- Ах, Танька, совсем ты забыла своих подруг... Это грех, это, точно, грех, - капризно сетовала курносая Леночка с круглящимися, как у африканки, губами.
- В списке смертных грехов сие не указано, - холодновато возразила ей худая Никифорова.
- Сие-мие, не указано... - закатив кукольно раскрашенные глаза, передразнила собеседницу смешливая Леночка и тут же парировала: - Конечно не указано, ведь в библейские времена не было одноклассниц!
Никифорова хмыкнула от такого неожиданного заявления, а Леночка, довольная тем, что в ее школьной подруге проснулась жизнь, затараторила:
- Приходи ко мне на день рождения! Ты не забыла, что это завтра? Приходи! Я тебя познакомлю со своим Санечкой. Знаешь, он такой... ну такой... - она подняла руку и поводила ею, как гипнотизер, для выразительности сомкнув большой и указательный пальцы, и выдохнула, - бесподобный! Мы позавчера с ним поссорились, а вчера помирились. Это так... так классно! Мы стояли друг перед дружкой на коленях и едва ли не плакали. Так вот, позавчера я была самой несчастной на свете, а вчера самой счастливой во всей Вселенной. И сегодня тоже счастлива.
Леночка сладко улыбнулась, показав хорошенькие зубки, и Никифорова полюбопытствовала:
- И кто он, твой герой?
- Автослесарь, - ответила Леночка, но увидев, как по лицу одноклассницы скользнула тень пренебрежения, воскликнула: - Он классный! Он самый лучший автослесарь в городе! У тебя есть машина? Он из замухрышки может сделать... бриллиант может сделать, да! Из "оки" - "бентли"! И зарабатывает столько, сколько не снилось профессору! А красавец какой! Шварцнегер, Брэд Пит - да что там они -- Ален Делон отдыхает! Вот приходи, сама увидишь!
Синева в глазах Леночки стала влажной, а нарощенные ресницы обиженно дрожали, и Никифорова поспешила пообещать:
- Приду.
- Правда? - обрадовалась Леночка.
- Правда, - заверила Никифорова и пожалела о сказанном.
- А ты, случаем, не на диете? - озабоченно поинтересовалась школьная подруга. - Может, тебе надо что-то специальное приготовить? Какая-то, Танька, ты худая.... Это сейчас не модно -- быть пособием по изучению скелета. Надо, чтобы грудь была во, - и она сдвинула два крепких кулачка вместе, - а попа, чтоб "плачь Европа". У меня будут пироги. Это, я тебе скажу, стихи и проза в одном: слоеная румяная корочка, а внутри сочное мясо, кольца лука, кусочки ананаса и живые специи... м-м...- Леночка свела пышные губки, как для поцелуя, и завела глаза. - Придешь? Бери своего. У тебя есть свой? - и поспешила сказать: - Если нет, будут Санечкины друзья, без пары не останешься. Ну, пока-пока. Буду ждать!
И она одарила школьную подругу сияющим взглядом.
Никифорова скинула тесные босоножки, от которых болели ступни. Расслабленно прошла, наслаждаясь, по старому паркету. Хорошо быть дома!
Перед шкафом стянула узкую убку, расстегнула блузу, разглядывая в зеркале жилистые ноги и сухую грудь. В памяти возникла округленная во всех нужных местах Леночка. Никифорова отвернулась и надела халат.
В холодильнике ничего особенного не было: кусок вареной курицы, десяток яиц и пакет молока. Взыгравший было голод, увидев почти пустое белое нутро, разочарованно поутих. Но женщина достала сковородку и поставила ее на плиту, линув немного масла. Порезав на сковордку куриное мясо, залила яйцами. Напоследок включила чайник. Глаза остановились на цветке, сиротливо тянущемся из большого горшка, стоящего на подоконнике. Что-то не складываются у нее отношения с цветами: этот тоже сохнет. Никифорова вылила большую кружку воды в горшок. Она всегда, когда вспоминала о цветке, стараласть щедро залить его, чтобы он не высох, если она о нем забудет.
Она ела яичницу прямо со сковороды, прихлебывая горячий чай, а перед глазами вставали невиданные кушанья в причудливого литья серебряной посуде.
Прижав салфетку к губам, Никифорова улыбнулась. Как это убого -- автослесарь! Вот она может выбирать любого: от раба - до императора, от урода - до красавца, от старика -- до мальчика. Потому что она - Полина Лансдорф -- известный автор эротических миниатюр. И женщина почувствовала, как негой наливается ее зарозовевшее тело.
