветы, и после заснеженного Питера всё представлялось мне сном. Казалось бы, сон был приятный, но почему-то очень хотелось проснуться дома на своём дранном диванчике. А потом, меся снег с грязью, плестись к метро, где в тусклом вагоне меня стиснут дышащие перегаром, уже с утра усталые соотечественники.
В этой симпатичной дыре у меня был один на всю Германию знакомый, сильно пьющий литератор. Этого чудака по фамилии Бессупов когда-то за большую русскую душу полюбила немецкая женщина по имени Уши. Он, видите ли, показался ей тонким и оригинальным. Мне это было странно - ведь у нас таких самобытных в каждую распивочную набивалось уйма. Уши увезла Бессупова вместе с его "комплексами", запоями и мучительной рефлексией в этот самый городишко, откуда он присылал нам отчаянные письма: женщины, мол, некрасивые, водка - слабая, и вообще не только этот городишко, но и вся Германия, и хвалённая Европа - дыра.
Конечно, он нам обрадовался, как новогоднему подарку, тем более, что мы ему много водки русской привезли. И он мог нам пожаловаться на здешнюю жизнь.
- Смотри, в Новый год ни снега у них, ни хрена, - стыдил он немцев, - А чуть выпадет - ну, буквально три снежинки - у них паника! Автобусы и машины медленно так катят, как катафалки, и лица у водителей от страха бледные, как у покойников. Так что даже хорошо, что нет снега.
Рождество Бессупову пришлось проскучать в Ушином семейном кругу. Её папочка, воспитанник "Гитлер-югенда", сентиментально пиликал на скрипке, мамочка утирала слезу, а русский литератор, краснея физиономией, пытался захмелеть от слабой немецкой водки.
- Зато Новый год - наш! - потирал в предвкушении руки Бессупов и даже облизывался, - Погуляем! Правда, моя немчиков своих малохольных пригласит. Да они смирные.
Новогодний вечер был тёплым, словно украинская ночь. Мы принарядились так, как принято в лучших домах постсоветского пространства - не дорого, но сердито. Я напялила декольтированное платье "в пол", а мужу нацепила галстук. "Проще надо, проще", - морщился он. Мы с собой водки отечественной прихватили и набор русских разносолов - жирных, сытных и вредных.
Бессупов, уже принявший, встретил нас с объятиями. Он был не при галстуке. На нём были вздеты какие-то пижамные штаны в обтяжку и драная футболка. Его Уши, сутулая и скромная на вид, по-товарищески крепко пожала нам руки и что-то сказала мужу, из чего мы поняли только - "шац". Бессупов уже сообщил нам, что он теперь "шац", то есть "сокровище". "Истинное!" - согласились мы.
- Моя "зелёная" пошла отчёт дописывать, сколько она лягушек через дорогу перенесла, - перевёл он нам краткое содержание речи жены.
- Чего это ты её зелёной обзываешь? - спрашиваем.
У доброй некрасивой Уши был действительно зеленоватый цвет лица, но при чём тут лягушки?
- Да при чём тут цвет лица?! - загоготал Бессубов, - Она в партии "зелёных", понимаете? За экологию борется. Знаете, какие они лютые? За охотниками тут по лесу гонялись, чтобы те животных не убивали - убить их были готовы! И лягушек-путешественниц через дорогу переносят, чтобы те под колёсами не погибли. Гуманисты!
Мы сели за стол, стали выпивать и закусывать, а Бессупов по мере опрокидывания в себя прозрачной, как слеза, жидкости становился всё крикливее и бурливее.
За окном началась пальба. Это немцы устроили новогодние фейерверки. Как разноцветные брызги шампанского.
- Чего радуетесь-то? Чего головы в окна повысовывали? - тупо острил Бессупов, - Немцы в городе! Стреляют уже, что, не страшно? Сначала шутя, а, как узнают, сколько вас понаехало...
И тут раздался звонок, затем послышалась в коридоре немецкая речь, и вскоре Уши ввела в комнату компанию её друзей.
- Олоф, Рольф, Кордула, Гизела, - вежливо представила она нам приятелей, - и...
Пятым был чёрнокожий, узкий и длинный человек с чрезвычайно толстыми даже для африканца губами.
- Муква, - прогудел он, сложив их в трубу.
- Это дружок Гизелы, - прокомментировал Бессупов, - Мою бабу привлекают загадочные русские, а её подружку - необузданные африканские. Глядите, тамтамы притащили. Будут барабанить - так что держитесь.
Вся компания была одета, мягко говоря, небрежно, будто они только что из лесу вышли или собрались в туристский поход: сапоги, которые у нас называли, простите, "говнодавами", поношенные заляпанные штаны и болтающиеся свитера грубой вязки. Надо признать, что я в своём постсоветском наряде и мой муж при галстуке выглядели рядом с левыми немцами нелепо. "Я тебе что говорил?" - прошипел мне на ухо муж.
Немцы принесли с собой по банке пива и много чипсов, поставили всё на свою сторону стола и сели несколько поодаль от нас. Как-то всё ужимались, хотя исподволь поглядывали с недоверием.
Я поймала взгляд Олофа и, указав на салат "Оливье", почему-то очень громко произнесла:
- Русише шпециалитет, гут! Давай!
- Nein, danke, - покраснел отчего-то Олоф и совсем уж сжался.
- Чего это они, дикие что ли? - спросила я хозяина дома.
Бессупов был хорош - пол бутылки "беленькой" опустошил. Он с радостью пустился в разглагольствования о русско-немецких отношениях.
- Это страх! Немчики впитали его с молоком матери. В каждом из вас видится им тот "руссише зольдат", который так напугал их дедов. И салатов ваших есть не станут, потому как побаиваются. И все они, между прочим, вегетарианцы - трупов убитых животных не жрут!
- Значит, чёрных они не боятся, а нас боятся... - чуть обиделась я.
- Они ведь "зелёные", а "зелёные" чёрных любят.
Так мы сидели и выпивали, и поедали свои жирные салаты, а немцы с Муквой грызли чипсы и потягивали пиво. Молча.
Вдруг взъерошенный Рольф произнёс какую-то тираду с вопросом в конце.
- Ну, держись, ребята, он вас просит объяснить, почему в России социализм накрылся. Ведь идея-то говорит хорошая, - заржал Бессупов, - Этот, между прочим марксист. Замучает вас...
- Социализмус гут, - строго сказал Рольф.
- O, man! - прервала Уши не успевшую развернуться дискуссию и указала бледным тонким указательным пальцем на часы. Была ровно полночь.
Буссупов выстрелил шампанским, все подставили бокалы. Пальба за окном усилилась.
- Прозит! - закричал Муква и чмокнул свою подругу Гизелу в щёку.
- Слушай-ка, - захихикал Бессупов, - Тут вроде один Муква был, или как? А теперь этих "мукв", по крайней мере, трое. А вам как кажется?
- На здравье, - неожиданно по-русски каркнул марксист Рольф. Потом выпил и добавил, сделав жуткие глаза:
- Демонен, демонен... Достоевски!
- Это он "Бесов" имеет в виду пояснил Бессупов, - провоцирует на литературную дискуссию.
- За победу над Германией! - вдруг громко рявкнул он.
- Шац, - ласково погладила его по большой болтающейся голове Уши, - Зай штиль.
Мамаду и Гизела схватили тамтамы и стали, что есть силы, бить в них, как перед жертвоприношением в каком-нибудь африканском племени.
Тем временем Бессупов исчез. Бедная, совсем позеленевшая Уши металась по дому, причитая: "Шац, шац". Мы всей гурьбой - и Гизела с тамтамами впереди - вывалились на улицу искать наше "сокровище". Но его не было нигде.
Он пришёл наутро, когда немцы с Муквой, прихватив тамтамы и недоеденные чипсы, уже разошлись. "Ах, шац! Варум? Во?" - запричитала защитница лягушек и любительница загадочной русской души. "Сокровище" её протрезвело и выглядело как-то бледно.
- Весь кайф поломали, идиоты! - злился Бессупов, - Вот немчура, вот зануды, вот народец...
Оказывается, он так хреново напился, что решил продышаться. Побрёл себе романтично так тихой новогодней ночью и добрёл до автобана. Лёг на обочине и сладко задремал. А тут, как это здесь водится, полицейские подъехали: думали - покойник, оказалось - русский. Да ещё лыка не вяжет. "Наркотики употребляли?" - спрашивают, - "И, как видно, тяжёлые? Героин?!". "Да водки я выпил", - честно признался "шац", - "Полторы бутылки". "Столько выпить нельзя!" - не поверили полицейские и повезли Бессупова в участок на наркотики проверять. А когда удостоверились, совсем обалдели : "Нельзя же столько выпить!". "Это вам нельзя, -гордо заявил Бессупов, - А русскому человеку, да ещё в Новый год, очень даже можно. Прозит, Германия!".