Поставив опустевшую сковородку в мойку, она села за дружески зашумевший компьютер. Бледные пальцы галопировали по клавиатуре, едва поспевая за разворачивающимися в воображении картинами.
Сегодня ее звать Танеопа, если полностью -- Танеопатра. Она гибкая, как кошка, юная глазастая египтянка. За ее лиф засунут пахнущий илом стебель упругой кипенно-крахмальной лилии, выловленной в нильской воде. Французские солдаты, бормочущие слова "Бонапарт" и "дженераль", затащили Танеопу в большой шатер. За столом она видит человека в мундире с золотыми эполетами, он окидывает ее пронзительным взглядом. Это великий император. Он поднимается и берет стоящую у стола шпагу (или саблю? - надо уточнить, что там было, у Наполеона...), сделав выпад, цепляет подол ее платья, высоко открыв смуглые ноги, затем острие поднимается к ее груди и легко разрезает лиф платья. (Нет, где-то это уже было...Лучше так:) Она, Танеопа, в страхе падает перед императором на колени, и он, отставив шпагу в сторону, склоняется над ней, что-то картавит, обхватывая ее плечи властными руками, и легко поднимает на ноги. Бесцеремонно рвет на ней лиф, и цветок кипенной звездой падает, а сафьяновый сапог сминает хрупкую красоту. Девичья грудь трется о грубый мундир (мда... встреча Эсмеральды и Феба де Шатопера, хотя кто сейчас читает толстые романы? все читают миниатюры... все равно, трение мундира убрать...), небритые щеки полководца царапают нежную кожу. Император сажает Танеопу к себе на колени, и она видит на резном столе вычурный стакан с гусиными перьями, две затейливых шкатулочки с крышками, в виде распластавших крылья ангелов: в одной шкатулочке налиты чернила, в другую насыпан тонкий песок, чтобы присыпать написанное. Сбоку лежит массивная печать. Наполеон нетерпеливой рукой сдвигает все в сторону. И ему приносят на серебряных блюдах по-диковинному запеченную рыбу, верблюжье мясо в удивительном соусе. И император кормит Танеопу с рук. Он наливает королевское вино в звонкий бокал с золоченным знаком короны и, обмакнув в него палец с тяжелым перстнем, протягивает ей напиток, а сам пишет что-то вином на ее груди, а потом не спеша слизывает темные следы. И она извивается от наслаждения и рвет зубами золотую бахрому эполета. А он прижимает печать к ее груди, оставляя на ней оттиск вензеля, как знак своей собственности, и присыпает его нежным песком. А потом он надевает свой полыхнувший огнем перстень на палец ее обожженной горячим песком ступни. И Танеопа засыпает у ног императора, свернувшись кошкой.
Полина Лансдорф знает, что жизнь бледнее ее фантазии. Писательница чувствует пряную смесь запахов вина, мужского пота, сафьяновых сапог и корицы, которой посыпаны горячие булочки, испеченные для императора. Перед ее глазами кипит, как яичный желток в бледной глазунье, масляное солнце. Словно наяву, видит она качающуюся в барханах длинную цепь увешанных тюками верблюдов, которые уходят то ли в небо, то ли в желтый песок. На голом теле она чувствует расшитый золотыми лилиями халат, в который завернул ее Наполеон, у халата грубые швы, и они щекотно елозят по коже. Писательница с упоением подбирает слова, пробуя их на слух, перекатывая, как камешки, на языке. Она назовет миниатюру так: "Один день египетского похода Наполеона"
Она, Полина Лансдорф, переиначит историю. Ее извращенное одиночеством сознание добавит острых специй в исторический пирог. И ложь ее не наказуема. Кто сказал, что Наполеон любил Жозефину и был ей верен? Император любил горячую Танеопатру, и даже в холодном Париже, в доставляемых ему девчонках он искал египетскую кошку Танеопу.
Писательница, выключив компьютер, приоткрыла окно, и в комнату потек воздух беспокойного мегаполиса, в котором ей померещился морской бриз. Ночь целебными примочками легла на ее отравленные светом монитора глаза. Женщина с наслаждением вытянулась на узком диване, и ее руки заскользили по телу.
Ален Делон отдыхает. Сегодня Танька Никифорова спит с великим Наполеоном...